— Может, куртку давай…
— Нет, спасибо! — отмахнулась я не слишком любезно, к своему стыду, и рванула в толпу.
Мне не хотелось, чтобы случайный помощник увидел меня с Серафимой. В наше время не хрен делать отследить по камерам, в какую машину я занырнула, найти его и вытянуть все, что смог запомнить. Так что я постаралась скрыться с его глаз побыстрее. Добежав до уговоренного места, остановилась, оглядываясь и чувствуя себя не только дико замерзшей, но и отвратительно уязвимой. Серафимы нигде не было видно, а вот на меня, стоявшую столбом дуру в узких дорогих джинсах и тонкой брендовой блузке, то и дело оглядывались одетые в шубы и пуховики прохожие. Торчу тут, как блоха на лысине, приходите и хватайте. А если моя бывшая дрессировщица не приедет? Ну забьет на меня и все, сдалась я ей, не обяза…
— А раздетая-то почему?! — строго спросила Серафима прямо над ухом, и я шарахнулась от неожиданности. — Господи, Аяна, неужели Уваров?
— Что? — не сразу сообразила я, но вспомнила про свою рассеченную при падении скулу и заляпанную кровью с нее одежду. Ну, может, народ и не только из-за странной формы одежды на меня косился. — Нет, он не при чем! Я сама. Упала.
— Хорошо, — нахмурилась великанша. — А то я уж подумала, что очень сильно ошиблась в этом мужчине. А ну-ка!
Она быстро сняла с себя теплую куртку и напялила на меня, укрывая прямо с головой, и крепко обхватила за плечи, готовая повести куда-то, но я не сдержалась и заскулила, сталкивая ее руку.
— Я приземлилась чуток неудачно, — пояснила морщась.
— Посмотрим.
Очень быстро мы дошли до ее машины и спустя минут десять уже остановились перед дверями салона с необычным названием «Мудрая змея».
— Так, Аяна, давай я тебя осмотрю, а ты мне все расскажешь, — почти в приказном тоне велела женщина, заведя меня внутрь. — Если хочешь, конечно.
Пахло благовониями или маслами какими-то, черт разберет, интерьер был весь такой восточный. Но мое внимание пока плавало от обилия адреналина, чтобы всерьез осматриваться.
— Спасибо, что не отказались забрать меня, Серафима, — отморозилась я наконец-то. — Я сама могу… Ой!
Попытка поднять руку с ушибленной стороны, чтобы раздеться самостоятельно, принесла ту еще боль.
— Стой ты, в первый раз, что ли! — прикрикнули на меня строго.
— Погодите! Вы ведь не сдадите меня Захару? — Блин, вот я тормоз, почему об этом сразу не подумала вгорячах?
— Разве только ты сама этого пожелаешь. — Ну вот еще! С чего бы? Вроде того, что я тащусь менять одно заключение на другое. — Наше с ним сотрудничество закончилось, а ты обратилась ко мне за помощью как к другу.
— А вы мне… друг?
— Если ты этого хочешь, готова мне доверять и быть откровенной.
— Обязательное условие, типа?
— Да, если ты действительно пришла за помощью, а не за приютом. В этом тоже не откажу, лезть не стану.
— Ай! — Сильные пальцы обследовали мое плечо и бок.
— Вправить надо, — резюмировала Серафима.
— Я в больницу не пое… У-у-а-а, бля, больно же! — Звук, сопровождавший мгновенную манипуляцию мучительницы, был тот еще, но моментально стало легче.
— Следи за языком, девочка. Нельзя было тянуть, прости. Так, я твои вещи в стирку отправлю, держи халат и садись на кушетку.
— Допрашивать будете?
— А как же! Но не прямо сейчас.
— А когда?
Серафима пожала плечами, глядя в упор, и мне вдруг померещилось, что зрачки у нее вытянулись, замерцали, и при этом навалилась непонятная усталость и слабость, будто накрыло тяжелым ватным одеялом.
— Что происходит?
— Все хорошо, девочка. Просто тебе немного бы отдохнуть и мозги прочистить.
— По… че… му… — Все, мой язык отказал, и сознание уплыло.
В себя я пришла от массажа головы и сонно замычала от необыкновенно приятного ощущения и расслабленности, охвативших все тело и сознание.
— Получше? — спросила Серафима надо мной, продолжая творить эти восхитительно умиротворяющие вещи с моей черепушкой.
Я сразу вспомнила обстоятельства своей отключки, но было так лениво и спокойно, что желания взвиться как в задницу ужаленной, вопя о «нечестности» приемов не было абсолютно. Как же я измотана и обессилена в последнее время. Особенно последние недели.
— Серафима, вы что, тоже не человек? — спросила, вяло ворочая языком.
— Я не только человек, как и ты, — хмыкнув, ответила она.
И я поверила. Вот так просто. Чего уж там. Мир вокруг все причудливее с каждым днем.
— А кто еще?
— Давай-ка мы лучше поговорим о тебе и о том, чем я могу тебе помочь.
Возражать почему-то не захотелось, и я выболтала все, на удивление наслаждаясь возможностью рассказать о всех поразительных событиях вокруг и изменениях во мне. Облечь в слова и поделиться тем, к чему сама все еще продолжала привыкать — такой кайф, однако. А еще взять и поныть, хлюпая носом, размазывая слезы и вываливая обиду на то, чего мне в жизни ну никак не достается. Любви. Хоть чьей-нибудь, но так, чтобы по-настоящему, не за что-то или на время. И с романтикой, как в кино, пусть сладкой до безобразия, но не раз — и в койку.
— И что планируешь делать, Аяна? — монотонным голосом спросила Серафима.
— Продам цацки, уеду в другой город, пристроюсь сначала в хостеле, работу найду…
— То есть вариант своего дальнейшего общения с Уваровым ты не рассматриваешь? Собираешься и дальше мучиться вдали от него? Тебе так нравится страдать?
Да, о том, что проклятый котоволчара мерещился мне всюду, истязал своим присутствием в снах и никак не желал убираться из мыслей и памяти тела, я ей тоже проболталась.
— Какие у меня варианты? Опять сдаться ему и позволить обращаться с собой, как с вещью?
— Прежде давай вспомним, что у тебя больше нет обременения в виде твоих идиотов друзей, они же рычаги давления. Так что теперь ты вольна в праве выбора — быть отношениям с ним или нет.
— И взять и забыть все дерь… его косяки? Шантаж, грубость, безразличие…
— А ты могла бы?
— Ради чего?
— Ради себя. Тебе без него очень плохо, больно — это очевидно. Только ты сама знаешь, до какой степени. Только ты можешь взвесить и решить, стоит ли избавление от этой боли твоего прощения. Или же ты выберешь и дальше терпеть ее, храня и взращивая обиды.
— Вы сказали, Серафима, что больше не работаете на Уварова, — начав сердиться, я села, избавляясь от ее прикосновений.
К моему изумлению, все мое тело не ныло и было, похоже, в полном порядке. Сколько же я тут провалялась? И насколько быстро теперь у меня все заживает?
— Не работаю.
— Тогда почему агитируете тут за него?
— Я, как ты выразилась, агитирую за тебя. За твое счастье.
— Какое же это счастье — быть чьей-то вещью?
— Ты удивишься, насколько разные и причудливые формы это самое счастье принимает. Для кого-то оно и вещью быть.
— Ну не для меня уж точно.
— Так и выбирай не это, а свои собственные условия. — Серафима властно вернула меня на место и стала разминать уши, опять вгоняя в транс. Как это у нее выходит?
— Вы меня запутали.
— Сейчас распутаю. И ты мне доверяешь, помнишь? Поэтому притворяться из-за обиды, чистой вредности или задетой гордости не станешь. Не передо мной.
— Что-то это меня смущает.
— Смущение — это нормально, а вот ложь — чаще всего защита, но от меня тебе не нужно защищаться. Мы тут совместными усилиями тебе помогаем, держи это все время в голове. Готова?
— Угу. — Знать бы еще к чему.
— Ты сегодня получила некое послание, которое оставила без внимания. Думаю, будет правильнее начать с него.
Какое еще послание? О! Вот, блин! Мой новоявленный братец, он же брат Захара, действительно сунул мне какую-то бумажку, про которую я во всей этой тусне с побегом просто забыла. Двойной родственник, или как это вообще назвать? Нет, бывает же!
Я дернулась, поняв, что записке, скорее всего, конец, если она попала в стиралку вместе с джинсами, но Серафима молча положила мне на грудь мятый сложенный листок, и я развернула его, почему-то робея. Написано было меленько, и строчки едва не лезли друг на друга, как если бы писалось все в спешке.
«Сестра! Блин. Круто-то как! Короче, по делу и самое главное, мелкая.
Я здесь из-за тебя и за тобой.
Захар не козел, хоть и смахивает.
Ты его истинная, и он без тебя загибается. Прости его, ну тупанул мужик, чё.
Утром пересечемся на улице после твоего оборота, я тебе все объясню. Клянусь, все будет лучше всех! Зуб даю!
И ты у меня супер, сестра-а-а!»
И ты вроде, оказывается, ничего… брат.
— Спрашивай, — велела Серафима.
— Что такое эти истинные? Именно то, о чем пишут в фэнтезятине? Увидел и все, кранты, любовь до гроба?
— А ты разве любишь Уварова?
— Я… Да я, по сути, его толком и не знаю, как могу любить? Это же не собака чихнула!
— Но тебя к нему тянет. Непреодолимо.
— Не… — начала я, но вспомнила, что договор был не врать и не притворяться. — Есть такое дело.
— Вот это притяжение, необъяснимое, бесконтрольное и чрезвычайно мощное, и есть признак истинной пары. Это подсказка природы и судьбы для двоих, что они способны стать идеальными друг для друга. Это их шанс создать из притяжения и бешеного сексуального влечения чувство. Ту самую любовь. Помимо прочего.
— Как-то это… ну, не слишком привлекательно выглядит. Смахивает чуток на какое-то принуждение, что ли. Странно для меня. Ради чего?
— Давай-ка мы начнем с начала. Курс молодого оборотня, так сказать. — Серафима перешла к мочкам ушей, и, несмотря на всю серьезность темы, мне захотелось мурлыкать, ей-богу. — Принято думать, что эволюция уделила максимальное внимание человеку, конкретно — виду хомо сапиенс. Собственно, по-другому думать вы и не можете, потому как в школе вас учили именно так. Но те, которых ты сейчас называешь оборотнями, все еще не привыкнув, что и сама относишься к этому виду, тоже прошли длинный путь в своем развитии.