— Кхм, ладно. Проехали. Тебе надо удостовериться, что с твоими пацанами все в порядке?
Я молча закивала головой, не в силах объяснить ей, что мальчишки — какими бы придурками они ни были — моя семья. Ради этой семьи я готова пожертвовать собой, своим телом, своей свободой и своим чувством достоинства. Но только если им ничего не сделают.
— Ты же помнишь, что Захар Александрович запретил тебе разговаривать с ними?
— Помню.
— Ты обещаешь молчать?
— Молчать когда?
— Когда я позвоню твоему Карасю…
— Сазану.
— Хорошо, Сазану. Так вот, ты будешь молчать, пока я буду разговаривать с Сазаном.
— С Савелием.
— Хм… Имечко, — проворчала она, задумываясь. — Какие там у нас инициалы… Диктуй номер.
Тетка достала навороченный телефон и нажала кнопку вызова. Серафима — так, кажется, зовут эту дылду? — нажала громкую связь и хорошо поставленным голосом произнесла:
— Сазанов С.В.?
— Да, — Сазан звучал хрипло, но довольно бодро. Да и ответил очень быстро.
— Здравствуйте. Это беспокоит банк «Закрытие», специалист кредитного отдела Марина Светлова. Беспокою вас в связи с неуплатой последнего платежа по кредиту.
— Какому, на хрен, кредиту? Я ничего у вас не брал! — Друг явно волновался, но звучащие фоном голоса Мелкого и Шмеля успокоили меня. Значит, они все вместе, телефон у Сазана не отобрали. Может, их действительно отпустили?
Сердце тоскливо сжалось от желания увидеть этих раздолбаев.
— Ну как же, 10 июня этого года вы оформили кредит на покупку машины…
— Какая, на фиг, машина? Вы что? Я в это время вообще в городе не был!
— Успокойтесь. Давайте еще раз проверим. Сазанов Сергей Владимирович…
— Никакой я не Сергей. Я Савелий Васильевич!
— Ох, простите, инициалы совпадают. Очевидно, произошла какая-то ошибка.
— Ошибка у них! Чуть заикой не сделали! Совсем уже охренели. Пацаны, прикиньте, они меня…
Серафима нажала отбой.
— Ну что, удостоверилась?
Облегчение и одновременная полная решительная обреченность — вот что я почувствовала.
— Спасибо, — выдохнула, порывисто вытерев глаза. — И да. Я согласна.
— На что?
— На все. Мне без разницы.
Потому что в самом деле плевать. Я ведь тут просто, считай, затаюсь, пережидая дерьмо и выискивая способ освободиться, а что там происходить будет… Не на куски же резать станут.
— Ну что ж. Тогда приступим.
И она, сука, приступила.
Папашка меня поколачивал. Ну, если не успевала увернуться. Иногда бывало, что ремнем умудрялся перетянуть, хворостиной попадало, да и просто рукой. Поэтому что такое боль, я знала с детства. Но, мать его ети! То была боль, от которой ты имеешь право убежать, скрыться, защититься от нее хоть как-то.
То, что творила со мной Серафима несколько бесконечных, превратившихся в сплошную череду изощренных издевательств дней, называлось модным словом СПА-процедуры. И при этом я была связана крепче, чем отцовским ремнем, — собственным словом. Так что все, что мне оставалось, глубоко дышать, изредка орать, материться, судорожно расцарапывать простыни и, когда становилось совсем уж невмоготу, тупо реветь. По-детски, со всхлипами и завываниями, пуская слюни и сопли. Серафима на это реагировала… да никак не реагировала, только подавала периодически салфетки, чтобы высморкаться и отдавала команды:
— Расслабься.
— Вдохни поглубже.
— Выдохни.
— Закрой глаза.
— Повернись.
— Разведи ноги. Не зажимайся. Я не гинеколог, внутрь не полезу, а вот зону бикини надо привести в порядок.
— Расслабь булки. Не зажимайся ты так, это просто палец с вазелином, сейчас введу шланг. Расслабься. Вот так, молодец. Когда почувствуешь распирание, скажи, включу отсос воды.
— Приготовься, сейчас будет немножко больно.
— Повернись на бочок, вот так, молодец. Ножку согни. И не заваливайся, мне доступ вот к этой мышце нужен.
Она крутила меня, как безвольную куклу, массировала, продавливала какие-то жутко болючие точки, хрустела моими позвонками так страшно, что у меня волосы становились дыбом, так и казалось, что она меня вот-вот сломает. Что-то грела, горячим обмазывала, заворачивала, разворачивала, снова мяла, потом мыла под душем, удаляла волосы на всем теле совершенно варварскими способами, от которых слезы лились градом, делала процедуры такие, которые стыдно даже вслух произнести, а не то что описать их в деталях. И не стеснялась рассматривать мое тело в мельчайших подробностях, комментируя при этом:
— Похоже на старый перелом. Был в детстве?
— Был, — кивала я.
— А связки не рвала?
— Рвала, — снова соглашалась я.
— Надо потянуть немножко, — качала она головой и начинала тянуть.
— Уши прокалывала?
— Не только уши, — послушно отвечала я и показывала остальные свои эксперименты с телом, коих наделала за последний год немало, да забросила все эти цацки — уж больно приметным становилось тогда мое лицо в частности, да и все тело в целом. Один раз я только остановила Серафиму, которая собралась нанести на мое лицо и тело очередную маску.
— Я не капризничаю. Просто это мне нельзя.
— Что именно?
— Ну, вот эта вот штука. Там написано Argentum. Это же серебро?
— Да, все верно.
— Мне нельзя. Какая-то странная аллергия у меня на серебро. Ни украшений никаких носить не могу, ни ложкой серебряной есть. Мне от бабки маминой в наследство досталось колечко ее серебряное и ложечка чайная, тоже из чистого серебра. Говорят, что мол эта ложка воду очищает, а я как поем с нее, так хоть ложись и помирай.
— Хорошо, Аяна. Я заменю эту маску и запомню на будущее. Ты отдохни немного. Можешь даже вздремнуть. И займемся растяжкой и дыханием.
Истязания тела перемежались еще и дурацкими уроками этикета за столом и в прочих местах, где мне вряд ли придется бывать.
— Многому за неделю я тебя не научу, Аяна, — заявила Серафима. — Но как совсем не опозориться и не заставить стыдиться себя Захара Александровича, захоти он тебя в люди вывести, подскажу.
— Будто мне не по… — начала я, но она сжала мое плечо, затыкая.
— Тебе «не», деточка! — строго сказала она. — Сядь прямо! Не сутулься! Не в эту руку!
— Вы не понимаете, — огрызнулась я.
— Не понимаю что? — наклонившись с высоты своего роста, прошипела она мне в ухо. — Что ты так и намерена оставаться для него куклой для утех, пока он соизволит тобой пользоваться, и не собираешься выгрызти себе более достойное место рядом с этим мужчиной?
— Мне не нужно никаких мест рядом с ним! — процедила я в ответ.
— Вот сейчас ты врешь, хотя, допускаю, еще сама и не понимаешь этого. Тогда используй хотя бы все, чему учу, в своих интересах, Аяна. Даром я этого не делаю, так что наслаждайся тем, что некто, «в ком ты вот вообще не заинтересована», платит за то, что однажды тебе может очень пригодиться с кем-то другим. Такая мотивация сойдет?
— Сойдет, — смирилась я и принялась разбираться под ее руководством с кучей столовых приборов.
Глава 21
Дрожь откровенной обиды, прозвучавшей в голосе Аяны, никак не хотела отпускать меня, пока почти всю ночь напролет объезжал излюбленные места Родиона и его друзей-подруг, таких же бездельников, гуляк и манерных недоразумений, как и сам брат. Как у него крыша не едет общаться вот с такими одноклеточными выкидышами человеческого племени, если у меня башка уже готова взорваться от всех этих мажористых кривляний и попыток шлюх, считающих себя «девочками из хороших семей» или до хрена подарком для любого неудачника, залезть мне в трусы, а оттуда и в бумажник. Тошно аж до блевоты от этих всех взглядов: пьяных, обдолбанных, алчных. Любая из этих девок под себя ссалась от перспективы оказаться на месте моей кукляхи. Отхватить себе щедрого папика, что обеспечит жильем, бабками… да всем, о чем попросит. Да еще и жарить будет часто и как следует, а не вялым елозить. Полный, бля, пакет. Вот только сомневаюсь, что моя адова мультяха и правда когда-то станет просить. Разве что не для себя… или о свободе. А вот хрен тебе, Аяна, а не свобода. И не было у меня цели по-настоящему задеть или обидеть тебя. Просто лучше уж сразу все границы определить, и вопрос, женат ли я, не тот, коим тебе стоит забивать себе голову. Семья отдельно, ты отдельно. Привыкай сразу, потом самой же проще будет. Никакой боли и неоправданных ожиданий.
Родиона я так и не отыскал, что меня почти взбесило под утро. На очередной звонок матери я ответил практически вызверившись. Мало того, что мне впереди предстоит неделя на голодном безаяновом пайке, о которой попросила эта стилистка, так еще и семейные напряги. Куда к чертям собачьим денется мой непутевый брат? Убить или причинить ему вред не так-то просто, в больницах и моргах не обнаружился, значит, где-то развлекается в новом месте. Не руки же на себя решил наложить, в самом деле. Такие, как он, жизнь, конечно, просирают и нисколько не ценят, но отнюдь не свою, а чужую. Себя они любят, обожают, жалеют и никакого вреда не потерпят. Случись с ним что-то серьезное, уже дурниной бы орал по телефону, призывая на помощь.
Было у меня искушение ближе к утру вернуться к Аяне. Забраться в нагретую ею постель голым, подавить первое сопротивление, прижав ее всю такую хрупкую и горячую со сна собой к матрасу, растянув, распластав навзничь. Просунуть под живот ладонь, начав играть с ее клитором, другой рукой развернуть к себе лицо. Целовать жестко, поглощая сначала возмущенное шипение, а вскоре и покорные стоны, до тех пор, пока она не закричит, отдавая моему алчному требованию свой первый оргазм, полив пальцы щедрой влагой, и после уже ворваться в нее сзади, свирепо брать все и для себя, кайфуя при этом от того, что эта чертова девчонка умеет отдаваться вот так… Как сорвавшись в пропасть, будто внизу только смерть и это в последний раз, пробирая меня до таких глубин, что от воспоминаний не только член встает за пару вдохов и гудит, готовый лопнуть, но и все волосы дыбом, как при диком испуге. Страхе перед мощью собственных ощущений. Ерунда! Чего мне бояться?