— Почему вы зарегистрировали “вольво” на фирму “Кондитерская ‘Овсяные Хлопья’”, хотя к тому времени фирма уже три года как обанкротилась? Кто оплачивает счета? Где машина?
Стен-Эрик нагнулся к нему, очевидно, чтобы сообщить государственную тайну.
— Медсестра Орвар настоящая прорва, — сказал он. — А мой отец был строгой старой дамой и любил, когда его щипали за Европу.
— За Европу? — уточнил Чавес. — Может, это шифр?
— Конечно, он бегал, как сука среди дворняжек. У брата Лины сиськи длинные.
Хотя Чавес все еще находился под очарованием своей гипотезы, истина стала потихоньку открываться ему. Особенно очевидно это стало, когда Бюлунд вдруг поднялся и расстегнул штаны при виде старой дамы, которая, глядя на его член, только широко зевнула.
— У моего Альфонса был не такой, — сказала она своей соседке по столу. — У него был большой, как груша, ты уж мне поверь. Болтался между ног, как огромная груша. Жалко только, что все больше без дела болтался.
— Да, моя дорогая, — ответила соседка по столу. — Когда мы с моим Оливером однажды баловались в темноте, он снял штаны и дал мне потрогать своего малютку, а я говорю, нет, спасибо, курить не хочу. Но зато у него могло стоять часами, пока я совсем из сил не выбьюсь. И не важно, что маленький. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Чавес только рот разинул. Пришлось ему признать полную несостоятельность своей теории. Уходя, он услышал за спиной шепот:
— Это, кажется, новый доктор, да милочка? Он из Ливана, да? Чем меньше мужчина, тем больше у него член, так говорят в южных странах.
— Я думаю, это мой Оливер. Он иногда меня навещает. Для покойника он довольно хорошо сохранился и ходит быстро, правда?
Пауль Йельм поежился. Из всех границ, которые он пересек за последние сутки, Сложнее всего было преодолеть смену климатических поясов. Он стоял под зонтом с логотипами полиции и смотрел на мокнущие под дождем длинные ряды складов “Линк коуп”. Йельм понял, что имел в виду Нюберг, говоря об упавших небоскребах. Тот, что в Тэбю, был классом повыше, здесь, в трущобах Фрихамнена, попроще. Оба упали навзничь.
Йельм миновал будку охранника, предъявив ему свое удостоверение, и пошел вправо вдоль ряда зданий, снабженных платформой для погрузки товаров. У ада много обличий. Йельм побывал уже в наркопритоне в Гарлеме, в одиноком жилище Ламара Дженнингса и в камере пыток в Кентукки: какими они были разными и в то же время одинаковыми! И вот теперь это серое здание, складские помещения во Фрихамнене, чьим единственным украшением уже много лет является яркий логотип предприятия, сверкающий и переливающийся всеми цветами радуги. Здесь прошли свои круги ада Эрик Линдбергер, Бенни Лундберг и Ламар Дженнингс.
Подойдя к сине-желтой ленте ограждения, натянутой возле крайней правой двери, Йельм попытался заглянуть внутрь. Но из-за дождя он ничего не увидел, кроме экспертов, ходящих взад и вперед по подвалу с какими-то инструментами в руках. Йельм подошел поближе и встал наверху лестницы, удивительно напоминающей вход в тайную комнату пыток на кентукской ферме Уэйна Дженнингса. Железный стул, приваренный к полу, был точь-в-точь как там, и цементные стены, и голая лампочка…
— Как дела? — крикнул он экспертам.
— Отлично! — ответил один из них. — Очень много органики. Больше всего, конечно, “наследила” жертва, но так как преступник не успел за собой убрать, его следы наверняка тоже остались.
Сейчас, при свете ламп, комната казалась самой обычной, в ней не было ничего страшного или опасного. Однако именно здесь произошло столкновение. Сюда проник Ламар Дженнингс при помощи ключа, сделанного с глиняного слепка. Скорее всего он ждал появления отца в углу за картонными коробками. Уэйн Дженнингс появился в компании с Эриком Линдбергером, которого он либо принес, если тот был без сознания, либо привел под каким-то предлогом, усадил на железный стул и начал свое дьявольское дело. Вид отца, которого он пятнадцать лет считал мертвым, и зрелище ужасных пыток вновь спровоцировали у Ламара приступ и, потеряв самообладание, он выдал себя. Уэйн вытащил пистолет и застрелил ненужного свидетеля.
Другими словами, столкновения как такового не было. Дженнингс просто убрал досадную помеху, не раздумывая, как прихлопывают комара, не отрываясь от стрижки газона. Конец истории получился вполне закономерный.
Йельм вошел в центральный подъезд, где над входом светился логотип “Линк коуп”, и обратился к администратору, громкоголосой женщине лет сорока пяти в синей рабочей одежде. Склады находились в ее непосредственном ведении.
— Как используется дальний склад? — спросил Йельм.
— Резервное помещение, — ответила женщина, не поднимая головы. По-видимому, ей уже неоднократно задавали этот вопрос. — Обычно он пустует. Но на случай больших поставок нужно иметь запасные площади. Этот склад не единственный.
— Там кто-то бывает?
— В складских помещениях никого не бывает, там держат товары, — отбрила она.
Йельм поговорил со складскими рабочими. Никто ничего не знал, никто ничего не понимал. Ограбления да, бывали, но убийства — это что-то запредельное.
Йельм устал и отправился к себе.
К себе в полицейское управление.
Черстин Хольм была не в силах вести трудный и щепетильный разговор с родителями Бенни Лундберга. Смена часовых поясов и напряженная рабочая неделя давали о себе знать. Глаза слипались. Но она все равно продолжала сидеть в маленькой квартирке в Багармоссене и слушать испуганных и несчастных родителей, обвиняющих лично ее в своих несчастьях.
— Полиция работать не умеет, — говорил отец. Он крепился, но глубокое отчаяние слышалось в каждом его слове. — Если бы полиция ловила бандитов вместо того, чтобы искать к ним “индивидуальный подход” и заниматься черт знает чем, наш сын не лежал бы сейчас, блин, как бревно. Пуля в лоб — и то лучше. Набрали одних баб в легавку! Я вот сторожем работаю, хоть и старый и толстый, но десятку таких вертихвосток, как ты, фору бы дал, уж точно.
— Я знаю, — сказала вертихвостка и попыталась продолжить расспросы.
— Пусть мужчины делают свое дело, а женщины свое, не лезьте, куда не надо.
— Вашего сына искалечил мужчина, а не женщина.
— Что ты меня учишь! — заорал сбитый с толку отец. — Раньше хоть дома не трогали! А теперь нигде покоя нет!
— Перестаньте! — рявкнула Черстин, ей пришлось повысить голос. — Сядьте.
Крупный, высокий мужчина посмотрел на нее сверху вниз, запнулся на полуслове и вдруг сел, как напроказивший мальчишка. Черстин заговорила:
— Я очень вам сочувствую, но чтобы вернуться к жизни, Бенни нужна ваша помощь, а не пуля в лоб.
— Ларе никогда бы не смог выстрелить, — всхлипнула маленькая сгорбленная мать. — Он просто…
— Я знаю, — прервала ее Черстин. — Давайте об этом забудем и постараемся спокойно ответить на вопросы. Бенни жил с вами. В августе он отдыхал. Вы знаете, почему он сейчас опять взял отпуск?
Отец молчал. Мать, дрожа всем телом, ответила:
— В августе он ездил на Крит с друзьями из армии. Снова уходить в отпуск он не собирался. Но он теперь нам почти ничего не рассказывает…
— Он объяснял как-нибудь, почему не ходит на работу?
— Ему дали дополнительный отпуск. Вот все, что он сказал. Бонус.
— Бонус за что?
— Он не сказал.
— Каким он был в эти дни?
— Довольным. Он давно не был в таком хорошем настроении. Оживленным. Как будто выиграл в лотерею или еще что-то в этом духе.
— Он как-нибудь это объяснял?
— Нет, никак. Но мы и не спрашивали. Я немного волновалась, думала, вдруг он опять ввязался в какую-то историю, ведь он только-только получил хорошую работу.
— А он уже ввязывался в истории?
— Нет.
— Я пришла к вам, чтобы найти, — Черстин чуть было не сказала “убийцу”, — мучителя вашего сына. Я не собираюсь засаживать Бенни в тюрьму.
— Он был скинхедом. Раньше. Потом пошел на курсы береговой охраны и стал другим человеком. Он хотел быть профессиональным военным, поступал в школу полиции, но не прошел по оценкам. Потом подвернулась эта работа в охране. Мы очень обрадовались.
— У него есть судимость? — спросила Черстин и тут же прикусила язык. Такие вещи нужно не спрашивать, а знать заранее. Неужели нельзя было послать сюда кого-то более осведомленного? Гуннар Нюберг рвался в бой. А этот старый перец послал ее, хотя она только что вернулась из США.
— Когда был подростком, его несколько раз судили за драки, — едва слышно пробормотала мать. — Но он бил только черномазых, — поспешно добавила она.
“Боже милосердный!” — подумала Черстин Хольм, а вслух сказала:
— В последнее время ничего не случалось?
— Нет.
— Можете рассказать про вчерашний день?
— Бенни был очень напряжен. Сидел в комнате и много разговаривал по телефону.
— Вы не слышали, о чем?
— Вы думаете, я буду подслушивать разговоры собственного сына?
“Да”, — подумала Черстин.
— Нет, — сказала она вслух. — Но вы могли случайно услышать.
— Не могла, — отрезала мать.
“Только не надо больше скандалов”, — вздохнула Черстин, надеясь, что ее вздох прошел незамеченным.
— Извините, — устало проговорила она. — Что же было дальше?
— Он вышел из дому часов в пять. Куда — не сказал, но был на взводе и очень нервничал. Как будто его где-то ждал выигрыш, или что-то в этом роде.
— Может, он что-нибудь сказал, намекнул, куда идет?
— Он сказал только: “Скоро, мать, вы сможете отсюда переехать”.
— Вы что-нибудь трогали в его комнате?
— Мы всю ночь просидели в больнице. Нет, я ничего не трогала.
— Можно мне взглянуть?
Ее проводили в комнату, которая со стороны легко могла сойти за детскую. Дверь снаружи была сплошь залеплена фантиками от жевательной резинки.
Внутри комната выглядела совсем иначе. Черстин поблагодарила мать и закрыла дверь прямо перед ее носом. Огромный шведский флаг закрывал две стены, прямо под ним, в углу, стояла кровать. Черстин подняла флаг и заглянула под него. Там висели плакаты. Что на них было изображено, она не поняла, но узнала символику — черно-бело-желто-красные полосы, судя по всему, нацистские флаги в миниатюре. Они проглядела диски. В основном хеви-металл и несколько новонацистских записей. Было очевидно, что Бенни остался верен прежним идеалам.