El Mundo в Азии, я залпом проглотил его книгу «Прощай, Гонконг» (Adiós, Hong Kong), посвященную последним дням британской колонии перед ее передачей Китаю. Приземлившись, я направился в торговое представительство Испании с книжкой под мышкой. Один из сотрудников торгпредства, приметив ее, поведал, что знаменитый репортер брал у него интервью, перед тем как взяться за этот труд.
– Пробыл в Гонконге всего неделю и написал целую книгу, – сказал он мне пренебрежительно, чем несколько омрачил светлый образ моего кумира. – Ох уж мне эти журналисты…
Капитуляция «последних на Филиппинах», о которой Легинече рассказал в своей книге «Вот что я скажу…», положила конец трем векам заключения в испанском монастыре, после чего страна погрузилась в «голливудское кино». В конце концов, после всех этих метаний филиппинцы стали ощущать себя «туристами в собственной стране», и их сложно в этом винить. После столетий чужеземного владычества Филиппины оказались в руках местных вождей, всемогущих серых кардиналов и сотни семей, делящих между собой землю, деньги и политическую власть. Несколько современных филиппинских династий берут свое начало еще с колониальных времен, когда их облагодетельствовали за услуги Мадриду. Это, в частности, Айала, Горричо и Бормаэко. Другие поднялись, сумев извлечь выгоду из экономических монополий и дружбы с постколониальными властями. Ну и, конечно, не обошлось без китайских семей, прибившихся после того, как маоисты выжили их с родины, к сильным мира сего во всех азиатских странах. Если вы не принадлежите ни к одному из этих кланов, стать частью клуба можно, только следуя заветам Мао: «Винтовка рождает власть».
Легинече рисует картину Филиппин, раздираемых неравенством, страны, где землевладельцы и большая часть населения страдают под гнетом диктатуры супругов, пришедших к власти в середине шестидесятых годов прошлого века. Чета Маркос обещала создать «новое общество», но оказалось, что под этим они подразумевали бессрочную клептократию. Вместо того чтобы сделать героем своего повествования Фердинанда, что было бы логично, поскольку диктатором считался именно он, испанский репортер выстроил рассказ вокруг его жены Имельды. Фраза «Филиппины – мой сад», ставшая заголовком книги Легинече, принадлежит как раз первой леди, одной из самых удивительных женщин за всю историю нашей планеты. Железная Бабочка открыто утверждала, что Филиппины принадлежат ей, а не ее мужу. В Маниле тех лет была популярна шутка: «Что случится, если человек, правящий страной, внезапно умрет? Президенту Маркосу придется взять на себя его обязанности».
В то время холодная война была в самом разгаре, и США защищали любую диктатуру, отвечавшую их интересам, действуя в полном соответствии с политикой, сформулированной Рузвельтом в его словах о Самосе: «Самоса, может быть, и сукин сын, но это наш сукин сын». Здесь же за сукиным сыном стояла женщина божественной красоты и голливудского очарования, умевшая плести интриги не хуже любого кардинала. Есть одна история, демонстрирующая всю силу ее обаяния. В 1976 году Филиппины посетил госсекретарь Генри Киссинджер, который категорически не хотел встречаться с Имельдой. Сопровождавшие его дипломаты описывали ее как «прекрасную женщину, чья соблазнительная улыбка заставляет разгладиться морщины на челе у самых хмурых сильных мира сего». Имельда заявлялась без приглашения туда, где ее никто не ждал, приходила в бешенство, когда дипломатические подарки оказывались недостаточно роскошными, и в целом вела себя невероятно легкомысленно. Американская разведка утверждала, что филиппинская первая леди ждет не дождется смерти испанского диктатора Франсиско Франко. Неужели ей хотелось увидеть, как в некогда колониальной империи победит демократия? Или, может быть, причина крылась в каких-то неразрешимых разногласиях с генералом? Нет, все гораздо проще: его похороны стали бы отличным поводом, чтобы съездить в Мадрид.
Оказавшись в Маниле, Киссинджер не скрывает своего раздражения: «Терпеть не могу эту женщину». Госпожа Маркос приглашает госсекретаря на частный ужин в каюте президентской яхты, где они проводят наедине два часа. Выйдя с этой встречи, Киссинджер спускается по трапу к ожидающему его американскому послу Биллу Саливану, тоже недолюбливавшему Имельду, и произносит: «Билл, она – само очарование! И как это у тебя не получается найти с ней общий язык?»
Ни один мировой лидер не смог устоять перед очарованием Имельды: ни Кастро, ни Брежнев, ни Рейган, ни Каддафи. В молодости она выиграла конкурс красоты. Говорят, что результаты конкурса были известны заранее, но она победила бы в любом случае. Наряду с тайской королевой Сирикит она была одной из самых ослепительных первых леди Востока. И самой коррумпированной. Имельда заваливала милостыней тысячи нищих, чтобы они прославляли ее на улицах, собрала самую дорогую коллекцию аксессуаров в мире: более трех тысяч пар обуви и восемьсот восемьдесят восемь сумок. Выезжая с официальным визитом в Лондон, Париж или Нью-Йорк, первая леди скупала дома, особняки и картины вроде «Пруда с кувшинками» Клода Моне. Ей нравились животные, и она платила огромные суммы посреднику, доставившему десятки зверей – от жирафов до тигров – в сафари-парк, построенный по ее приказу на острове Палаван. Страсть к стяжательству охватила всю ее семью, поскольку, как говорила сама Имельда, не все члены клана были достаточно умны, чтобы самостоятельно зарабатывать на жизнь.
Я интервьюировал госпожу Маркос в 2004 году в ее апартаментах в Макати. К тому моменту она превратилась в бледную тень самой себя. Былая красота осталась в прошлом. Имельда без конца требовала признания ее заслуг и одну за другой рассказывала байки о том, как весь мир падал ниц перед ее очарованием. В общем, экс-первая леди из кожи вон лезла, чтобы предстать в образе милой бабули, ностальгирующей о своих старых добрых деньках. Образ весьма малоубедительный для тех, кто эти деньки застал или слышал о них. Все дурное она списывала на колониальное наследие. Сатрапы обожают разыгрывать эту карту, даже если сами колонизаторы ушли несколько веков назад. «Филиппинская бедность – результат феодальной системы, навязанной колонизаторами, Испанией и США». Матриарх правила династией Маркос из Макати – района, где ничто не напоминало о столичной нищете «облупленных фасадов, мусора и некогда ярких цветов, поблекших из-за муссонов», как писал Легинече. Обеспеченные семьи терпеть не могли Манилу, казавшуюся им слишком грязной и хаотичной, и прятались от нее в богатых кварталах, отгородившись от окружающего мира стеной. Хотя в Азии уровень уличной преступности обычно невысок, Манила была городом опасным и непредсказуемым. Впрочем, мне она казалась местом лихим и вольным. Пожалуй, я единственный из всех, кого я знаю, кому нравится филиппинская столица. Меня притягивают неприглядные места с их жуткими тайнами – где не знаешь, что ждет тебя за углом, где жизнь не прекращается на закате и продолжается даже в самую глухую темень. Я сыт по горло стерильными, удобными и предсказуемыми городами, где все работает как часы и на каждом углу висит по плакату, напоминающему, что можно и что нельзя. Поэтому я предпочитаю Бангкок Сингапуру, а Манилу – Дубаю.
Филиппинская элита мечтала о собственном Сингапуре или Дубае в сердце города – и потому построила Макати. Некогда это место было старинным колониальным городом Сан-Педро-Макати, но название сократили до Макати и превратили старый город в новый район большой метрополии. В шестидесятые годы семейство Айала, которое владеет самой старой и крупной корпорацией страны, созданной еще во времена Испанской империи, выкупило все земли Макати и принялось застраивать их. В 1969 году был открыт Intercontinental, первый отель, конкурировавший по уровню роскоши с Manila. В те времена, когда я приезжал в Манилу по три-четыре раза в год, в гостинице работал шикарный бар, любовь к которому едва не стоила мне работы журналиста. Газета тогда приносила хорошую прибыль, и никто не рассматривал расходы под лупой, как это делают сегодня. Я заказал что-то себе и угостил коллег. Затем решил расплатиться, и официант спросил, не желаю ли я оставить счет открытым на карточку «Американ Экспресс» компании. Посиделки затянулись – репортеры мнят себя большими полуночниками, – к нашему столику присоединялось все больше и больше людей, и так продолжалось, пока нас не выгнали из бара. Я ушел навеселе и, разумеется, забыл свою карту. Вернувшись за ней на следующий день, я увидел счет. Точной суммы я не помню, но было ясно, что, как только этот счет попадет в бухгалтерию, мне конец. Все последующие дни я ждал, когда мне позвонит единственный эффективно работающий отдел газеты и потребует объясниться, но ничего так и не случилось. До сих пор не знаю, что меня спасло: то ли бухгалтерия вошла в мое положение, то ли не разобралась и приняла счет за опустошение отельного бара за квитанцию о проживании в самой гостинице – притом что я там даже и не жил.
Макати отличался самыми лучшими тротуарами на Филиппинах и службой уборки мусора, о которой оставшаяся часть города и мечтать не могла. Я понял, что другой, неустроенной Маниле ничего не светит, когда бар Havana Café, в котором много чего происходило, переехал из района Малате в вылизанный и поверхностный Макати, где это заведение тут же заполонили элитные проститутки и вооруженные телохранители.
Имельда жила на верхнем этаже одного из новых зданий, выстроенных элитой для элиты. Я никак не мог выбрать момент, чтобы сбежать, потому что хозяйка филиппинского сада все говорила и говорила, одно и то же по второму кругу. Я ушел от нее, так и не поняв, беседовал ли я с самой умной или самой глупой женщиной в мире. И хотя в дальнейшем выяснилось, что это и было одним из секретов ее успеха, я ошибочно заключил, что упадок династии Маркосов был не только заслуженным, но и неотвратимым. Супруг Имельды скончался в 1989 году в ссылке на Гавайских островах, куда его отправили после Народной революции, свергнувшей чету. Имельде же удалось какое-то время оставаться на плаву, особо не высовываясь. Память о жестоких репрессиях режима Маркосов была еще свежа, да и государство требовало возврата украденного. Впрочем, ни одно из открытых с этой целью уголовных дел не увенчалось успехом. Более того, клан Маркосов вновь обрел утраченные позиции в обществе и вернул былую силу, хотя такое было сложно себе представить даже в филиппинском кино.