[8].
Путешествия в Сингапур и Бангкок, плавание по Малаккскому проливу, в водах индонезийского архипелага и непредсказуемого Южно-Китайского моря, где пираты, торговцы и колониальные державы искали богатства и славы, и, конечно, вылазки в джунгли Борнео подарили Конраду персонажей, экзотический антураж и сюжеты, которые легли в основу шести романов и дюжины рассказов, составивших почти половину его творческого наследия. В Марселе польский автор стал моряком, океанские бури сделали его мужчиной, остров Маврикий научил его ненавидеть, Лондон искушал греховным соблазном. Но именно на Борнео Джозеф Конрад превратился в писателя. Огромный остров Малайского архипелага стал для него источником воспоминаний, которые позже нашли свое отражение в рассказе «Фрейя семи островов», в лучшем, по мнению многих, романе писателя «Лорд Джим» и в его литературном дебюте «Каприз Олмейера», без которого вообще ничего не было бы в принципе.
В книгах «Каприз Олмейера» и «Лорд Джим» Конрад показывает индонезийский Борнео как колониальный анклав, где люди гибнут «в погоне за деньгами и властью». Он пишет о Самбире, расположенном, по его словам, на восточном побережье, в шестидесяти пяти километрах вверх по реке. Сам писатель добрался туда на пароходе «Видар». Именно в этом месте Олмейер влачит свое жалкое существование в надежде обрести сокровища. Смертельно опасные земли даяков, где предположительно скрывается предмет его вожделения, сегодня вполне доступны и связаны с внешним миром новыми дорогами, позволяющими перемещаться со скоростью и комфортом, о которых в эпоху Конрада и думать было нечего. Борнео сегодня совсем не тот, каким видели его европейцы в XVIII и XIX веках и японцы во Вторую мировую войну. В то время любой иностранец, осмелившийся углубиться в здешние леса, рисковал закончить жить в пасти дикого зверя, умереть от тропических болезней или просто навечно потеряться в бесконечных джунглях. И даже если ему удавалось избежать всех этих напастей, оставалась еще одна: безжалостные охотники за головами, туземцы, для которых завладеть черепом врага было не только несомненным доказательством мужества, но и способом защитить свое племя, заручившись поддержкой сверхъестественных сил. Статус воина зависел от количества собранных им трофеев, которые к тому же помогали завоевать руку избранницы его сердца. Эмилио Сальгари описывал этот жутковатый обычай в одном из романов о Сандокане: «Живущие в глубине острова даяки – великие охотники за головами. Чтобы жениться, молодой воин должен подарить своей избраннице как минимум пару человеческих черепов».
Голова голландского офицера Джорджа Мюллера, захваченного в плен на берегу реки Капуас в 1825 году, стала одним из последних трофеев даяков. Мало-помалу они начали отказываться от этого обычая, чему во многом способствовала деятельность христианских миссионеров, пытавшихся убедить туземцев в том, что они выбрали не лучший способ разрешения споров. И все же по прошествии многих лет по не известной никому причине даяки снова взялись за старое. В 1997 году они подняли бунт против иммигрантов с яванского острова Мадура и обезглавили десяток человек. Индонезийское правительство смогло замирить враждующие стороны, и все затихло. Но четыре года спустя даяки решили закончить начатое и практически добились того, чего хотели. На дворе стоял 2001 год, мир переживал начало цифровой революции. Ожидалось, что она изменит очень многое. Оптимисты утверждали, что она изменит вообще все: покончит с невежеством и диктатурами, сделает знания доступными людям всего мира, поможет нам стать более терпимыми и свободными. И хотя причинам, по которым эти пророчества так и не воплотились в жизнь, можно посвятить отдельную книгу, увиденное мною на Борнео, куда я приехал освещать развернувшуюся на острове резню, как мне кажется, вполне отвечает на вопрос «почему»: человек просто не способен справиться со своими первородными инстинктами.
Ссоры между даяками и мадурцами подтолкнули коренное население острова к полному уничтожению новоприбывших. С мужчинами, женщинами и детьми поступили так же, как с первыми европейцами, пытавшимися установить контакт с речными племенами Борнео. Особенно дико эта кровавая оргия ненависти выглядела с учетом того, что происходила она на клочке суши, вполне интегрированном в цивилизованный мир. Даяки на протяжении уже довольно многих лет смотрели по спутниковому телевидению голливудские фильмы и носили футболки с логотипом «Манчестер Юнайтед». Вскоре после моего прибытия на остров, где только-только началась резня, я почувствовал, будто перенесся на машине времени на Борнео XVIII века. На подъездах к столице Центрального Калимантана Паланкарае я видел, как вдали поднимаются столбы черного дыма от горящих жилищ и общественных зданий. Целыми оставались только дома даяков, отмеченные красным бантом. Головы мадурцев плыли вниз по течению реки Сампит и торчали на кольях вдоль дорог. Воины даяков съедали сердца своих жертв, веря, что таким образом станут непобедимыми. Полиция разбежалась, не в силах усмирить восставших. Правительство было слишком далеко, в Джакарте, и занималось другими проблемами.
Охота за головами перенесла назад во времени целое поколение, знавшее об обычаях предков только из дедушкиных легенд, в которых подробно рассказывалось, как черепа жертв хранились в особой комнате, откуда по ночам доносились стоны духов. В центре Паланкараи я натолкнулся на группу молодых продолжателей старых традиций, о которых они слышали в детстве и которыми теперь оправдывали свои каннибальские пиршества.
– Мы хотим, чтобы все было, как раньше, до того, как они появились на острове, – твердил один из них, одетый как раз в футболку «Манчестер Юнайтед».
– Как раньше! – вторили ему остальные, потрясая мачете.
Любопытно, что даяки, которые гонялись за мадурцами, искренне полагая, что эти несчастные хуже зверей и заслуживают смерти, были невероятно любезны с немногочисленными иностранными журналистами, которые, как и я, приплыли на остров, чтобы рассказать миру о малоизвестном факте геноцида. Они принимали нас у себя дома, делились тем немногим, что у них было, и расстраивались, что мы заехали ненадолго. При попытке поговорить с ними я все время сталкивался с одним и тем же противоречием: они тосковали по туземной жизни, которой на самом деле не знали, и при этом не были готовы отказаться от плодов цивилизации, позволявших им глазеть на моделей в бикини на экране компьютера и лечить детей от малярии в больнице. И над всеми ними, словно туча над джунглями, довлела мрачная уверенность: «как раньше» уже не будет, при новом порядке несомненно лишь одно – они окажутся на стороне проигравших.
Конрадовского Борнео – одного из «затерянных, забытых богом и никому не известных уголков Земли» – больше нет; как бы ни сокрушались об этом даяки, сколько бы людей они ни убили – это ничего не изменит. Назад пути нет. Борнео, как и весь остальной мир, лишился ореола таинственности и был банально разграблен. Прогресс убил остров. Первые туристы, оказавшиеся на Борнео в пятидесятых годах прошлого века, на подлете видели бескрайний океан джунглей. Но, по мере того как росло население нашей планеты, а с ним и спрос на мебель – леса, возраст которых насчитывал свыше ста сорока миллионов лет, стали вырубать. И в этом даже нельзя винить белых колонизаторов и их жадность. Лицензии на заготовку леса выдавал своим друзьям генерал Сухарто, правивший Индонезией железной рукой с 1967 по 1988 год. Фермеры вырубали деревья, чтобы расчистить угодья под производство пальмового масла, добавляемого в добрую половину тех товаров, которые мы покупаем в супермаркете: шампунь, шоколад, мороженое, масло… Плантации росли, лес исчезал, привычные нам товары оставались невероятно дешевыми, и никто не задавался вопросом: как такое возможно? А ответ крылся в лесных пожарах, дым от которых каждый год накрывал Юго-Восточную Азию; после них освобождалось все больше и больше места для пальмовых плантаций. Улицы Сингапура, Джакарты и Бангкока выглядели так, будто там шли съемки фантастических триллеров. Люди брели по своим делам в масках, окутанные густым дымом. Автомобили ездили с включенным светом средь бела дня, больницы были забиты пациентами, страдающими от легочных заболеваний. Лишь в один – тяжелый – год пожары на Борнео уничтожили лес на площади, равной Нью-Йорку. И теперь, когда самолет заходит на посадку на остров и вы смотрите в окно, никакого зеленого океана девственных джунглей нет и в помине. Перед вашим взглядом предстают обширные коричневые проплешины, дороги, рассекающие джунгли, и гигантские столбы дыма, как если бы весь Борнео был усеян вулканами. Власти хотят, чтобы егеря, получающие пятьдесят долларов в месяц, рисковали жизнью, защищая джунгли от лесозаготовительных компаний, – а те нанимают незаконные вооруженные формирования с автоматами или просто подкупают военных, чтобы те делали за них всю грязную работу. Даякам тоже предлагают работать на лесопромышленников, заставляя их предавать свой мир за деньги. Как туземцы могут участвовать в уничтожении места, духи которого оберегают их? А так: другой-то работы, кроме уничтожения собственной земли, нет.
И многие в конце концов соглашаются.
К моменту, когда даяки подняли бунт против мадурцев, Борнео лишился половины своих лесов. Населяющие их племена оказались загнаны в угол, а последовавшая за вырубками засуха лишила их значительной части растительности, составлявшей основу рациона. Приезжая сюда раз за разом на протяжении десятилетия, я видел, как редеют джунгли, как царство бетона наступает на живую природу. Пока весь мир следил за Амазонкой, организовывал в ее защиту международные кампании и мобилизовал защитников, Борнео втихую грабили, не привлекая внимания СМИ и других ненужных свидетелей. Через несколько лет после той самой резни я снова приехал на остров и сплавился на каноэ по реке Рунган, что протекает через густые джунгли, не пропускающие солнечного света.