– Я все равно отказался бы. – Салли почувствовал, что рвота подступает к горлу. – Брак с Верой мало чему меня научил, но мне все же хватит ума не блевать в ее унитаз. Вера не любит, даже когда в него срут, – если, конечно, она не изменилась.
– Не изменилась, – грустно признал Ральф. – У нее по всему дому стоит дюжина открытых освежителей воздуха. Они забивают даже запах индейки.
Услышав про освежители, Салли не выдержал, согнулся, и его стошнило. Ральф отвернулся. Салли весь день не ел, так что рвоты было немного, ему сразу полегчало, тем более что перед приступом его бросило в жар. Салли показалось, что в лужице рвоты желтеют разложившиеся остатки второй таблетки Джоко.
Заметив, что Салли вырвало, двое сотрудников “скорой” – они как раз дали Питеру подписать документы – подошли к сидевшему в машине Салли.
– Все в порядке, приятель? – спросил его тот, что пониже. – Может, вас отвезти в больницу?
– Не-а, не надо, – отмахнулся Салли. – Мне уже намного лучше.
Сотрудник “скорой” посмотрел на рвоту и отвернулся.
– Вы уж извините, что мы вас вызвали, – сказал Салли. – Мой сын не отличает спящих от мертвых. Наверное, поэтому ему присудили степень доктора истории, а не медицины.
Тут подошел Питер и услышал слова Салли.
– Если бы вы подольше дышали выхлопом, точно умерли бы, – сказал водитель “скорой”. – Вас бы надо осмотреть.
Салли встал, чтобы показать, что у него все в порядке.
– Я нормально себя чувствую, – заверил он. – Честное слово.
– Ладно. – Сотрудник “скорой” протянул Салли документ: – Подпишите. В доказательство, что мы здесь были.
Салли подписал, двое мужчин сели в “скорую”, рыгнули разок сиреной и укатили. Салли, Питер и Ральф проводили их взглядом, а когда “скорая” скрылась за углом, трое мужчин дружно обернулись к дому, семье и объяснениям.
– Ну, сынок, – Салли обращался к Питеру, но подмигнул Ральфу, – пошли в дом, пока хватает смелости.
Если эти трое взрослых мужчин боялись женщин – а так оно и было, – то зря: кухня оказалась пуста, женщин не видно, хотя это показалось всем троим еще более зловещим. В раковине по-прежнему громоздились тарелки, очищенные от объедков, формы для запекания, всевозможные кастрюли, сковородки и сотейник, в котором Вера делала подливку. Вера набрала полную раковину желтоватой воды, на ее поверхности белел круг мыльной пены. В доме было неестественно тихо, только в гостиной бормотал телевизор. Салли заметил, что через две комнаты от кухни, в кресле, крепко спит Верин отец.
– Куда девалась твоя мать? – поинтересовался Ральф у Питера, удивленный ее неожиданным отсутствием.
Питер же не удивился.
– Ты смотри, осторожнее, – предупредил он Салли. – Мама в расстроенных чувствах.
– Из-за чего? – спросил Ральф, для него это была новость.
– Дай угадаю, – сказал Салли. – Ее никто не любит.
– Горячо, – согласился Питер. – Любит, но недостаточно.
– Пойду поговорю с ней, – вызвался Ральф с видом добровольца, готового выполнить рискованную задачу.
– Сколько лет вы с Верой женаты? – многозначительно спросил Салли.
Ральф задумался.
– Тридцать. С гаком.
– И ты до сих пор ничего не понял?
– Она, наверное, думает, что ты умер, – сказал Ральф.
– Вот и не огорчай ее, – посоветовал Салли.
Из ванной донеслись журчание воды и плаксивый голосок Уилла:
– Шлёпа. Хватит.
Питер закатил глаза:
– Сейчас вернусь.
Остановить Салли было некому, и он направился в гостиную, где беспокойно спал Роберт Холзи, подключенный к кислороду; зеленая пластиковая трубочка над его верхней губой смахивала на игрушечные усы. С аппарата свисала маска. По телевизору шел футбол, Салли присел в углу дивана и увидел, как кто-то забил мяч, в нижней части экрана показали счет и прервали трансляцию на рекламу.
– Эй, – сказал Салли отцу Веры, и тот открыл глаза, услышав звук, который донесся явно не из телевизора. – Просыпайтесь. У вас гости.
Старик моргнул, заметил бывшего зятя.
– Салли. – Задремав, Роберт склонился вбок и сейчас выпрямился.
– Как поживаете, господин мэр? – спросил Салли.
Лет сорок назад Верин отец баллотировался в мэры кандидатом от демократической партии, и его постигла участь всех демократов, пытавшихся выиграть выборы в Бате, даже еще горше – он пережил худшее поражение, какое только можно было припомнить. Мэры Бата, как правило, совмещали свои обязанности с основной деятельностью, обычно в мэры шли владельцы автосалонов, и настоящая борьба неизменно происходила между кандидатами от республиканцев. Как только среди них определяли победителя, выборы можно было считать делом решенным, и кандидаты от демократов явно тяготели к мазохизму – или, в случае Роберта Холзи, к фатализму. Он строил кампанию на проблемах образования и провалился с таким треском, что с тех пор ни один кандидат в предвыборной программе даже не заикался об образовании.
– Какой счет? – спросил Салли.
– Не знаю, – признался Роберт Холзи.
– Мне говорили, вы здесь за главного, – сказал Салли.
– Так и есть, – согласился старик. – Когда я заснул, вел Даллас.
– Он и сейчас ведет, – сообщил Салли. – Если спросят, скажете, счет двадцать – четырнадцать.
– Где все? – Верин отец обвел взглядом комнату.
– Увидели меня и разбежались, – объяснил Салли.
Мистер Холзи улыбнулся.
– А меня, значит, бросили.
– Закон джунглей, господин мэр, – сказал Салли. – Как вы себя чувствуете, хорошо?
– Не так чтобы плохо, – прохрипел старик. – Но я не расстроюсь, если проиграю эту битву.
– Невесело вам живется?
– Какое уж тут веселье.
– Главное, чтобы ваша дочь этого не слышала, – предупредил Салли. – Вы думаете, хуже быть не может, а вот и может.
– Как поживает моя старая подруга миссис Пиплз? – полюбопытствовал мистер Холзи.
Мисс Берил – одна из немногих – пылко поддерживала его обреченную предвыборную кампанию.
– Все так же, – заверил его Салли. – За двадцать лет ничуть не изменилась.
– Как думаешь, отчего люди несчастны? – вопросил Роберт Холзи, чем смутил Салли, тот сперва решил, что бывший тесть имеет в виду его хозяйку, но потом догадался, что старик говорит о своей дочери, та тоже за двадцать лет ничуть не изменилась.
– Не знаю, – признался Салли.
– В этом виноваты или они сами, или мы, – продолжал Роберт Холзи, точно никак не мог решить, что из этого верно. Некоторое время они смотрели футбол. – В этом-то вся и беда, когда ты больной и старый, – произнес он, хотя Салли думал, что разговор окончен. – Тебе нечем заняться, кроме как размышлять.
Ответить на это было особенно нечего, и Салли промолчал, а когда чуть погодя взглянул на Роберта Холзи, тот уже снова спал.
Мальчики в ванной раздевались, готовясь мыться, и дрались. Питер открыл дверь и увидел, что Шлёпа замахнулся на брата, а Уилл, хоть был старше и крупнее, робко пятится от него. Шлёпа, застигнутый в момент нападения, смотрел скорее с досадой, чем со смущением, а Уилл – с облегчением, но было ясно, что продлится оно недолго.
– Шлёпа, прекрати, – сказал Питер младшему мальчику. – Не смешно.
Уилл посмотрел на брата, послушается ли тот отца, но без особой надежды.
– Раздевайтесь. Залезайте в ванну. И смотрите, чтобы вода не перелилась, иначе бабушка спустит с вас шкуру, – произнес Питер и понял, что предупреждение его не достигло цели. Он даже заметил на губах Шлёпы хитрую улыбку.
– А где мама? – с тревогой спросил Уилл. Обычно при их купании присутствовала мать.
Питер раздраженно взирал на ванну. Вода текла бог знает сколько, а ванна не набралась и наполовину. В Бате почти везде плохой напор, но у Веры с Ральфом и вовсе отвратительный, даже душ нельзя принять. Приходилось включать воду минут за десять до того, как принимать ванну, и отрегулировать температуру было практически невозможно. Питер потрогал воду и включил погорячее, рассчитывая, что когда у мальчиков дело дойдет до мытья, вода уже остынет. Бат. До чего нелепое название, твердила Шарлотта, для городишки, где толком нельзя принять ванну[22].
– Где мама? – повторил Уилл. Он всегда терпеливо повторял вопрос, пока не получал ответ.
– В магазине, – раздраженно сообщил Питер, как обычно гадая, не слышали ли мальчики, как родители ссорились перед обедом. – Скоро вернется. И лучше бы вам к ее приходу уже помыться.
И опять Шлёпа хитро улыбнулся. Словно хотел сказать: “Или что?”
Питер закрыл дверь ванной и тихонько спустился в спальню на первом этаже, на самом деле кабинет, где они с Шарлоттой ночевали, когда приезжали к Вере, а мальчики занимали комнату наверху, бывшую детскую Питера. Диван оказался сложен, и Питер понял, что заходила мать и убрала постель. Он сбросил ботинки, растянулся на диване и уставился в потолок. По правде говоря, он понятия не имел, куда подевалась Шарлотта.
В манежике громко закряхтел Энди, Питер приподнялся на локте, посмотрел на малыша, но тот не проснулся, и Питер улегся обратно. Перед поездкой в Бат они с Шарлоттой условились, что после праздника расстанутся, и Питер ждал этого события с двойственным чувством. Он ожидал, что ощутит свободу, но после того, как они с Шарлоттой договорились расстаться, отчего-то приуныл. Тот факт, что это Шарлотта его бросила, а не наоборот, ничуть его не утешал, как он рассчитывал, и сейчас, лежа в бывшем кабинете дома, где вырос, Питер гадал, кем он все-таки не создан быть, мужем или отцом. А может, обоими. Если начистоту, обе роли давались ему с трудом. На прошлой неделе Уилл в гостиной смотрел телевизор, задумчиво ковырял в носу (он вообще был склонен к самокопанию) и выудил такую большую козявку, что изумился и обрадовался. Но поскольку подобным открытием с родителями не поделишься, он сидел на полу, с гордостью рассматривал собственный палец и не услышал, как подкрался Шлёпа. Брат схватил с его пальца козявку и убежал, разъяренный Уилл бросился за ним с криком: “Моя! Моя!”