– Прежде чем вы улизнете, мне надо вам кое-что сказать. – Кэрис швырнула сумку, которую он накануне забыл у нее в машине, на диван.
“Улизнете”, – мысленно повторил он, услышав скрытый упрек. Что ж, он и впрямь намеревался улизнуть, так что упрек заслуженный. Он указал ей на стул.
– Ни к чему извиняться…
– Вот и отлично, – перебила Кэрис, устраиваясь на стуле, – я и не собиралась.
Реймер сел напротив, их разделял письменный стол, и не только. Обычно Кэрис за словом в карман не лезла, но сейчас молчала, и Реймер уже решил было, что она передумала и ей нечего ему сказать.
– Во-первых, вы должны понять, – наконец проговорила она, – что я с самого детства храню секреты Джерома. Когда наши родители умерли, мы с ним остались одни в целом мире, понимаете? Он меня защищал. И лишь когда я выросла, до меня дошло, что скорее это я его защищаю, а не он меня.
– Когда вы узнали? Про него и Бекку?
Иными словами, сколько дней, недель и месяцев она поддерживала брата, тогда как могла бы поддерживать Реймера?
– Я знала об этом с самого начала, – с недвусмысленным вызовом ответила ему Кэрис. – Ему не терпелось мне об этом сказать. Я же вам говорила, мы остались одни в целом мире. И вот еще что вы должны понять. Для Джерома это был не секс. Это была любовь.
Реймер в этом и не сомневался, поскольку слова Джерома все еще звенели в ушах. “Мы так любили друг друга… Ты даже не представляешь… Ты хоть знаешь, что это такое – любить?.. Я имею в виду, любить по-настоящему?..” И разумеется, одно-единственное слово на визитке цветочного магазина: “Навсегда”. Это слово отпечаталось в его мозгу так же, как скрепка – на ладони.
– Девушек у него всегда хватало, – продолжала Кэрис, – но полюбил он впервые, да еще по-дурацки поверил в то…
– Во что?
– Что она его якобы исцелила.
– От чего?
– От всего. От себя самого. От всех тревог и навязчивых состояний. Они ушли. Ему больше не нужно было выполнять свои ритуалы. Пересчитывать, дотрагиваться, повторять, дезинфицировать. С виду не скажешь, но в глубине души Джером – самый тревожный и неуверенный человек на свете.
Нет, подумал Реймер, это я такой. Ему до меня далеко.
– Вы, наверное, думаете, что он попросил меня переехать сюда, чтобы он мог присматривать за мной, так? Вот и нет. Только я могла ему помочь, когда у него случались панические атаки. А я жила своей жизнью, у меня был жених. Но я перебралась сюда…
– И все бросили?
– Разве у меня был выбор?
Разумеется, был, подумал Реймер, но растрогался от того, что Кэрис считала иначе.
Она невесело усмехнулась, покачала головой.
– И эта его фраза про Бонда. “Меня зовут Бонд”. – Кэрис настолько похоже изобразила интонацию брата, что Реймера взяла дрожь. – “Джером Бонд”. Он это делал столько же ради себя, сколько ради других, бедняга. Но он почти все делает ради других.
– И Бекка его исцелила?
– Он в это верил.
– А во что верите вы?
Кэрис пожала плечами.
– Человек, который всю свою взрослую жизнь дважды в день отдраивал ванную комнату, вдруг перестал это делать, поскольку ему это больше не нужно? Разительная перемена. Он повторял: “Впервые в жизни я чувствую, что здоров, в смысле, что я не болен. Когда я с ней, я чувствую себя в безопасности”. Я ему говорила, что это бред. Ну то есть в нем целых шесть футов шесть дюймов[52] росту, он сильный как бык, мастер единоборств. А в Бекке было от силы пять футов восемь дюймов. И фунтов сто двадцать весу[53]. И с ней он чувствовал себя в безопасности? Но его же не убедишь. Он чувствовал то, что чувствовал. В ее присутствии он успокаивался.
– И я с ней чувствовал то же самое, – признался Реймер.
– Мы с Джеромом поругались тогда. Впервые в жизни. Вы не поверите, как мы ругались.
– Почему?
– По многим причинам, – ответила Кэрис, и Реймер подумал: быть может, одной из причин был он сам? По крайней мере, было бы приятно знать, что он так много для нее значит. – Я не особо любила Бекку.
– Правда? – удивился Реймер. – Но почему?
Ведь Бекку любили все.
– Потому что Бекку заботила только Бекка. – Кэрис посуровела. Реймер хотел было возразить, но она не дала: – Вы разве не замечали, что она вечно стремилась очаровать всех, одного за другим?
На вечеринке или в ресторане Бекка обычно выбирала кого-нибудь из компании, отвлекала его внимание, когда он общался с другими, уводила за собой на кухню или в патио, где они оставались вдвоем. Да, она всегда так делала. Кому, как не Реймеру, знать эту ее привычку? Разве она не будила вечно дремлющую в нем ревность? Хоть он и убеждал себя, будто нет ничего такого в том, чтобы каждый из выбранных ею чувствовал себя особенным.
– Вы помните, – продолжала Кэрис, – как ей было важно непременно дотрагиваться до человека? А если он отодвигался, у нее во взгляде что-то менялось? Как будто она сомневалась, что он – это правда он.
За тем поганым ужином всякий раз, как Реймер поглядывал на жену, она накрывала прелестной ладошкой руку Бартона, испещренную старческой гречкой. Но Реймер, конечно, винил во всем себя, думал, что, наверное, какой-нибудь его промах – один или множество – расстроил Бекку, вот она и переключила внимание на других, более достойных собеседников.
– Это был ее великий дар. Влюблять в себя людей. Она ничего не могла с этим поделать. Не могла перестать, как Джером не мог перестать драить ванную. Мужчины, женщины, старые, молодые? Для нее не было разницы. Да, она соблазняла их, но, сдается мне, секс тут был ни при чем. Ей нужно было, чтобы ее обожали. Чем больше люди были одержимы любовью к ней, тем больше она чувствовала себя живой. И Джером с его навязчивыми идеями стал для нее находкой.
Все-таки главной ее находкой был не Джером, подумал Реймер. Ведь до Джерома был еще Дуглас Реймер. Не говоря уже о несчастной Элис Мойнихан, по утрам караулившей возле их дома в ожидании, когда Реймер уйдет и Бекка окажется целиком в ее распоряжении. И поныне Элис разговаривает по телефону не с кем-нибудь, а с Беккой, и когда муж отобрал у Элис телефон, он, по сути, лишил ее Бекки.
– Я предупреждала Джерома, что однажды она отыщет ему замену, как отыскала замену вам.
– Но он не поверил.
На глаза Кэрис навернулись слезы.
– Он ответил, что я завидую его счастью. Ведь если они будут вместе, я останусь одна. И велел мне ехать домой. Он больше во мне не нуждается. Вот тебе и вдвоем в целом свете.
– Вы никогда не думали о том, чтобы рассказать обо всем мне? – Разумеется, тот вопрос, который ему на самом деле хотелось задать, звучал куда более жалко: “Вы хотите сказать, что меня вообще не принимали в расчет?”
– Вы не слушаете меня. Я всегда храню секреты Джерома, – ответила Кэрис и вновь посуровела. – Тем более что он и сам собирался вам всё рассказать.
– Когда?
– В тот день, когда она умерла. Он планировал забрать Бекку из дома и заехать в участок. Она сидела бы в машине, а Джером зашел бы и сообщил вам, что они с Беккой уезжают.
– Но я вернулся домой раньше.
– Вы, наверное, опередили его минут на пятнадцать-двадцать, потому что, когда он свернул на вашу улицу, перед вашим домом уже стояли “скорая” и два-три патрульных автомобиля.
– И что он сделал?
– А как вы думаете? Позвонил мне.
– И что вы ему сказали?
– А что я могла сказать? Я сказала, чтобы он ехал домой. Я сама во всем разберусь. И когда я к нему приехала, он уже был такой, каким вы его видели сегодня.
Реймер попытался сопоставить эти откровения с собственными воспоминаниями о том злополучном дне и последующих, но все было как в тумане. Он вдруг осознал, что отсутствие Джерома тогда не вызвало у него подозрений, он лишь смутно помнил, что того какое-то время не было рядом. Но у Реймера были печали насущнее.
– Тут-то вы и понадобились ему снова.
– Он взял отпуск за свой счет. Мы всем сказали, что он уехал в Северную Каролину доучиваться в магистратуре, но на самом деле он находился в психиатрической клинике в Олбани, собирал себя по кускам. Я навещала его по выходным и в свободное время.
– И ему стало лучше?
– Не то чтобы лучше, – ответила Кэрис. – Правильнее сказать, он стал прежним. После смерти Бекки все его навязчивые состояния вернулись с новой силой. Ну да, мы кое-как наладили отношения. Все стало почти нормально. Хотя, конечно, “нормальным” это назвать нельзя. И все равно я гордилась им. В душе у него была неразбериха, но он хотя бы снова мог жить и работать. Да и вы постепенно выбирались из депрессии. В общем, я думала, что пронесло. Но потом вы нашли пульт. А я возьми и ляпни об этом Джерому. И он опять психанул. Вообразил, что вам все известно. – Кэрис поймала взгляд Реймера. – Вообразил, что я вам всё рассказала.
– С чего вдруг? Вы же всегда хранили его секреты.
– Ну он же знал, что я…
– Что – вы? – с комом в горле спросил Реймер.
– Неважно. – Кэрис встала.
Расстроенный Реймер тоже поднялся, и Кэрис спросила, точно впервые заметила его забинтованную руку:
– Рана заживет?
В гараже у Джерома Кэрис мельком заметила, как ужасно Реймер расковырял ладонь.
– Кажется, задеты нервы. Врачи говорят, я провертел ладонь чуть не насквозь. К вопросу о психах.
Он думал, Кэрис упрекнет его, но нет.
– Я однажды читала про человека, у которого зудела голова, – сказала она. – Так он расчесал ее аж до самого мозга.
– Вы хотели меня утешить? – спросил Реймер. – Тем, что бывают люди еще глупее меня?
Кэрис пропустила его слова мимо ушей. Они сидели лицом к лицу, их разделял лишь стол.
– И у этого человека, – продолжала Кэрис, – целый год не проходила икота. Все перепробовал, и никак. В конце концов ему все так надоело, что он спрыгнул с моста Золотые Ворота. Другой бы погиб, но он умудрился выжить. И угадайте что?
– Икота так и не прошла?