– До ста я вряд ли доживу, – признался он.
– Это врачи говорят или ты сам так думаешь?
– Это врачи говорят, и я с ними согласен, – ответил Уэрф и добавил: – Только между нами.
– Окей, – сказал Салли.
Некоторое время оба молчали.
– Врачи говорят, я ем слишком много маринованных яиц, – наконец продолжал Уэрф. – А рассол, в котором их маринуют, вреден. Разъедает печень.
– Особенно если запивать каждое яйцо галлоном пива, – сказал Салли.
– Особенно, – повторил Уэрф.
– Тогда ешь поменьше яиц, – предложил Салли.
Уэрф пожал плечами:
– Есть меньше яиц надо было лет пять назад. Если не десять. Врачи говорят, у меня уже вся печенка промаринована. Напрямую они об этом не говорят, но, я так понимаю, уже нет никакой разницы, того-этого я или этого-того.
Салли покачал головой, его охватило отчаяние, как два дня назад, когда он слушал рассказ Касс о безвыходной ситуации с матерью. И вот теперь Уэрф говорит ему то же самое – да, куда ни кинь, всюду клин. Может, прав тот молоденький преподаватель философии из колледжа. Может, нам и впрямь только кажется, будто свобода воли существует. Может, глупо сидеть здесь и гадать, что делать дальше. Может, из того тупика, куда Салли себя завел, ему и не выбраться. Может, у него нет даже того козыря, который он приберег, – или воображал, будто приберег. Может, дом его отца давным-давно отошел городу Бату или штату Нью-Йорк. Может, Карл Робак купил его на торгах по цене налоговой задолженности.
В этой возможности была некоторая симметрия. Может, в качестве первого взноса Карл использовал деньги, которые отказался выплатить им с Рубом. Кто знает? Может, даже у Карла Робака нет выбора. Может, ему просто не дано быть благодарным за то, что у него есть деньги, большой дом и самая красивая женщина в городе. Может, он обречен вечно расхаживать со стояком, всех очаровывать и выигрывать в лотерее. Может быть. И все-таки Салли казалось, что теория неверна. С нею все слишком просто. Он никогда не считал, что жизнь настолько сложна, какой кажется некоторым (той же Вере и миссис Гарольд), но и не настолько проста.
– И что ты думаешь делать? – спросил он Уэрфа.
Тот пожал плечами.
– Не знаю, – признался он – к удивлению Салли, без малейшего сожаления. – Буду и дальше того-этого, пока силы есть.
Салли кивнул.
– И что говорят врачи, сколько лет тебе еще того-этого?
– Несколько месяцев, – ответил Уэрф. – Если не одумаюсь. Если одумаюсь, год-другой. Может, больше. В конце концов мы все попадем в “Уолдорф-Асторию”. Даже те, кто этого-того. Я не боюсь. По крайней мере, пока, – добавил он. – То есть не боялся, пока мы не упомянули об этом.
Салли встал, извинился, что затронул тему (он действительно сожалел).
– Ничего страшного, – сказал Уэрф. – Я все ждал, когда ты заговоришь об этом.
Салли вдруг охватило чувство вины за то, что он не сделал этого раньше, за то, что не обращал внимания на друга, или обращал, но недостаточно.
– Куда это ты? – полюбопытствовал Уэрф.
– Домой, в кои-то веки, – ответил Салли. Ему была невыносима сама мысль провести очередной долгий вечер в “Лошади”. Он надеялся найти кого-то, кто поможет ему спереть у Карла снегоуборщик, но в таверне не было никого, кроме них с Уэрфом, а одноногий – не лучший помощник. – И подумаю, как быть дальше.
– Надеюсь, это не значит, что ты больше не будешь со мной того-этого.
Салли заверил, что такому не бывать.
– Может, нам все-таки стоит притормозить, – заметил он. – Не остановиться, а именно притормозить.
– Гм, – задумчиво хмыкнул Уэрф. – Того-этого, но умеренно. Интересная мысль. Мне нравится как альтернатива трусливому этому-тому. Кстати, о здравом смысле: Майлз Андерсон согласился платить тебе вчерную?
– Я забыл попросить, – сказал Салли, направляясь к двери.
– Попроси обязательно, – крикнул ему вслед Уэрф. – Иначе будут проблемы.
Мысль о грядущих проблемах позабавила Салли, учитывая нынешние обстоятельства. У вешалки с куртками он фыркнул от смеха, колено запульсировало в такт. Салли надел куртку и вдруг понял, что Карл Робак прав. У двери действительно чем-то воняло. Или им обоим это померещилось, поскольку каждый из них, уходя, понял, в каком дерьме очутился?
Это второе объяснение пришлось бы по вкусу молодому преподавателю философии из колледжа. Ему нравились сумасбродные теории, чем завиральнее, тем лучше. Но Салли-то никакой не философ, и сейчас он поморщился. Чем-то воняло, но явно не судьбою.
Салли открыл дверь и едва не столкнулся с собственным сыном, спешившим войти в таверну; Салли не сразу сообразил, кто перед ним. За спиной Питера все было белым-бело, в сгущающихся сумерках валил снег. Для пущей театральности зажглись уличные фонари.
– Сынок, – Салли пожал ему руку, – что-то случилось?
Этот вопрос отчего-то рассмешил Питера.
– Уделишь мне минуту? – спросил он, с усталым смирением пожимая руку отцу.
– Ты как раз вовремя, – сказал Салли, глядя на снег. – У меня к тебе дело.
Мисс Берил указала на улицу в направлении дома миссис Грубер. Снова мело. Через три дома на Главной миссис Грубер включила свет на крыльце и с метелкой в руках атаковала свежий снег на ступеньках.
– Это моя подруга миссис Грубер, – сообщила мисс Берил девочке Тине. – Представь себе, однажды она съела улитку.
Старуха и девочка стояли у окна гостиной мисс Берил вот уже пять минут, с тех самых пор, как Джейни Доннелли повесила трубку и сказала, что на всякий случай переставит машину.
– Пусть Куриные Мозги смотрит на меня в окно, тогда она до моего возвращения не тронется с места. С нею не будет хлопот, если вы не попытаетесь увести ее от окна. Она будет стоять, если ее не трогать.
Мисс Берил ничего не оставалось, как согласиться, хотя она и подумала: все это случилось из-за того, что она заявилась с инспекцией в комнаты Салли, чего делать не следовало. И теперешняя ситуация – кара Господня за то, что мисс Берил последовала совету Клайва-младшего.
Когда Джейни Доннелли вышла из дома, девочка направилась было следом, но мисс Берил сказала: “Вот твоя мама”, Тина вернулась к окну и увидела, как мать садится в машину и уезжает. С той самой минуты девочка не отходила от окна, как и предсказывала ее мать. Мисс Берил боялась, что Тина расплачется, но Тина была спокойна. Она не сводила глаз с того самого места, где в последний раз видела мать, и явно ждала, что она материализуется там же. Правда, на миг отвлеклась и посмотрела туда, куда указывал костлявый палец мисс Берил, – на крыльцо миссис Грубер.
– Она жевала улитку с полчаса, а потом выплюнула в салфетку, – сказала мисс Берил ребенку. – У нее пунктик насчет чистых ступенек. Если снег не перестанет, она, наверное, подметет их еще раза два-три вечером, перед тем как лечь спать, и еще раз утром.
Мисс Берил невольно слышала почти весь разговор Джейни. Та пыталась вынести старый телефон, о котором отозвалась столь нелестно, в коридор, но шнур оказался чересчур короток, и тогда она поставила телефон на пороге, а сама села на лестнице – насколько хватило провода, – которая вела наверх, к Салли. Дверь ей закрыть не удалось, и мисс Берил поневоле прослушала одностороннюю часть диалога. Видимо, беседа не задалась с самого начала. Мисс Берил догадалась, что Джейни позвонила отцу узнать, безопасно ли ей и дочери выйти из укрытия. Но трубку взял ее муж (очевидно, его звали Рой).
– Рой, позови к телефону папу, – велела молодая женщина. – Потому что я не хочу с тобой разговаривать, вот почему. Если бы я хотела говорить с тобой, я бы тебе позвонила.
Минутная тишина в прихожей.
– Я рада, что ты добыл оленя, – сказала молодая женщина, когда настал ее черед. – Надеюсь, ты тоже доволен, потому что я не вернусь. Можешь отвезти этого сукина сына домой и там съесть в одиночку. Я нашла себе работу и квартиру… И не говори мне, что ты меня найдешь. Вывези тебя из Шуйлера и разок крутани, и ты не поймешь, где юг. Ты не отыщешь Олбани даже на карте, а тем более меня в нем. Я удивляюсь, как ты нашел Бат, ведь я не сидела рядом и не говорила тебе, куда поворачивать. Ты же был здесь всего-то раз двадцать… И не угрожай мне, Рой, хватит мне угрожать. Найдешь себе новую малолетнюю дуру и будешь над ней издеваться, вот и все. Это гораздо проще, чем найти меня, когда я уйду… Ой, позволь я сама побеспокоюсь о Тине, ладно? И не говори мне, что ты изменишься. Ты трусы-то меняешь раз в неделю, а уж мнение не изменил ни разу с тех пор, как мы поженились. Даже не заикайся о переменах… Ну да, как же, папа даже не знает, где я, а значит, тебе не скажет. А вытащить ответ из мамы тебе не хватит ни характера, ни ума. Ну да, как же, не надо мне угрожать, Рой. Вспомни, что сказал судья. Еще раз кого-нибудь изобьешь – и сядешь в тюрьму. Ну да, как же, давай, рискни. Я только рада буду, если тебя посадят. Так, все, я вешаю трубку. Мы с тобой за год столько не разговаривали. Но самое приятное, что я могу прекратить разговор и ты меня пальцем не тронешь… Езжай домой, Рой. Езжай домой и ешь своего оленя. Начни с жопы и не останавливайся, пока не съешь все… Нет, ты не знаешь, где я. Если бы знал, приперся бы сюда и всех замучил. Ты понятия не имеешь, где я, как и о многом другом. Фактом больше, фактом меньше… Пока, Рой… Ага, ага, ага… Буду ждать с нетерпением, окей?.. Возвращайся в Шуйлер, Рой. Возвращайся и ешь своего оленя.
“Повесила трубку”, – подумала мисс Берил, но разговор продолжался в том же духе еще минут пять, обострялся, не продвигаясь, когда же он наконец закончился и молодая женщина вернулась и поставила телефон на столик, у мисс Берил сложилось отчетливое ощущение, что в конце концов трубку повесил ее муж.
– Лучше пойду переставлю машину, – сказала Джейни, досада на ее лице странным образом мешалась с тревогой. – Он настолько тупой, что может найти меня по чистой случайности. А когда я вернусь, мы с Куриными Мозгами подождем наверху. Незачем вас в это впутывать.