Но вернемся в отель «Савой». После званого обеда Миллс-Брана прошло несколько дней, сейчас шесть утра, я жду в вестибюле машину, которая отвезет меня в Ротем-парк на съемки «Друзей Питера», и тем временем болтаю с Артуро, одним из «посредников».
– Вам нравится Фрэнк Синатра, мистер Фрай?
– Мне? Еще бы!
– А, хорошо. Он сегодня поселится у нас.
– Шутите!
По пути в Хартфордшир я репетирую то, что скажу великому человеку, если столкнусь с ним. С Синеглазым стариком. С Председателем правления. С Голосом.
Съемки, как водится, тянулись, тянулись, тянулись, тянулись и тянулись. По-моему, в «Савой» я вернулся уже после полуночи. Дверь мне открыл Артуро:
– Длинный был день, мистер Фрай.
– Как, похоже, и ваш.
– Я только что заступил на дежурство, сэр. Но не пройдете ли со мной? Хочу вам кое-что показать.
Я, недоумевающий и слегка раздосадованный, ибо думать мог лишь о постели, поплелся за Артуро по коридору, который вел, и сейчас еще ведет, в Американский бар. Мы спустились туда по ступенькам, и Артуро указал мне на мужчину, сидевшего в ореоле света, склонившись над хрустальной стопочкой. Подсвеченный сигаретный дымок завивался над ним. Живая обложка альбома.
– Мистер Синатра, хочу представить вам мистера Фрая, нашего давнего постояльца.
Мужчина поднял на меня взгляд – это был Он, – указал на кресло напротив:
– Присаживайся, малыш.
«Малыш». Фрэнсис Альберт Синатра называл меня «малышом». Я вспомнил тот эпизод из «Трех мушкетеров» Ричарда Лестера, где Спайк Миллиган произносит сдавленным, почтительным голосом – после того, как Чарлтон Хестон стиснул его запястье и заговорщически пошептался с ним о его жене (Ракель Уэлч): «Сам кардинал пожал мне руку и назвал другом!»
Думаю, я провел наедине с Фрэнком минуты три, – затем бар наполнили его старые друзья, быстренько оттеснившие меня на периферию вечеринки. Но мне хватило и этого, в номер 512 я возвращался как человек, которому приснился рай.
Через несколько дней я снова увидел заступившего на дежурство Артуро, пожал ему руку и втиснул в его ладонь пятерку.
– Сколько ни проживу, Артуро, а той минуты не забуду. Какую услугу вы мне оказали! Никогда не смогу отблагодарить вас как следует.
– Мне это было только приятно, мистер Фрай.
– Он еще здесь?
– Съехал сегодня утром. Довольно смешно получилось.
– Да?
– Ну, перед тем как сесть в машину и поехать в аэропорт, он дал мне пачку денег. Очень толстую. Спасибо, Артуро, говорит, я отлично провел у вас время. «Ну и вам большое спасибо, мистер Синатра. Всегда рады видеть вас в “Савое”». А скажи-ка, говорит он, ведь это самые большие чаевые, какие ты получал? Я посмотрел на деньги. Толстенная пачка бумажек по двадцать и пятьдесят долларов. Ну, по правде сказать, сэр, не самые, говорю. Он так расстроился. Так расстроился. Ладно, говорит, скажи, кто дал тебе больше? «Так вы же и дали, сэр, когда были у нас в прошлый раз». Он захохотал во все горло и полез в машину.
– Когда он приедет снова, чаевых вы получите еще больше, – сказал я.
– О-о, мне это и в голову не приходило, – сказал Артуро.
Досточтимый дневник
К 1993 году «Друзья Питера» вышли на экран, мы отсняли второй сезон «Фрая и Лори», я написал мой первый роман, «Лжец»[53], и опубликовал сборник статей, эссе и прочей мелочи в книжке под названием «Пресс-папье».
Дневник я веду нерегулярно, однако месяцы работы над вторым моим (и самым любимым) романом, «Гиппопотам», завершившиеся доставкой его гранок на мою квартиру, освещены в нем с порядочной полнотой. Я предлагаю вам эти записи, потому что они, кажется мне, передают мою тогдашнюю жизнь – лихорадочную, ломаную, полную напряженной работы – лучше, чем это сделала бы память. Того, что такая жизнь подводит меня к катастрофическому взрыву, я тогда не понимал. Возможно, вы, читая дневник, этот путь увидите. Я остался верным намерениям, изложенным мной в первой главе, и потому ничего не изменил и не добавил, убрав, впрочем, кое-что из уважения к тем, кто предпочел бы не появляться на этих страницах – или появиться в замаскированном виде. Добавлены, для пущей ясности, только сноски.
Завтра мне исполнится 36; три дюжины, четверть гросса. Число со множеством делителей, а так – ничего особенного. Тем не менее самое подходящее, по-моему, время, чтобы начать вести дневник. (Первое решение: не возвращаться назад и ничего в этой хронике не менять. Никаких перечитываний, исправлений и редактуры задним числом. Что напишется, то и останется. Иначе какой в этом смысл?) Ха! «Иначе какой в этом смысл?»… последние слова дневника Кеннета Уильямса{81}, только что опубликованного и только что мной просмотренного. Я один раз упомянут там в алфавитном указателе – в связи с моим выступлением в ток-шоу «Уоган», которое вел КУ. На указанной странице значится: «Стивен Фрай хорош». Эпитафия. Пока пишу это, слушаю по радио «Альпийскую симф.» Штрауса. «Радио‑3», Променадный концерт. Чудесная версия какого-то русского дирижера, о котором я ничего не слышал[54]. Вступительное слово произнес в традиционно приглушенных тонах Джеймс Ноксти{82}. Несколько месяцев назад я сидел рядом с ним на торжественном завтраке по случаю завершения турнира на Кубок Джона Берта. Приятный малый.
День сегодня ленивый. Очень ленивый, как и все мои дни в последнее время. Иметь репутацию трудяги приятно, она льстит моему amour-propre, но ведь это такое вранье. Большую часть дня провел, доводя до полного блеска план рассадки гостей на завтрашнем праздничном обеде. Почему это заняло столько времени? Ну, я решил преобразовать имена гостей в анаграммы. Вот их список (с пояснениями):
• Henry F. Pest – это я.
• Lacey Easy-Fleece – Alyce Faye Cleese (жена Джона Клиза, психотерапевт из Оклахомы).
• Irma Shirk – Kim Harris (милый кембриджский друг).
• Lady Orlash – Sarah Lloyd (жена Джона).
• Mercie H. Twat – Matthew Rice (кондитер и блестящий человек).
• Sonia Wanktorn – Rowan Atkinson.
• Katie Labial Scar – Alastair Blackie (друг Кима, его агент и мой садовник).
• Jones Leech – John Cleese.
• Maria Sillwash – Sarah Williams (продюсер, сейчас она снова с Ником Симонсом).
• Harold Clit Shine – Christian Hodell (помощник Лоррейн).
• Julie Oar – Jo Laurie (супруга J. H. C. Laurie).
• Coke Toper – Peter Cook.
• Reg Gowns – Greg Snow (кембриджский друг).
• Slim Noble – Simon Bell (выпускник Оксфорда, бездельник и чаровник).
• Nik Cool – Lin Cook (жена Питера).
• Dolly John – John Lloyd (продюсер «Черной Гадюки» и проч.).
• Mario Nolan-Hitler – Lorraine Hamilton (мой агент).
• Miss Nancy L. Soho – Nicholas Symons (старый кембриджский приятель, продюсер «Фрая и Лори»).
• Antonius Stanker – Sunetra Atkinson (жена Роуэна).
• Eli Cider – Eric Idle.
• Uriah H. Glue – Hugh Laurie[55].
Так или иначе – потратить весь долбаный день на анаграммы (больше всего сил отняла Алиса Фэй Клиз{83} с ее многочисленными Е и двумя Y)[56], вместо того чтобы трудиться над романом. Занятие, конечно, по-своему удовлетворительное. Я насиловал под звуки «Радио‑3» (тогда передавали не музыку, а международный матч по крикету, и Англия – вы можете в это поверить? – его выиграла. Я, впрочем, никогда в этих ребятах не сомневался. Этертон определенно хороший капитан; ему еще придется хлебнуть горя в предстоящие годы, но парень он основательный) мое словесное мастерство ради бесполезной анаграмматики, которая, скорее всего, еще и разозлит моих завтрашних гостей. Ни черта не осталось в мире веселого: никто не совершает безумных глупостей, никто никого не разыгрывает, не устраивает дурацких вечеринок с фокусами и общими играми, как это делалось в 20‑х. Даже меланхоличная Вирджиния Вулф (около года назад слышал на «Калейдоскопе»[57] от Дамы Эдны: «Милая Вирджиния, у меня с ней так много общего, – только я, конечно, плавать умею»[58]), даже она и ее круг любили розыгрыши. А теперь каждый до того серьезен, мать их, и зауряден.
Бог его знает, выйдет ли толк из моего плана рассадки. Если Саймон Белл не напьется, это поможет. Ладно, послезавтра опишу, как все было.
Кстати сказать, завтра хоть и день моего рождения, я, похоже, под завязку набил его рекламирующими «Шталаг “Люфт”»[59] интервью с бесчисленными ТВ-журналами и тому подобным.
Под локтем у меня стоит бутылка вина «Канонкоп», южноафриканского подражания клерету – маловато танина. У Штрауса надвигается буря. Или он позаимствовал восклицания флейт у Россини, из увертюры к «Вильгельму Теллю», или я Летучий Голландец.
Ну что же, стало быть, тридцать шесть. Всегдашнее клише – поиск седых волос в зеркале. Что-то поблескивает у висков, но сказать, настоящая это седина или игра света, затруднительно.
Все утро давал в «Граучо» интервью по поводу «Шталага “Люфт”». Нескончаемая вереница женщин из «ТВ Быстрого», «ТВ Первого», «ТВ Лучшего» и «ТВ Мудацкого», и каждую интересует прежде всего мой целибат. «Но вы же наверняка предаетесь фантазиям? Наверняка должны знакомиться с людьми и… представлять себе?»
Главным образом им хочется узнать, какие картины рисует мне воображение, пока я онанирую. Ровно то же самое произошло несколько недель назад, когда я обедал у Кена и Эм. Кен слегка перебрал (ему обычно и одного бокала хватает), и пошло-поехало: «Ладно,