– Неправда.
– Если и я уйду, у него никого не останется, – жалобно прошептала мать.
– Он не стоит того, чтобы у него кто-то был.
Мать взяла Салли за руку.
– Тебе необязательно быть жестоким, – проговорила она, – только потому, что мир жесток.
Неужели, подумал Салли. Он-то как раз пришел к противоположному выводу. Америка того и гляди вступит в войну, и он примет в ней участие. Значит, ему придется быть жестоким, это он понимал. А потому Салли, расцеловав на прощанье мать, ушел, даже не заглянув в гостиную, проявил ту самую жестокость, от которой его предостерегала мать.
К несчастью, его жестокости не хватило на то, чтобы уехать из города, не попрощавшись с мисс Берил. Правда, Салли подумывал об этом. В отличие от мужа, мисс Берил не обрадовалась, услышав, что Салли идет служить. Он спросил ее почему – уж не считает ли она надвигавшуюся войну ошибкой, и мисс Берил ответила: все войны в той или иной степени ошибка, но главное даже не это. Мисс Берил, бесспорно, боится, что его убьют, но не в этом дело. По-настоящему ее пугает, пояснила мисс Берил, то насилие, которое Салли учинит над собой. Он подвергает опасности не только себя, но и свою личность, ту самую личность, о которой Торо писал, что ее надо оберегать и защищать, ту личность, чье верховенство утверждал Эмерсон. (В восьмом классе на уроках мисс Берил они читали и “О гражданском неповиновении”, и “Доверие к себе”). От молодых, продолжала мисс Берил, вечно требуют рисковать собой настоящими, хотя у них еще не было случая толком себя узнать. По ее мнению, несправедливо просить их поставить на кон нечто такое, о чем они даже не подозревают и уж тем более не знают ему цены.
– И еще, – добавила мисс Берил, – я боюсь, что ты руководствуешься ошибочными соображениями.
– Как вы думаете, почему я иду служить? – спросил Салли (ему было любопытно, насколько хорошо она его понимает).
– Подозреваю… – мисс Берил вздохнула, – потому что ты молод и не знаешь, что еще делать.
Салли и впрямь был молод, но не любил, когда ему на это указывали, и ему тем более не нравилось, что эта крохотная сутулая женщина, которая так добра к нему, вдобавок еще и мудрая, и не просто мудрая, а видит его насквозь. Она как-то всегда ухитрялась взять над ним верх, и Салли ничего не оставалось, кроме как прибегнуть к юношеской браваде, которой он на деле не ощущал.
– А мне вот кажется, – заявил Салли, – что кто-то должен указать Адольфу на дверь.
Мисс Берил в ответ улыбнулась ласково и понимающе, будто хотела сказать, что, как обычно, видит его насквозь.
Это было за неделю до его отъезда. Теперь же, когда Салли пришел к ним в дом, тренер Пиплз сидел на крыльце и читал газету. Салли снял вещмешок, поднялся на крыльцо, пожал руку тренеру.
– Значит, уходишь, – сказал тренер, продлевая рукопожатие.
– Да, сэр. – Салли кивнул.
– Чтобы указать Адольфу на дверь.
Салли улыбнулся. Мисс Берил передала мужу слова Салли, причем безо всякой насмешки, в этом он не сомневался.
– Она в доме, – сказал Клайв-старший и так посмотрел на Салли, будто понимал, насколько трудно – окей, невозможно – будет с ней прощаться, поскольку женщины в целом и эта в частности не просто хотят от тебя всего, что у тебя есть, но также (и особенно) того, чего у тебя нет и никогда не будет. А в ответ предлагают то, что тебе не нужно, бесполезно или, того хуже, вредно. Именно так и поступила мисс Берил, когда, подняв глаза, увидела Салли на пороге кухни.
– Не соблазнишься ли выпить чаю? – спросила она, как будто молодые люди его возраста не раз соблазнялись таким предложением.
– Терпеть не могу чай, – в сотый раз ответил ей Салли, но потом, решив в этот особенный день поберечь ее чувства, добавил: – Ладно, но только разок.
Ее это явно приободрило, равно как и то, что Салли уселся за стол.
– С сахаром и сливками?
– А что, тогда чай на вкус станет как пиво?
– Дональд. – Мисс Берил поставила перед ним чашку, над которой вился пар. – Как мне жаль, что ты уезжаешь.
– Я знаю. Вы уже сказали.
– Извини. Мне не следовало тебя отговаривать, если ты принял решение. Я и забыла, какой ты упрямый.
С этим не поспоришь, вот Салли и не стал. Он пригубил чай, скривился и отодвинул чашку:
– Господи боже.
– Скажи мне вот что, – серьезно спросила мисс Берил, – как обстановка у тебя дома?
Салли обвел взглядом кухню.
– Здесь я больше дома, чем там, – ответил он.
– Бедная твоя мать, – сказала мисс Берил.
– Ей я бы этого никогда не сказал, – заверил Салли.
– Знаю, Дональд, но если ты так думаешь, то она так чувствует. Ты разве не понимаешь?
– Разве я могу не чувствовать того, что я чувствую?
– В этом ты прав.
Он улыбнулся.
– Правда?
– Правда, – заверила мисс Берил. – Ты часто бываешь прав. Но это не значит, что я обязана с тобой соглашаться. Можно тебя спросить, как вы попрощались с отцом?
– Он был в одной комнате, я в другой.
Мисс Берил озадаченно посмотрела на Салли.
– Ты ведь знаешь, что такое “прощать”?
– Как понятие – безусловно.
– Я имею в виду, как это происходит.
– Это когда кто-то ведет себя как сволочь, а ты ему: “Ладно, ничего страшного”?
– Ты передергиваешь.
– То есть это неправда?
– Полуправда.
– Ну хотя бы наполовину я прав. Почему вы так улыбаетесь?
– Потому что мне будет не хватать твоего общества, – ответила мисс Берил.
– И мне вашего, – сказал Салли. – И тренера.
– Но моего чуть больше.
Салли оглянулся через плечо, чтобы удостовериться, что тренер на крыльце, а не стоит у него за спиной, ожидая ответа.
– Наверное, – признался Салли, с удивлением понял, что это правда, и даже устыдился, будто предал человека, который относился к нему, как к сыну, не то что родной отец.
– Мы прощаем кого-то не потому что он этого заслуживает, – пояснила мисс Берил. – Мы прощаем, потому что этого заслуживаем мы.
– Вот этого я, если честно, не понимаю.
Она пожала плечами:
– Если честно, я тоже. Но это правда.
– Может, когда я вернусь, мне и захочется простить его.
– Ты же понимаешь, что порою бывает поздно?
Салли это понимал, однако не вполне зрело – твердо, но не до конца.
– Вы опять улыбаетесь, – сообщил он мисс Берил.
Она указала на его чашку:
– Ты допил чай.
Так и было. Салли сам не заметил, как выпил всю чашку, помнил лишь первый противный глоток, однако чашка была пуста, а в груди разливалось тепло.
– Однажды ты узнаешь себя, – предсказала мисс Берил. – Я имею в виду, свою суть.
– Вы полагаете?
– Да. – Мисс Берил убрала чашки. – Я полагаю.
Салли с ужасом осознал, что она отпускает его на надвигавшуюся войну. Не из-за любви ли мисс Берил он впервые почувствовал страх? Не из-за этого ли ему вдруг захотелось остаться здесь, на ее теплой кухне? Разумеется, он не мог этого сделать, и они оба это знали. Жребий брошен, и бросил его лично Салли.
Новость о кончине матери настигла Салли уже в Париже. Вернувшись в Америку, – казалось, сто лет спустя – он сходил на ее могилу. Правда, всего однажды. На кладбище он понял, что мисс Берил, пожалуй, права: порою и впрямь бывает поздно. Нормандия, бокажи[46], Хюртгенский лес[47], лагеря и, наконец, Берлин… все это сводилось к одному: слишком поздно. Нашел ли он себя на войне, ведь многие полагают, будто молодым людям это удается? Возможно. В сражениях он показал себя с лучшей стороны, не спасовал перед лицом страха. Но не утратил ли он чего-то такого, о чем до тех пор и не знал, что оно у него есть? Не навредил ли он себе, как опасалась мисс Берил? Он вспомнил, с каким лицом она встретила его после разлуки: во взгляде ее читались облегчение и былая любовь, но и осознание того, что мальчик, который ушел на войну, и мужчина, который с нее вернулся, один и тот же человек, и все-таки между ними существуют отличия.
Скорее всего, он даром потратит время – Салли внезапно почувствовал, что не справится с задачей, которую сам же себе и поставил, и решил, что не станет морочиться. Если бы Рой Пурди был в “Сан-Суси”, желто-фиолетовый драндулет стоял бы на парковке. Правда, возможно, Кора подвезла его сюда и уехала, так что Салли на всякий случай захватил с собой монтировку. Служебный вход надежно заперт, дверь без следов взлома, и Салли планомерно обошел вокруг отеля, дергая двери и высматривая разбитые окна. Это заняло у него без малого полчаса, и когда он, выбившись из сил, вернулся на парковку, там стояла еще одна машина, новенький представительский “линкольн”. Его владельцу, корпулентному, добродушному с виду мужчине, было лет шестьдесят, может, шестьдесят пять. Темные зеркальные очки, аккуратно подстриженная темная бородка, которая, возможно, скрывала безвольный подбородок. На макушке лысина, остатки длинных волос на висках и затылке забраны в конский хвост. Мужчина чесал Руба за ухом, тот писался от удовольствия.
Заметив приближавшегося Салли с монтировкой, мужчина выпрямился и явно вздохнул с облегчением, когда Салли швырнул монтировку в кузов пикапа.
– Славный песик, – сказал мужчина, – жаль, что у него болит…
– Причиндал?
– Да. Где он так умудрился?
– Сам нагрыз.
– И нельзя ему помешать?
– А я и не пробовал. – Салли открыл водительскую дверь. – Это ж его причиндал.
– Да, но…
– Поехали, балбес. – Салли отошел от двери, пропуская Руба на сиденье.
– Я думаю купить это место. – Мужчина снял темные очки.
“Рад за вас” – вертелось на языке у Салли, но он сдержался.
– Правда, не для себя, – добавил мужчина, будто Салли усомнился в его словах. Без очков он казался Салли смутно знакомым. – Я представитель застройщика.
– Ясно. – Салли уселся за руль, давая понять, что его совершенно не интересует, какого черта этот тип здесь забыл.