Профессор рассказал мне, что своего дома у него не было. Он постоянно находился в дороге и жил в лучших отелях мира. Кунг не задерживался ни в одном городе больше чем на несколько дней. На его визитных карточках были указаны гостиницы и номер комнаты, он всегда выбирал одни и те же номера, чтобы друзья могли слать ему письма и оставлять сообщения.
– За год я трижды облетаю весь мир, – сказал он мне. – Ни у кого нет столько полетных миль. Я практически всегда лечу первым классом, потому что меня хорошо знают и делают мне апгрейд.
Как-то раз он позвонил мне и спросил, не хочу ли я выпить с ним чего-нибудь на следующий день.
– Я сейчас в Бразилии, а ты?
– В Мадриде.
– Вот и славно. Никуда не уезжай. Завтра буду.
И в означенный час он появился, чтобы скоротать со мной вечер и отправиться куда-то дальше. Он был нигде и везде одновременно. «Обеспеченный бродяга», как он сам себя называл. Во время нашего первого разговора в самолете, летевшем в Бангкок, он, однако, сказал, что нашел место, где стоит задержаться. Профессор купил себе дом в балийской деревне Убуд на берегу реки Вос.
– У меня никогда не было дома, и вот я, наконец, нашел его, – сказал он мне. – Тебе обязательно нужно там побывать.
Профессор решил, что таким местом нельзя наслаждаться в одиночестве. Поэтому он построил там еще несколько домов, и стиль каждого отражал определенные этапы в его жизни: балийский, хотару, фэншуй… Затем добавил к этому бассейн, ресторан и гостиничный сервис. Закончив свою работу, он назвал это место Michi Retreat и поручил управление им местным жителям. Отправил деревенскую молодежь в Таиланд на курсы массажа, крестьян – в лучшие кулинарные школы Европы, чтобы научиться поварскому искусству, будущих официантов – в академии гостиничного бизнеса. Себе он оставил один из домов с видом на рисовые террасы на другой стороне реки и заполнил его книгами. Там он работал над своей последней главной книгой.
Я трижды был у него в гостях и трижды был вынужден признать его правоту. Он действительно отыскал уникальное место. Из моего окна я видел, как крестьяне карабкаются на пальмы за кокосами, как женщины собирают рис и как солнце скрывается за вершинами гор. И никакого шума, кроме журчания реки и пения птиц. По ночам мы пили вино и разговаривали, и так до самого рассвета.
– По поводу этого места, Давид… Я боюсь, что когда-нибудь, когда меня не станет, оно пропадет. Поэтому я хочу тебе кое-что предложить.
– Давай.
– Я хочу, чтобы ты занялся Michi. Здесь ты будешь счастлив, сможешь писать свои книги. Твоей семье здесь будет хорошо как нигде.
– Профессор…
– Не отвечай мне пока. Подумай. Тебе не обязательно принимать решение в этом году. Я еще не собираюсь умирать. Просто держи такую возможность в голове.
В мой последний приезд профессор выглядел озабоченным и его предложения приобрели навязчивый характер. За прошедший год его духовная нирвана начала трещать по швам. Сотрудники курорта ссорились между собой и обворовывали профессора. Еще одно подтверждение тому, что процент негодяев что на Бали, что в Техасе примерно один и тот же. Если сорвать с человека обертку приличий, выясняется, что он представляет из себя гораздо меньше, чем ему мнится. Персонал игнорировал клиентов. Из-за постоянной влажности и дождей приходилось много вкладывать в ремонт. Дело осложнялось тем, что профессор потерял большую часть своего состояния из-за кризиса 2008 года. Один из консультантов посоветовал Кунгу вложиться в «Леман Бразерс», но компания обанкротилась, что способствовало его разорению. Ушлые инвесторы и крупные гостиничные сети, прознав о его трудностях, слетелись, как стервятники, с предложениями выкупить курорт. Но он не хотел, чтобы его шедевр стал просто очередным отелем. Профессор устал, и у него не было сил подыскивать себе другое место и снова мотаться по миру. Выпив бутылку вина, Кунг поведал мне о своих самых тяжелых временах: казни родителей в Маньчжурии, нескольких разводах, оставивших на нем свой неизгладимый след, и крахе его благосостояния. Пока он делился со мной подробностями своего бесконечного, удивительного и трагичного пути, своими успехами и неудачами, упущенными возможностями и историей того, как разваливается на части созданный им с таким трудом домашний очаг, мне показалось, что я в жизни не встречал такого одинокого человека. Я не раз жалел, что не записывал наши беседы, начиная с разговора в самолете Бали – Бангкок, где мы познакомились. Мы ужинали в ресторане совершенно одни, ночную тишину нарушал только шум реки. Пламя свечи освещало его круглое озабоченное лицо.
– Ты согласен? Возьмешься сохранить мое наследие в Michi?
– Я не смогу этого сделать, профессор…
Грустный и понимающий взгляд.
– Но когда-нибудь я напишу о тебе книгу.
Больше мы не виделись. Спустя несколько месяцев мне сообщили о его смерти. Семьи у него не было. Он оставил свое духовное пристанище жителям деревни – и им же посвятил незаконченную книгу.
Профессор сто раз облетел мир и знал его недостатки. Он бежал от войны и сколотил состояние на людской жадности. Делил хлеб с современными пиратами и великими художниками. Познал радость щедрости и горечь предательства. За день менял один континент на другой просто ради того, чтобы навестить друга. Жил будто кочевник, оставаясь в том или ином месте ровно столько, сколько нужно, чтобы захотеть вернуться туда снова. И пустил корни в раю, чтобы узнать, что он им не является. Пропустив этот мир сквозь себя, он – как никто другой что до, что после него – верил: Япония – надежда для всего человечества.
Преодолев безумие тоталитаризма, лишившись после Второй мировой войны имперских притязаний, стали ли японцы избранными? Страной, способной указать путь другим народам? В одни дни мне казалось, что да, в другие – что нет. Да, это страна с наименьшим количеством убийств и самым развитым гражданским обществом в мире, с честными людьми, самой большой продолжительностью жизни, продуманной политикой, самым большим процентом среднего класса среди населения, страна, способная восстать из пепла и соседствовать с другими, не мешая им. Но вместе с тем это страна, не способная обновляться, застрявшая в летаргическом сне, последовавшем за кризисом 1991 года, погрязшая в заплесневелом национализме и, местами, ксенофобии, страна чудовищно бюрократизированная и безумно приверженная традициям, причем далеко не всегда почтенным.
Япония не лучше других стран и не свободна от уродливых недостатков, но сложно представить себе другое общество, столь же способное раз за разом взмывать с самого дна в горные выси и парить там достаточно долго, чтобы поверить в возможность другого мира. И этого достаточно, чтобы допустить, что мой любимый профессор Кунг мог быть прав в отношении Японии.
10. Тициано Терцани. Таиланд
В одном из переулков, выходящих на проспект Сукхумвит, в двух шагах от места, где я прожил десять лет, стоит щит, уведомляющий о строительстве новых апартаментов. «Добавь в cвою жизнь роскоши!» – призывает рекламный слоган. Казалось бы, что тут удивительного: по всему городу строятся сотни подобных зданий, накрывших в последние годы и Бангкок волной из стекла и бетона. И все же это место – особенное: еще недавно здесь стоял «Дом черепахи», бывший резиденцией Тициано Терцани (1938–2004) в период с 1990 по 1995 год. Именно здесь итальянский автор написал одну из лучших книг о путешествиях, посвященных Юго-Восточной Азии, – «Предсказатель поведал мне» (Un undovino mi disse).
Журнал Architectural Digest описывал жилище итальянца как «роскошный тропический оазис в сердце цементных джунглей». Тиковый дом в традиционном тайском стиле, окруженный тропическим садом, пруд, заросший цветами лотоса, разного рода диковины, которые журналист привозил из своих поездок. Сам Терцани говорил, что это самый красивый и удивительный дом из всех, что у него были. Безусловно, имелись и определенные недостатки: комнаты осаждали тучи комаров, то тут, то там шныряли крысы, охотившиеся на экзотических птиц из коллекции Терцани. Больше всего Тициано сокрушался, когда крысы загрызли Кальяса, соловья, «отвечавшего на свист самыми потрясающими ариями, которые я только слышал в своей жизни».
К середине девяностых Терцани устал от прогресса, все нарастающего и все ближе подступающего к его оазису, и покинул Бангкок. После его отъезда «Дом черепахи» – в пруду жила самая настоящая столетняя черепаха – превратился в ресторан Lai Thai. Дальнейшая продажа участка, расположенного в одной из самых престижных зон города, к тому же активно застраивавшейся акулами девелоперского бизнеса, была исключительно вопросом времени. В интернете появилась петиция о сохранении этого места как объекта культурного наследия, но деловая Азия не знает сантиментов.
Терцани с отчаянием писал о том, как меняется Бангкок. Все градостроительные планы последних десятилетий в этом городе можно описать одной фразой: утверждению подлежат любые проекты, предполагающие выгоду для элиты страны, включая Управление короны по делам собственности, посредством которого тайская королевская семья увеличивает свое состояние. Итальянский писатель с ужасом смотрел, как каналы азиатской Венеции – и снова эти сравнения – закатывают в асфальт и лодки сменяются гудящими в бесконечных пробках автомобилями, как храмы окружают все более и более высокие небоскребы, как рынки уступают место торговым центрам, как уличных торговцев едой, предлагающих за смешные деньги блюда, которые не купишь ни в одном роскошном ресторане, сменяют сети кафе и гамбургерных. «Этот город никогда не был красивым, но в нем было свое очарование», – пишет Терцани о месте, где счастливо прожил несколько лет с женой и двумя детьми.
А когда счастье кончилось, он уехал.
В 2004 году – как раз когда я сам переехал в Бангкок, даже не думая, что тоже обрету здесь счастье, воспоминания о котором будут преследовать меня всю жизнь под маской ностальгии, – Терцани не стало. Он принадлежал к поколению журналистов, которых необратимо изменили индокитайские войны. Многие из этих репортеров были живой копией Томаса Фаулера из «Тихого американца» Грина: людьми с запутанной личной жизнью, которых привели на Восток тайные страсти. Джим Прингл – еще одна легенда того времени, с которым я подружился по приезде в Таиланд, – рассказывал, что в шестидесятые в Камбодже журналисты традиционно заканчивали рабочий день в заведении «У мадам Шанталь», самой отвратительной опиумной курильне Юго-Восточной Азии: «Мы раздевались, накидывали парео, ложились и болтали. После опиума отзвуки разрывов бомб, сбрасываемых В-52, становились все тише и тише».