[35], был в его глазах ренегатом. В «Занзибаре», а затем в «Граучо» я месяцами уклонялся от знакомства с Китом. В один прекрасный день он подошел с выпивкой к моему столику, сел и объявил, что я – великий артист. До крайности неудобно. Едва ли не каждому, кого я любил и кем любовался, он говорил, что они законченные дрочилы, а все их потуги – дерьмо и его производные. Как прикажете принять комплимент от такого кошмара? Естественно, я, трусливо поджав хвост, принял его с благодарностью, и мы подружились, хоть я и продолжал побаиваться Кита. Грифф Рис Джонс{64}, человек образцовой силы и храбрости, однажды признался мне, что боится Кита до полусмерти. Их сблизил покер, которому они отдавали в «Граучо» долгие вечера. Грифф – человек непьющий и правильный (если не считать покер пороком), и то, что Кит принял его, следует полагать в высшей степени лестным.
Почему кто-то может хотеть понравиться человеку столь неотесанному, грубому, неуправляемому и устрашающему? – можете удивиться вы. Харизма, надо думать. Прославившийся своими любовными похождениями, а теперь и успехом детей (сын Альфи сыграл Грейджоя в «Игре престолов», дочь Лили пишет и поет песни), Кит отличается веселостью и смелостью, которые не могут не притягивать людей более осторожных и буржуазных – вроде меня. И что бы ни говорили ваши инстинкты, могу вас уверить: он очень верный и щедрый друг, на которого можно положиться в любой беде.
Мы решаем подняться в бильярдную. О, часы, часы, часы и часы, которые я в ней провел. Я обзавелся разнообразной оснасткой. Устройством для выставления шаров. Рестами, спайдерами и удлинителями кия. Мелом. Кий у меня был из наилучшего английского ясеня. Таких редко хватает больше чем на две недели – потом они ломаются или их крадут. Бильярдная в клубе была маленькая, полноразмерный стол помещался в ней еле-еле. Ради нанесения некоторых ударов приходилось чуть ли не открывать окно. Если ты хотел ударить по шару с той или другой стороны синей лузы, тебе приходилось просить всех присутствующих присесть на корточки и тянуться над ними вправо или влево. Кокс, бильярд, водка, курево, разговоры.
Кто-то, спотыкаясь, ковыляет к нам по лестнице. Появляется молодой человек, круглолицый, с кустистыми бровями.
– Все вы – клепаные дрочилы, – с порога объявляет он. – А ты… – он тычет пальцем в Алекса, – где этот лысый индус?
Алекс сонно улыбается.
– Долдоны. Вам друг у друга и леденца-то не выиграть!
Странный пришелец хватает мой кий.
– Ты, – сообщает он мне, – голубой задрот.
– Верно, – говорю я. – В самую точку. Голубой задрот. Надо записать.
– Заткнись! – орет он, замахиваясь кием. Толстый конец кия врезается в потолок. Сыплется пыль.
Он роняет кий и бросается обратно к лестнице.
– Ну-ну, – говорю я. – Кто это, черт подери, такой?
Кит, взяв фломастер, залезает на стул.
– Одуреть можно, Стивен. Ты хоть кого-нибудь знаешь? Лиам Галлахер.
Он обводит кружком вмятину в штукатурке и приписывает рядом: «Метка мудака».
– «Оазис»! – восклицает Алекс. – Дурацкая шарашка, мы бацаем лучше.
– О, – выдавливаю я. – Ага. Ну да. Оазис. Понятно.
Ничего мне не понятно.
День переходит в вечер. Все новые люди, в том числе и множество особ, пользующихся дурной славой, – они никогда не могут купить или просто не покупают собственного припаса – появляются в бильярдной, чтобы окинуть тоскливым взглядом нас, со все возрастающей непринужденностью перепархивающих от стола к сортиру и обратно, неприметно выдувая из ноздрей остатки порошка. Неприметное посапыванье кокаиниста сильно смахивает на трубный рев слона и никого обмануть не способно – кроме него (или нее) самого. Так человек, напившийся виски, сует в рот мятную конфетку, или тот, кто испортил воздух, бросает полные подозрения взгляды на окружающих. Пустое притворство, кого оно может обмануть?
По-щенячьи просительные глаза халявщиков расстраивают меня. Кит, как обычно, игнорирует их. В бильярдную приходит, чтобы составить мне компанию в парной игре, Лиам Карсон.
Всего день назад я имел возможность понаблюдать за Лиамом в деле. Повседневное управление таким клубом, как «Граучо», требует решения проблем самых неожиданных. Как обходиться с печально известным завсегдатаем богемного Сохо Дэном Фарсоном, когда он, пьяный, тащит проститутку мужеска пола к спальням наверху клуба? С блевотиной в самых неожиданных местах? С забывшими о скромности нюхачами, которые, подрывая нашу репутацию, сооружают дорожки прямо на обеденном столе? С лишившимися тормозов кутилами, которые полагают, что клуб доступен всем желающим, и рвутся в него после закрытия пабов («Граучо» владел лицензией на продажу спиртного до двух часов ночи)? Лиам обходится спокойно. Под его мирным, отчасти рыхловатым обличием кроется стальная ирландская решительность. Он – ученик легендарного Питера Лангэна, отца всех лучших лондонских рестораторов. Питер родил Лиама. Питер родил также Джереми Кинга и Криса Корбина, давших нам «Ле Каприс», породил «Айви», «Дж. Шики», «Уолсли», «Делоне», «Колбертс», «Пивную Зеделя», «Скоттс», группу ресторанов Марка Хикса и т. д. и т. п. Все, чем может гордиться лондонская индустрия гостеприимства, по прямой линии происходит от Лангэна.
Итак, прошлой ночью я сидел в заднем углу пивного зала «Граучо», болтая с Лиамом и потягивая водку с тоником «стройная талия»[36]. Лиам ублажал себя бокалом шардоне – в ту пору этот виноград и это вино еще не подверглись осмеянию, не были сочтены старомодными и не уступили место «Совиньон-Блан». Лиам был алкоголиком из тех, что полагают, будто вино можно пить ведрами, это ничего не значит. В счет идут только крепкие напитки. Наш разговор прерывает прибежавшая из приемной раскрасневшаяся девушка.
– Лиам, там какой-то жуткий оборванец пришел. В старом замызганном плаще, стоит, руки в карманах, и смотрит перед собой. Что нам делать?
Лиам неторопливо встает:
– Не волнуйся, дорогая. Сейчас разберемся.
– О, а можно я с тобой пойду?
Я еще не видел, как Лиам управляется с незваными гостями. Знаю, конечно, что грозить им и гадости говорить он не станет. Лиам человек добрый. А кроме того, одна из его задач – избегать скандалов.
В Сохо, где люди светские, знаменитые и преуспевающие обедают, выпивают и вообще процветают в такой близи к параллельному миру нужды, проституции и невзгод, типчики вроде меня испытывают горькую отрыжку либерального стыда, смущения и вины (от чего никому лучше не становится), это своего рода социальный кислотный рефлюкс – цена, которую мы платим за то, что ведем слишком приятную жизнь. Беднякам, должен сказать, от этого ни жарко ни холодно, они предпочли бы получать от нас деньги, а не извинения, сопровождающиеся румянцем стыда и заламыванием рук.
Я следую за Лиамом, уже открывающим дверь, которая ведет из бара в приемную. Рядом со мной идет испуганная девушка, ей так же, как и мне, не терпится увидеть, как Лиам обойдется с «оборванцем», – словечко из детства, но чем его заменить? Бомж? Хобо? Перекати-поле? Это все как-то по-американски звучит.
Оборванец стоит спиной к нам, я вижу великоватый ему плотный плащ, в карманы которого засунуты его кулаки. Как только он оборачивается, Лиам радушно протягивает ему руку:
– Добро пожаловать, мистер Пачино. Чем можем быть полезны?
Девушка тихо тает рядом со мной, обращаясь в лужу. Понять ее ошибку нетрудно. Глаза великого актера сильно походят, если воспользоваться старинным выражением, на дырки, прописанные в снегу. На щеках щетина, «прикид» не из лучших. Возможно, вероятно даже, что он вживается в какую-то новую роль. Думаю, это было еще до его проекта, посвященного Ричарду III, но, может быть, Аль Пачино тогда уже думал о нем.
Ладно, вернемся к нашему вечеру вечеров. Мы с Лиамом играем в бильярд против Кита и Алекса, нашего нового ближайшего друга. К нам присоединился Шарль Фонтейн, шеф-повар великолепной «Знатной отбивной», что на Фарриндон-роуд, – ресторана «для рабочих», оставшегося более-менее неизменным с 1869 года. Ему, как и всегда, не терпится сразиться в покер, и потому мы решаем подняться еще выше, в «Клубную комнату», и там поиграть. Алекс извиняется, просит уволить его от этого и, переступая неторопливо и счастливо, спускается по лестнице. Чем-то он похож на Базуку Джо из комикса.
Шарль, француз и «горец», как ему нравится себя называть, – страстный покерист. Мастерства у него меньше, чем энтузиазма, но его это не останавливает. Мы играем в семикарточный стад, техасский холдем, пятикарточный стад, пятикарточный дро, омаху, хай-ло, «выбор сдающего». Наш карточный стол вогнал бы нынешнего пуриста в нервную дрожь. Мы даже позволяем сдающему назначать джокера. Колоды и деревянная «карусель» для фишек, пластмассовых, но вполне приемлемых, – сфера моей ответственности.
– Да, Стивен, – говорит мне Шарль, пока сдаются карты, – ты знаешь такого Питера Блейка? Я его купил.
– Виноват?
Шарль провел в Лондоне большую часть последних пятнадцати лет, работая в кухнях принадлежавшего Марку Хиксу «Ле Каприс», тем не менее английский язык его далеко не совершенен. Впрочем, на этот раз понять его мне удается. Он купил то, что называется «декупажем», – составленную из бумажных вырезок картину, которую «Харперз-энд‑Куин», или «Вог», или еще какой-то журнал в этом роде несколько лет назад заказал поп-художнику Питеру Блейку в качестве иллюстрации к статье. Шарлю удалось каким-то образом отыскать оригинал, и теперь он висит в одной из кухонь «Отбивной». Сейчас, в эту самую минуту, я, подняв взгляд от компьютера, вижу его висящим на моей стене. Месяц с чем-то назад Шарль позвонил мне из Испании, где он ныне владеет рестораном. У них там кризис, государственный долг, с деньгами туго, короче говоря, не хочу ли я купить картину? Мы договорились о цене, и картина стала моей.