– Я уже готова, – умоляюще поведала миссис Грубер. – Только накину пальто и платок.
Но мисс Берил отказала ей наотрез.
– Я сегодня не желаю ни с кем общаться, – объяснила она со всем терпением, на какое была способна, надеясь, что этого объяснения окажется достаточно, хотя и понимала, что нет.
– Ну я же не кто-нибудь, – заупрямилась миссис Грубер.
– Если я не вернусь к пяти, высылайте за мной поисковый отряд, – велела мисс Берил, гадая, не понадобится ли и впрямь ее искать, если она вдруг опять заблудится или, того хуже, если ее прямо за рулем настигнет очередной приступ.
– Ты просто фраппирована, – сказала миссис Грубер. – Я же вижу.
– Ничего со мной не случится, – заверила мисс Берил и добавила беспощадно: – А если случится, тоже ничего страшного.
Именно так она себя и чувствовала. Телефон трезвонил все утро, все желали знать, куда девался Клайв-младший. Вообще-то звонки начались еще вчера – несколько раз позвонила эта жуткая женщина, Джойс, она-де сидит на чемоданах, Клайв-младший должен заехать за ней, они летят на Багамы. Тревога (“Куда он пропал? Наверное, с ним случилось что-то ужасное!”) сменилась желанием мести (“Если он думает, что ему это сойдет с рук, то он ошибается. Он обещал!”). А желание мести стало следствием того, что мисс Берил, сжалившись над несчастной, подсказала ей наиболее вероятный сценарий: Клайв-младший просто сбежал. Утром в “Наблюдателе Шуйлер-Спрингс” опубликовали заметку с намеком на то, что в банке Норт-Бата, возможно, пройдет расследование – в частности, из-за связей с кое-какими банками Техаса и Флориды. Также в заметке намекали, что значительную часть активов финансового учреждения увеличили посредством покупки и перепродажи земельных участков и прочего недвижимого имущества, однако сделки эти существовали лишь на бумаге, а деньги остались в одних и тех же руках. Эта статья стала причиной звонка некоего репортера из Олбани и даже вызвала любопытство часто пьяного, вечно не поспевавшего за конкурентами главного редактора “Еженедельника Норт-Бата”, давнего знакомца мисс Берил, – он задал ей те же вопросы, что и его коллеги, но потом сказал: “Да и черт с ним, извините, что лезу не в свое дело, – и посоветовал: – Ни слова этим паразитам”. Кроме газетчиков, мисс Берил несколько раз звонила взволнованная младшая вице-президент банка, спрашивала, не звонил ли Клайв-младший. На Багамы он не улетел, сказала вице-президент. Дома его нет. Вице-президент настаивала, что ей нужно поговорить с Клайвом-младшим как можно скорее. Желательно вчера, если не раньше. “Срочно”, – твердила она. Мисс Берил ничего не поняла, но тем не менее сообразила, в чем дело. Сын ее разорен.
Мисс Берил собиралась было снять трубку с рычага, чтобы ей уже никто не дозвонился, как вдруг позвонил мистер Блу, сообщил, что отремонтировал стул королевы Анны и его можно забирать.
– Я бы и сам его привез, – добавил мистер Блу, – да сломал лодыжку.
Мисс Берил, обрадовавшись уважительной причине уйти из дома и от телефона, согласилась приехать в Шуйлер-Спрингс.
– Мой внук поможет вам погрузить стул в машину, – пообещал мистер Блу и добавил печально: – Я бы и сам это сделал, если бы мог.
Он объяснил, как отыскать его мастерскую – та находилась на авеню, параллельной главной улице делового квартала Шуйлера. Без миссис Грубер, обычно отвлекавшей ее неумолчной болтовней, мисс Берил легко нашла мастерскую. Зимой Шуйлер-Спрингс казался таким же пустынным и потерянным, как Бат; прямо перед мастерской нашлось свободное место. Мистер Блу – ему было уже под семьдесят – ждал ее на костылях у входа, выпуклая желтая повязка на его правой щиколотке удивительно напоминала осиное гнездо.
– Мне так неловко, миссис Пиплз, что из-за меня вам пришлось сюда ехать. – Мистер Блу проводил ее в мастерскую; на стойке у кассы сидел смуглый – кожа цвета кофе – парнишка, его курчавые темные волосы отливали рыжиной; парнишка стучал пятками по стойке и смотрел на деда и мисс Берил с презрением. Лет ему, судя по виду, было двенадцать-тринадцать, мисс Берил отлично знала этот возраст.
– Слезай, – велел мистер Блу парнишке и добавил, когда внук, спрыгнув со стойки, угрюмо ссутулился: – Встань прямо. Это мой внук Леон. Приехал помочь на каникулах, – пояснил мистер Блу мисс Берил. Но, судя по его голосу, дела обстояли иначе: парнишка был проблемный, и его при первой же возможности отправляли в более благоприятное окружение. Внук так посмотрел на деда, будто хотел сказать: кого ты дурачишь?
Стул мистер Блу отремонтировал прекрасно. Если не знать, что стул был сломан, нипочем не догадаешься.
– Теперь вы можете смело на него садиться, – объявил мистер Блу, явно гордый своей работой.
– Правда?
– Я же его починил, – сказал мистер Блу. – Люди уже забыли, что вещи можно чинить. Как что сломалось, сразу выбрасывают. Вот чему я пытаюсь научить этого мальчишку. Вещи можно чинить, и порой они лучше новых.
– Новые лучше, – упрямо ответил мальчишка. – Новое – это новое.
– Да? – сказал дед. – Что ж, положи этот старый стул в старую машину этой чудесной леди, да смотри аккуратней там.
– Я пока что ни разу ничего не сломал и не разбил, – напомнил деду Леон.
– Сердце он мне разбил, вот что он разбил, – сказал мистер Блу, когда внук вышел. – Он, его мать и ее дружок-негр.
Мисс Берил не знала, уместно ли сочувствовать мистеру Блу, коль скоро он питает столь некрасивые чувства, но все-таки посочувствовала. Несовершенное человеческое сердце, совершенно разбитое – таков был ее вывод. Случай настолько частый, что даже универсальный, а правильно это или нет, дело десятое.
Мисс Берил вышла на улицу и увидела, что парнишка стоит у закрытого “форда”, вне себя от злости из-за того, что ему дали невыполнимое поручение. Впрочем, в ближайшие год-два все поручения будут казаться ему невыполнимыми.
– Давай положим его на заднее сиденье, – сказала мисс Берил со всем добродушием, на какое была способна. С ее росточком достать что-то громоздкое или тяжелое из багажника “форда” было непросто.
Мисс Берил открыла заднюю дверцу, внук мистера Блу оглядел заднее сиденье, потом стул, потом крошечную – чисто гном – старуху, требовавшую, чтобы он положил стул туда, куда тот совершенно точно не поместится.
– Эта срань туда не влезет, – сказал парнишка.
– А ты попытайся, – посоветовала мисс Берил.
Стул влез. С трудом, но все-таки. Правда, свободного места на заднем сиденье осталось от силы дюйм. Парнишку ничуть не смутило, что он оказался не прав, вид у него по-прежнему был такой, словно на него взвалили непосильную работу. В его возрасте все считают себя по определению правыми, а прочих людей – дураками. И в обратном не убедишь.
Мисс Берил села за руль, но машину не завела, а задумалась о сыне, о том, далеко ли тот убежал. Когда он был мальчишкой, Клайв-старший его стыдился: он учил сына защищаться, но тщетно. Сын боялся даже спаррингов с Клайвом-старшим. Не опускай руки, учил его отец, закрывай лицо, но стоило Клайву-старшему замахнуться и несильно ткнуть сына кулаком в мягкий живот, Клайв-младший опускал руки, а когда отец, чтобы указать сыну на ошибку, легонько шлепал его по уху, то и вовсе сдавался. Он не хотел учиться самообороне. Он хотел, чтобы отец защищал его, был на его стороне, отловил школьных хулиганов после уроков и побил их.
Несомненно, того же Клайв-младший хотел и от матери. Чтобы она была на его стороне. Чтобы разделяла его точку зрения. Чтобы доверяла ему. Считала его звездой своего небосклона. Пожалуй, можно без преувеличения сказать: Клайв-младший хотел, чтобы мама его любила.
За столом сидели два голых человека, хотя Уилл не сразу понял, что они голые, взгляд его был прикован к центру стола, где, кроме кучки скомканных банкнот, лежала груда одежды, револьвер и – самое страшное – стояла нижняя половина ноги. В ботинке – коричневом, с перфорированным мыском – и черном носке с ромбами, а выше носка нога была розовая, такого же цвета, как кожа Уилла, когда мама или бабушка Вера набирали в ванну слишком горячую воду и он сидел в ней слишком долго. У верхнего края ноги была какая-то сложная конструкция из ремешков. Уилл пытался понять, что это за нога и откуда она взялась, и не сразу заметил голых.
– Ой, смотрите! – вскрикнула девица – без блузки, но в зеленом козырьке[55]. – Там мальчик!
Тут Уилл обратил внимание на то, что она голая, и смутился. Грудь ее казалась неестественной, вялой, точно в ней сломалась кость. Уилл вспомнил, как увидел голую грудь матери и тоже ощутил неловкость, как будто грудь у женщин стала такой из-за страшного увечья – например, они упали и сильно ударились. И когда девица в зеленом козырьке протянула руку и поманила его к себе, он не двинулся с места.
– Какой ты красавчик!
– Не лезь к моему сыну, – посоветовал ей Салли (он уже был навеселе), повернулся в кресле и заметил внука и Ральфа.
Ральф, завидев за игорным столом гологрудую женщину, даже попятился – сперва невольно, потом вполне осознанно, так что практически вышел из зала и наполовину вернулся в бар.
– Мы почти закончили. – Салли усадил внука к себе на колени. – Последний кон. Эти люди уже проиграли свои рубашки.
– Может, закроете дверь? – Карл Робак указал на дверь, в которую только что вошли Ральф с Уиллом. – А то я чувствую себя голым.
– Это тот говнюк, который украл твой снегоуборщик, – пояснил Салли, таким образом представив Ральфу Карла Робака; после удара Салли челюсть Карла чудовищно разнесло.
Карл Робак не только чувствовал себя голым, он – это выяснилось, когда Карл поднялся из-за стола, – и был голым, не считая носков. Он подошел пожать руку Ральфу, хотя тот, казалось, готов был сбежать.
– Я отдам вам снегоуборщик, – пообещал Карл, – как только ваш сын вернет мне жену.
– Это мой сын, – напомнил Салли, когда Карл опять сел за стол. – Сын Ральфа никогда такого не сделал бы, правда, Ральф?