ся.
– Ты сегодня какой-то уж слишком довольный, – заметил Салли, наклонился, подвинул к себе столик, заваленный журналами, и положил на него ноги. Салли полагал, что если в комнате двое мужчин и один из них сидит, задрав ноги на стол, то преимущество явно за ним. Особенно если это Карл Робак. Салли при нем любил положить ноги на стол, даже если это движение причиняло ему боль, вот и сейчас он положил ноги на стол, отдельно порадовавшись, что его рабочие ботинки мокрые и на журналах мигом образовалась слякотная лужица.
– Так и есть, – согласился Карл. – У меня настолько хорошее настроение, что даже твой приход его не испортил.
– Приятно слышать, – сказал Салли. – Приятно знать, что такие, как ты, счастливы. Я-то, конечно, тоже был бы счастлив, если бы унаследовал состояние, женился на первой красавице округа и перетрахал всех прочих.
Карл ухмыльнулся, откинулся еще дальше в кресле и сцепил пальцы на затылке.
– Ты прав, – согласился он (с грустью, показалось Салли). – Она первая красавица округа.
– Если помнишь, я твержу тебе об этом не первый год.
– Ну хорошо, ты мне это говорил, умник, – признал Карл. – А значит, тебя обрадует, что я начал новую жизнь.
– Вот и она так сказала, – сообщил ему Салли. – Мне не хватило духу напомнить ей, о ком она говорит.
– Дерзи, Вольтер, шути, Руссо[42], – сказал Карл. Из-за чего бы Карл ни лучился самодовольством, ему до смерти хотелось рассказать об этом кому-то. Следовательно, Салли ничего не оставалось, как изображать полнейшее равнодушие.
– Шути над кем?
Карл пропустил его слова мимо ушей.
– Ты видел Тоби в конторе?
– Видел, – ответил Салли.
И если увиденное не застало бы его врасплох, он хорошенько все разглядел бы. Карл Робак так сиял, что Салли подумал было, не рассказать ли ему о случившемся, просто чтобы проверить, удастся ли испортить Карлу настроение. Но его удержала возможность, пусть призрачная, что Тоби Робак показала ему грудь в качестве некоего аванса, который он вернет, когда рядом не будет внука. В конце концов, он давно с ней флиртует. Тоби, пожалуй, поступит глупо, если взаправду влюбится в Салли, но раз уж она взаправду влюбилась в Карла Робака, почему нет?
– Она ничего тебе не сказала? – Карл лыбился как сумасшедший. – А впрочем, ладно, – продолжал он. – Наверное, она рассказывает только тем, кто ей нравится.
Салли вдруг догадался.
– Что? – спросил он. – Только не говори, что она беременна.
– Залетела, как чирлидерша, – подтвердил Карл и улыбнулся еще шире, так что Салли, досадуя на себя, невольно улыбнулся в ответ.
Некоторое время оба молчали.
– Ну что, – наконец произнес Карл Робак, – теперь ты, наверное, захочешь быть крестным отцом?
– Не могу же я быть и отцом, и крестным отцом, – сказал Салли. – Ты тоже должен хоть как-то поучаствовать, черт побери.
– Непременно. Хватит красавчику шляться. Я теперь понимаю, – продолжал Карл, надевая тяжелую куртку, перчатки, твидовую кепку, – что на самом деле мне всегда хотелось быть отцом. Странная штука мозг, да?
– Еще бы, – согласился Салли. – Ловко ты нас дурачил. Мы-то думали, ты просто козел. Как думаешь, надолго тебя хватит?
Карл глубоко вздохнул:
– Я уже три дня живу монахом, у меня никого, кроме Тоби, и даже не хочется. И мне хорошо как никогда. Почему ты мне не сказал, что можно прожить и без стояка? Я бросаю пить, играть, курить и так далее. Все, кроме плохих компаний, вот именно потому я сейчас с тобой и разговариваю.
На улице перед вагончиком Карл издал Тарзаний вопль, колотя себя по груди.
– Белый охотник заделал ребенка! – заорал он. – Поехали на двух машинах. Встретимся возле дома.
Салли согласился. Направился было к забору, но осознал, что Уилла нет рядом. Внук по-прежнему стоял на крыльце вагончика и нервно оглядывался в поисках Распутина, но того нигде не было.
– Где он? – спросил мальчик.
– Иди сюда, – позвал Салли. – Возьми меня за руку.
Уилл опасливо повиновался.
– Вот он, – сказал Уилл, заметив собаку.
Распутин, скрестив лапы, прислонился к забору возле ворот – казалось, он отдыхает. Если бы он был человеком, то по его позе можно было бы подумать, что у него перекур и он сейчас зажжет сигарету.
– Жалкое зрелище, черт побери, – заметил Карл, проходя мимо своего верного, некогда сторожевого пса. Распутин слабо качнулся, не в силах выпрямиться. Он явно опять потерял равновесие и привалился к забору, чтобы не упасть.
Карл обошел пса, осторожно отодвинул его от забора и усадил прямо.
– Знаешь, кого он мне напоминает? – спросил он у Салли и, не успел тот ответить “нет”, добавил: – Тебя.
Салли кивнул:
– Точно. И прибор у него что надо. Я раньше как-то не замечал.
Полдень застал мисс Берил на кухне, она разглядывала содержимое шкафчика, раздумывая, не поесть ли супа, – не потому что проголодалась, а потому что надо. Для своих лет она отличалась отменным аппетитом, но в последние две недели совершенно его лишилась. Но хуже всего, что мисс Берил знала почему, и вовсе не потому, что, как утверждала миссис Грубер, была фраппирована тем, что какой-то псих устроил у ее дома стрельбу. И не потому, что, как предполагал Клайв-младший, решила в этом году не путешествовать и, как следствие, не знала, чем себя занять. Обычно конец декабря выдавался оживленным, она готовилась к праздникам и к грядущему путешествию за границу. Клайв-младший считал, что ей все-таки стоит съездить. В этом году мисс Берил собиралась в Африку, надеясь найти там подружку Инструктору Эду. Быть может, если Эда удовлетворить, он перестанет нашептывать ей на ухо бунтарские глупости. Она подумывала прикупить для него какую-нибудь терпеливую женскую маску, которая не откажется разделить стену с угрюмым старым оборотнем вроде Эда, с тех пор как она стала прислушиваться к советам Клайва-младшего, Эд сделался еще угрюмее.
Ее решение в этом году отказаться от путешествия означало, помимо прочего, что Эд останется без подружки. На выходных мисс Берил, сознавая, что свободного времени у нее теперь будет в избытке, отправилась с миссис Грубер в путешествие в Шуйлер-Спрингс и купила в неоправданно дорогом магазине товаров для хобби самый сложный пазл, какой только нашла. А миссис Грубер купила игрушечную пружинку, заявив, что никогда такого не видела. “Она совсем как живая”, – твердила миссис Грубер, когда пружинка, точно по собственной воле, спускалась по устроенной для нее лесенке.
По дороге домой мисс Берил свернула не туда – а ведь тысячу раз бывала в Шуйлер-Спрингс – и осознала ошибку, лишь когда они проехали под федеральной автомагистралью и услышали рев фур, направлявшихся в Канаду. Миссис Грубер, никогда не замечавшая ничего, что мелькало за окном машины, понятия не имела, что подруга ошиблась, и это давало мисс Берил возможность поискать решение. Останавливаться и разворачиваться в три приема на проселочной дороге ей не хотелось, в этом случае даже миссис Грубер догадалась бы о ее оплошности. И мисс Берил проехала еще милю-другую, свернула направо на перекрестке сельских дорог и направилась на юг (по крайней мере, мисс Берил на это надеялась), а потом при первой возможности вновь повернула направо, теоретически на запад, к Бату. Так и оказалось. Дорога привела их обратно, они вновь проехали под федеральной автомагистралью, миновали супермаркет и выбрались на четырехполосное шоссе, ведущее к городу. Когда они миновали щит с демоническим клоуном близ будущего луна-парка, миссис Грубер – она проезжала мимо уже раз пять и прежде не замечала эту рекламу – вдруг воскликнула: “Ой, смотри, дорогая! Это же Клайв-младший!”
Заснеженный зимний пейзаж на пазле, купленном мисс Берил в Шуйлер-Спрингс, напомнил ей стихотворение Роберта Фроста, которое она столько лет читала восьмиклассникам. Лес на пазле тоже был чуден, темен и глубок[43] – переплетенье черных веток.
– Почему именно этот? – недоумевала миссис Грубер. – У меня от него душа не на месте.
И теперь мисс Берил жалела, что не прислушалась к подруге. Если не брать в расчет Роберта Фроста, выбор был неудачный. Небо на пазле было почти того же цвета, что и снег, мисс Берил собрала края, и дело застопорилось. В неразберихе белого и черного (не говоря уже о сером) трудно было понять, где должен быть тот или иной фрагмент, на переднем или на заднем плане, слева или справа. В среднем мисс Берил за час удавалось подобрать один или два фрагмента, да и то наугад, если повезет. Она поняла, что дольше не в состоянии вглядываться в пазл, ей нужен отдых, и быстро приучила себя не подходить к окну гостиной, как прежде, не смотреть на деревья, поскольку ей неизменно казалось, будто пейзаж за окном повторяет пазл. Лучше уж пойти на ярко-желтую кухню.
Но сегодня, разглядывая шкафчик с супами и пытаясь усмотреть причину своей замкнутости и смятения в пазлах, неправильных поворотах и незнакомцах с ружьями, она вынуждена была признать, что они ни при чем. Дело в том, что она поступила дурно, вот от этого у нее и пропал аппетит.
Она надолго запомнит выражение лица Салли, когда тот наутро сказал ей, что Клайв-младший, видимо, прав и ему, Салли, действительно лучше съехать. На следующий день после того ужасного случая Салли заглянул к ней, собираясь на работу, произнес, как обычно: “Вижу, вы все еще живы”, но когда чужаки палят по соседнему дому, приняв его за твой, старая шутка обретает новый смысл, и это понял, кажется, даже Салли. В руках у него были рабочие ботинки, и он поискал глазами стул королевы Анны.
– Что вы сделали с моим стулом?
– Невеста сына села и сломала, – пояснила мисс Берил. Обломки она отвезла к мастеру в Шуйлер-Спрингс, некоему мистеру Блу, по телефону тот утверждал, будто может починить что угодно.
Мисс Берил все еще злилась на эту женщину, Джойс, при более коротком знакомстве та не стала ей нравиться больше. В тот вечер, когда стреляли по соседнему дому, Джойс приехала вместе с Клайвом-младшим и высказала о случившемся целый ряд совершенно неуместных соображений. Точнее, как открыла рот, так полчаса и не затыкалась. Эта женщина объяснила, что культура стремительно приходит в упадок. Доказательства видны всюду. Она, Джойс, вот просто не может смотреть местные новости. Обитатели их района раньше поддерживали добрососедские отношения, не то что теперь. У них в районе творится такое, будто это не Лейк-Джордж, а Нью-Йорк или Нью-Джерси. Не люди, а звери, вот кто они такие. И так далее и тому подобное, гвоздила своим мнением, как дубиной. Мисс Берил в отместку пошла на кухню и заварила ей чашку крепчайшего кофе якобы без кофеина.