[20], но не сводила глаз с фотографии мужа, чье круглое лицо маячило над воздушным шаром – Снупи. Кажется, сегодня утром Клайв-старший посматривал на нее с легким неодобрением?
– Если тебе не нравится, как я живу, то и не лезь не в свое дело, – сказала ему мисс Берил. – И ты тоже, – добавила она, обращаясь к висевшему на стене Инструктору Эду, тот глядел на нее так, словно вот-вот прошепчет какой-нибудь вредный африканский совет.
До недавнего времени мисс Берил была более-менее довольна своей жизнью на Верхней Главной и не понимала, почему бы не быть довольной и далее, ведь ее обстоятельства почти не изменились. Правда, смерть все ближе, но смерти она не боялась – по крайней мере, боялась не больше, чем двадцать пять лет назад. Теперь ей словно бы не давало покоя смутное дурное предчувствие, точно она забыла сделать нечто важное. И после того, как мисс Берил вчера пообщалась с бедной девочкой и ее матерью, ощущение это стало сильнее и острее, хотя мисс Берил понятия не имела, почему от вида ребенка, пусть самого несчастного, ей стало еще жальче себя. Если вдуматься, просто нелепо в восемьдесят лет упиваться жалостью к себе снежным Днем благодарения, ведь есть масса вещей, за которые следует быть благодарной, и мисс Берил это признавала. А она все глядит на деревья и ждет, когда Бог нашлет на нее вселенскую кару, – несомненно, это доказывает, что артрит, поразивший пальцы ее рук и ног, добрался и до мозгов. Пора это прекращать. И точка. Салли не призрак, он человек. Клайв-младший – ее сын, ее плоть и кровь, и нет причины не верить, что он совершенно искренне беспокоится о ее благополучии. Все ее подозрения – просто-напросто паранойя. Клайву-младшему ни к чему помышлять о том, чтобы лишить ее независимости, он от этого ничего не выиграет, а без причины он и делать ничего не станет. А если он ничего такого не помышляет, значит, миссис Грубер ему не сообщница.
“Вот видишь”, – сказала себе мисс Берил, радуясь тому, что сумела во всем разобраться, а теперь может наслаждаться обедом и чувствовать благодарность. Она посмотрела на миссис Грубер: та вновь взялась за меню и читала его так внимательно, словно там был сюжет. Пожалуй, следует извиниться перед миссис Грубер, подумала мисс Берил. И собиралась это сделать, но неожиданно для себя произнесла совсем другое.
– Скажи правду, – проговорила она, причем всерьез. – Мой сын звонит тебе и спрашивает обо мне?
Миссис Грубер собиралась было положить меню, но замерла.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, он звонит тебе и спрашивает обо мне?
– Нет, конечно, дорогая, – сказала миссис Грубер меню. – Зачем бы ему звонить мне?
Мисс Берил улыбнулась: ее позабавила жалкая ложь подруги и собственная смекалка, подсказавшая, что к чему.
– Я не говорила ему, что мы сегодня поедем сюда обедать, – заявила мисс Берил и вдруг поняла, что это правда. – Но утром мы с ним разговаривали, и он, оказывается, знал об этом.
– Должно быть, ты сама ему сказала, – сообщила миссис Грубер меню. – Просто забыла.
– Посмотри на меня, Элис, – попросила мисс Берил.
Миссис Грубер с опаской отложила меню.
– На самом деле Клайв-младший не мой сын, – сказала мисс Берил подруге. – В роддоме перепутали кроватки.
Ошеломленный вид миссис Грубер свидетельствовал о том, что на добрых пять секунд она поверила в это.
– Ужасные вещи ты говоришь.
– Я пошутила, – сказала мисс Берил, хотя это была вовсе не шутка. А ее желание, вот что это было.
Мисс Берил допила “Манхэттен” и заметила, что очередь у столов с закусками уменьшилась.
– Что ж, – сказала она и встала. – Давай захватим этот плацдарм.
Миссис Грубер – вид у нее все еще был виноватый – с благодарностью откликнулась на предложение.
– Плацдарм, – повторила она и отодвинула стул. – Ох уж эти твои словечки.
Миссис Грубер наложила себе две тарелки закусок и отдала их официантке в тирольском наряде, чтобы та отнесла на стол.
– Мне нравятся слова, – сказала мисс Берил, когда они уселись и миссис Грубер с превеликой торжественностью принялась за зерненый творог. – Мне нравится подбирать правильные слова.
Час спустя, когда они возвращались в Бат, у миссис Грубер началась икота. Мисс Берил вспомнила одну из любимых фраз своей матери и сообщила ее миссис Грубер.
– Ты или соврала, или сожрала что-то, – сказала мисс Берил спутнице.
Миссис Грубер виновато посмотрела на подругу и снова икнула. Они выехали на Верхнюю Главную и увидели, что возле дома мисс Берил стоит автомобиль Клайва-младшего.
Вера, бывшая жена Салли, стояла у раковины на кухне своего дома по Силвер-стрит, и горло ее теснило, как при болезни. За окном в сгущающихся сумерках виднелся ветхий пикап, припаркованный у тротуара, облако его сизого выхлопа грозило накрыть квартал. Видимо, хозяин этой развалюхи зашел в дом напротив, а двигатель не заглушил, и его ядовитые газы не рассеивались, а копились. Вера представила, как зловонное облако растет и окутывает не только квартал, но и весь городок ее детства, самую ее жизнь, оставляя на всем жирную пленку.
Она жила на Силвер-стрит в Норт-Бате почти шестьдесят лет, последние тридцать – в этом скромном ухоженном домике с Ральфом Моттом, за которого вышла вскоре после развода с Салли. Первые двадцать лет ее жизни прошли в квартале отсюда, в доме, который был таким же красивым и ухоженным, как все остальные дома на улице, пока ее отец десять лет назад не перебрался в пансионат для ветеранов войны. С тех пор вся округа, несомненно, пришла в упадок. Дом отца, дом ее счастливого детства, снимала уже третья семья хамоватых нерях, сидящих на пособии по безработице. С нынешним владельцем дома Вера была знакома со школы, они учились в одном классе, и она уже тогда его недолюбливала. Когда он купил дом ее отца, все полагали, что он сам и поселится в нем, а он начал его сдавать, равно как и тот, в котором некогда жили его родители, – этот дом находился неподалеку, – сам же переехал в Шуйлер-Спрингс. Дом Вериного отца он купил за гроши. Здоровье Роберта Холзи год от года становилось все хуже, он чуял, что вскоре ему понадобится постоянный уход, и продал дом ниже рыночной цены, не посоветовавшись ни с дочерью, ни с кем бы то ни было, – то ли не понимал, сколько на самом деле стоит дом, то ли боялся, что если затянет, дом придется продать уже для оплаты счетов за лечение. Он продал дом летом, когда Вера, Питер и Ральф уехали на неделю отдыхать, и еще до их возвращения перебрался в пансионат для ветеранов в Шуйлер-Спрингс. Роберт знал, что Вера попытается его отговорить и, пожалуй, ей это даже удастся, знал, что она намерена заботиться о нем столько, сколько он разрешит. К Вере он относился без сантиментов, слишком хорошо понимал, что она чересчур предана ему, что для дочери его интересы, его благополучие дороже собственного, а то и благополучия ее семьи. Однажды он заболел, и Вера, тогда совсем юная – она училась на первом курсе государственного педагогического колледжа в Онеонте[21], – просто-напросто бросила учебу и приехала за ним ухаживать. Потом Роберту стало лучше – по крайней мере, на время, – но в колледж Вера так и не вернулась, выскочила замуж за Салли (просто чтобы не уезжать, подозревал Роберт), хотя сразу было ясно, что брак обречен, а после развода с Салли вышла замуж за Ральфа Мотта; второй брак оказался удачнее, но счастья Вере явно не принес.
Роберт Холзи забеспокоился, хоть и не удивился, когда Вера уговорила второго мужа купить дом по соседству. Отец понимал: когда он рядом, Вере спокойно и хорошо, и не сумел объяснить дочери, что ей давным-давно пора от него оторваться, равно как не сумел указать ей на недальновидность некоторых ее решений, хотя такая возможность подворачивалась не раз. Страшнее ее любви к нему не было ничего; как ни старался Роберт, он оказался бессилен с этим совладать и не сумел помешать дочери испортить себе жизнь. Роберт продал дом, деньги отдал дочери и Ральфу, а сам перебрался в Шуйлер-Спрингс – так он сбежал от ревностного дочернего служения ему, избавил Веру и ее второго мужа от бремени долга, которое она взвалила на себя вследствие ошибочных суждений.
Роберт никогда не говорил дочери, что она разочаровала его, но Вера это знала. Он работал не покладая рук, тратил большую часть своего скудного жалованья учителя в маленьком городке, чтобы дать ей высшее образование. Он уговаривал ее поступать в университет, но она настояла на педагогическом колледже, потому что тот ближе, а потом ушла и оттуда. Вера знала, что отец не обрадуется, если она вернется домой ухаживать за ним, что этот поступок, по сути, обман. Ей не нравился ни колледж, ни студенческая жизнь, она так и не сумела обзавестись подругами и сосредоточиться на учебе. Болезнь отца стала для нее предлогом вернуться домой и жить его жизнью. Она слишком сильно его любила и не позволяла себе задумываться о природе своей неослабевающей привязанности к нему, хотя и понимала – по крайней мере, в горькие минуты ясности, – что именно по причине этой привязанности, а не только из-за бесчисленных недостатков Салли не задался первый ее брак, да и второй брак не принес ей счастья тоже по этой причине. Просто никто из мужчин не мог сравниться с ее отцом, благородным Робертом Холзи, прямым потомком Джебедайи Холзи – человека, который сперва придумал, а потом и претворил в жизнь “Сан-Суси”.
Хоть сколько-то сравниться с Робертом Холзи мог разве что ее сын, и Вера вложила в него всю душу. Она считала, что Питеру суждено воздать деду за его веру и самопожертвование. Питер был умница, учился гораздо лучше нее и в школе успевал, хотя учителя явно его недолюбливали. Он получал хорошие отметки, но до отличных всегда чуть-чуть недотягивал – почему это происходило, его мать не могла взять в толк. В детстве Питер был очень нервным, но Вере и в голову не приходило, что занимался он исключительно из страха, что двигал им только страх, но продвинуться помог прилично. Когда же Вера наконец догадалась о страхах сына, ей не составило труда определить их источник, им оказался не кто иной, как Салли, его отец, но отец никудышный, тот, чей образ не давал ее сыну покоя.