Нет. Попытка окончилась ничем. Глухо бахнул колокол. Порыв ветра смахнул кусок тумана (дождь лил, а туман никуда не делся), и на мгновение мне приоткрылось то, о чем я мечтал: светящиеся окна. Увы, не те.
Побрел. Скользко. Опять все было как-то не так. Следовало, видимо, выбросить их куда подальше, эти сандалеты. Я странным образом балансировал на округлых камнях, матерясь сквозь зубы. Дойдя до середины, оглянулся. Ледяная вода растворяла ремешки, она ела их наподобие кислоты. Психоделическое зрелище: нет ни того берега, ни другого. Все в этом жутковатом мареве. Что говорить о желтом огоньке, если даже окна домов что по эту сторону, что по ту не видны.
Все-таки не упал, кое-как дотащился до берега. Колокол снова дал по мозгам. Шаркая почти оторванными подошвами, приполз на хату. Лег.
Утро. Тоскливо. Опять выходной, опять суббота. Туман густ, он явно не собирается сделать перерыв на обед. Что было вчера, то же самое — и сегодня, хотел я этого или нет. Стекла окон тупо-матовы, вот очередной повод их не мыть. Зато пол чист, и в духовке не так уж грязно.
С момента пробуждения меня клинила мысленка: надо бы сходить еще. Может быть, Маргарита, нагулявшись в своих параллельных мирах, уже и вернулась. Нет, бесполезно. Отстучала бы, конечно. Хотя кто ее знает. Но сколько не оттягивай решение — все равно ведь придется войти в пустую квартиру, глуховато брякнув ключами (не забыть бы подкинуть какой-либо тухловатой рыбешки лестничной кисуле), поозираться в который раз, нагло просмотреть ленту телеграфа, усесться и ждать. Когда-нибудь она появится. Проспать бы сутки, лучше двое, но это нереально. Маргарита, ведь ты когда-нибудь придешь.
Я надеялся на это. Хотя знал: оттуда не возвращаются. Грош цена болтовне того, кто утверждает, будто бы ушел и вернулся. Доказательств нет.
Как долго я ни тянул время, путешествие все-таки пришлось совершить. Я, как обычно, обогнул слева угрюмый темный дом, который так и не удосужились отреставрировать. Следы КББ — квазибактериологических бомб, этих въедливых зараз, которые семьдесят лет назад жрали буквально все: металл, камень, пластмассу, дерево, да и человечинкой не брезговали — собственно, для того они и были придуманы, — оставили на фасаде глубокие червоточины. Завернул за угол, поборолся немного с искушением заглянуть в заведение, где пиво не всегда было жидким; далее. Вот и подъезд. С консьержкой мы уже почти подружились. Как-то странно она себя ведет: накидывает почему-то на себя Маргаритин свитер. Доброму вору все впору. Подарок с барского плеча? Киски не слышно. А Маргариты нет.
Я так и знал.
Вот ведь обломище.
Забавно: в холодильнике у нее, как и у меня, находится лишь кефир. И еще заплесневелый сырок. О, теперь можно почувствовать себя аристократом.
Ем эту гниль.
Где Маргарита?
Н-да, как-то мне не очень поверилось в эти ее разглагольствования о параллельных мирах. Я, поверьте, теперь человечек простой, книжек умных уже не изучаю. Не верю им.
Ведь эдак можно дозвидеться до шут знает чего. Иные миры! Читал я этих фантазеров. Да, чувак там в одной истории изрядно попал. Таинственные ситуации объясняются элементарно — баба не в состоянии думать своими мозгами никак, она думает, увы, другими полушариями. Мой жизненный опыт говорит: не верь. Все это лапша.
Все ложь. И Маргарита, выходит, тоже?
Лгала она мне когда-нибудь?
Заморочился. Перешел в малую комнату, ту самую, и стал рассматривать копии.
Я вторгся во что-то интимное. Было стыдно. (А почему не было стыдно в первый раз?)
Комод был забит копиями под завязку. Я даже удивился, как Маргарите удалось так плотно все впихнуть. Так. Fello. Scoce. Аneoni. Башин, Мичковский, Лембовская — одно лишь созерцание пленок вызывало чувство, граничащее с самыми невероятными фантазиями. Маргаритиной аккуратной рукой были приклеены ярлыки; на каждом яуфе красовалась бумажка, надписанная красными чернилами, и была закатана под скотч. Только маркировка одного контейнера выглядела не так. На нем были лишь две белые буквы (ярлык черный): «М. М.». Маргарита Мельникова!
Я спускал ленту на пол, меня уже не трогали этические проблемы вкупе с мозговыми тараканчиками. Зачем?
Не было проектора, вот засада. Да и пес с ними всеми, глаза иной раз умеют работать наподобие скачкового механизма, будь он грейферным или мальтийским. Если достаточно быстро передвигаться и моргать, ряд из трехсот скульптур, обнаруженных на том самом затонувшем — и внезапно поднявшимся из пучины островом — оказывается, дает кинематографический эффект. Предки не были дураками, и оставили нам такое удивительное каменное кино.
Фильм этот, коротенький, не раз демонстрировался.
Есть другие города. Странные, может быть? Города, по которым бродишь, как сомнамбула; сесть на автобус и проехать всего лишь одну-две остановки кажется глупостью. Пройдя через канал, задумываешься, кося глазом на магистральный: увы, набор светлячков не мерцает — он тупо включается и выключается; а лампа так называемая накаливания, имея в своем напряжении то ли тридцать шесть, то ли всего двадцать четыре жалких вольта или около того, раздумывает, чтобы включиться. Потом она раздумывает, когда приходит время выключаться. Короткопереходники или что-то в этом роде не нравятся никому; включение, выключение — это, знаете, нехорошо, ребята. Слишком плохо это как-то мигает, неправильно, а вот еще что: не надо трогать линзы Френеля и лампы накаливания, оставьте, ради бога. Вы даже не можете представить себе, каким отстоем обернулась ваша забота о нас. Проморгали. Да идите на фиг, лампа — кретинка. Сигнал должен быть однозначным. Он, во-первых, фокусируется в угле не шире трех градусов, во-вторых, обязан приходить в глаз машиниста, как напоминание о неверности жены! Сигнал должен читаться ясно и четко!
Я не прав? Говорят, да.
Поспорите?
Вообще-то задолбало. Странная скульптура на улице Авангардной (и что в ней авангардного, скажите на милость): одна бетонная стрела влево, другая, повыше, направо. Куда? Ладно, — куда, еще можно понять. Но зачем?
Я выхожу на свою улицу. Мне все по барабану.
Сигнал. Говоришь, он должен быть четким и конкретным. Да — нет. А знаешь, как это утомляет, это фуфловое шоу сумасшедших? Жаль будущие поколения — хотя что их жалеть? Они ведь примут это как должное, желтый свет всегда будет сменяться зеленым или красным четко. Зеленый — желтый — красный. Да уже сейчас мало кто задумывается над тем, что такое инерционность. Вы просто никогда не видели — то есть не обращали внимания на то: лампа — лампа разгорается как бы нехотя, потом начинает светить через линзу, спрашивая машиниста: ну что, поедешь? А я вот захочу и запрещу. Иногда работает желтый с зеленым, что говорит о том, что впереди, возможно, желтый, а там уж и до красного недалеко. Локомотив, может быть, свернет, встанет на запасный путь. Понимаю, как устали машинисты. Куча светофоров куда хуже сокровищ Буратино. Машинистам бы только закончить смену и смыться, доехать пассажиром, доплестись до койки и рухнуть на нее — а, любовь, говорите? — завтра будет то же самое. Бесконечные рельсы.
Держа клапп-камеру в кармане, выгружаюсь на станции с веселыми граффити. Как всегда, нерадостно. Мне плевать. Иду. Дорога уходит наискосок. Где я? Зачем сюда пришел?
Зачем взял фотоаппарат, эту странную коробку? Компактная камера, творение Истменсена, уставшего от жизни. Тасмовская пленка проползает с подозрительным скрежетом — еще один неаккуратный поворот зубчатого маховичка — транспортировка из каких-то непонятных соображений осуществляется однорядно — и возникает риск порвать все свои художественные замыслы. Потоптаться, поехать домой. А как поступить иначе?
Делать нечего, я снимаю, покручивая колесико как можно осторожней. Поворачиваюсь на семьдесят пять градусов — да, пейзаж. Достали. Все равно Маргариты нет. Зачем себя обманывать? Я бреду мимо состава — эти азиатские повозки на платформах кому-то предназначены. Не мне. Не нам.
Зависть?
Нет, я об этом не думал.
Перестал даже думать о Маргарите.
Обратно ехал другой дорогой. Ввалился в мотрису. Видимо, был свиреп настолько, что хомячок так называемого женского пола не осмелился подойти ко мне и задать традиционный вопрос. Проехал четыре остановки даром. Вышел.
Где Маргарита?
Может быть, что-то есть на телеграфной ленте?
Пусто. Где Маргарита?
Сколько я ни моргал, толку, разумеется, не было никакого. Разглядеть что-либо в динамике на узкой пленке, разумеется, нельзя. Требовался проектор. Вариантов было два: переться на работу (хо-хо, выходной), либо тащить фильм домой и заниматься там втихую электронно-оптическими радостями. Возможности были. Уже давно я переделал «Каштан» на четырехсотметровки — не переделал, а соорудил какой-то технический кошмар. Мне удалось приладить к этой песне интеллекта списанный звуковой блок — работал. Правда, я не прикасался к изделию добрых полтора года — зачем? Все есть на Фестивальной. Мой проектор почти сразу забарахлил, когда я устроился на работу к Янкелю.
А сейчас-то это железка заработает? Вряд ли. Так что вариантов, на самом деле, нет. Надо идти в фильмотеку.
Янкель покинет заведение примерно без четверти двенадцать. Нужно будет подойти где-то в одиннадцать тридцать, понять, на месте ли шеф. А ведь вычислить это не так уж и просто, как кажется на первый взгляд. В принципе, если я приду в свой выходной, Янкель не станет делать из этого проблемы. Но удивится и задаст некоторое количество вопросов. Это мне ни к чему.
Вечером нет никаких признаков, говорящих о том, работает заведение или нет. Скромная иллюминация гасится с началом последнего сеанса — экономия. Можно, конечно, полюбоваться светом в щели — надо знать, где ее искать, — я-то знаю. Хотя отсутствие света там еще ни о чем не говорит. Так. Янкель, закончив сеанс (я работаю по пятидневке, босс взял на себя субботу и воскресенье), посидит у проектора несколько минут, обдумывая какие-то нюансы своей многотрудной жизни, перекурит в подсобке, затем, наверное, вынет из заначки початую бутыль и хряпнет два-три стопаря, не более — больше ему и не надо, перекурит еще, покрутит для самоутверждения ролики на проекторе, вздохнет и отправится домой. После этого можно будет войти.