– И поэтому я говорю про Кейна Дарби в третьем лице? – резко спросила я, проходя в ворота и дальше, по мощеной тропке, через аптекарский сад, Дин в двух шагах позади меня. – Потому что, если я подберусь слишком близко к нему, я окажусь слишком близко к маме? Потому что я могу вспомнить что-то, чего не хочу знать?
Дин молча шел следом.
Ты ошибаешься. Я сделала все, что могла, чтобы смотреть на маму взглядом профайлера, а не взглядом ребенка. Она была аферисткой. Она приложила все усилия, чтобы мне не на кого было положиться, кроме нее.
Она любила меня больше всего на свете.
Всегда и вечно, что бы ни случилось.
– Может, я и правда забыла Гейтер ради нее, – тихо сказала я, позволяя Дину догнать меня. – Я хорошо умела читать людей, даже ребенком. Я могла догадаться, что она не хочет об этом говорить, что она хочет верить, будто все это не имело значения, что нам обеим никто не нужен, кроме друг друга.
Мама позволила себе привязаться к Кейну Дарби. Она впустила его – не только в свою жизнь, но и в мою. Судя по тому, каким было мое остальное детство, она усвоила урок.
Что случилось? Почему ты ушла от него? Почему ты уехала из Гейтера?
Я остановилась перед олеандром; его красновато-розовые цветы были обманчиво радостными для ядовитого растения.
– Кейн сказал, что Лия будет в безопасности, – сообщила я Дину, переходя сразу к самому важному. – Пока что. – Я хотела остановиться на этом, но не стала. – Также он сказал, что мне оказаться на ее месте было бы небезопасно.
– Дарби не знает, что собой представляет Лия. – Дин поймал мой взгляд, не давая мне отвести его. – Если для тебя там было бы опасно, то и для нее тоже. – Так Дин просил меня перестать сдерживать себя, просил вспомнить. И единственное, о чем я могла подумать, – это я виновата, что ему пришлось просить.
Я сглотнула, ощущая, как пересохло во рту, и начала составлять психологический портрет Кейна – на этот раз так, как надо.
– Мама однажды сказала, что она тебя не заслуживает, но она не знает твоих секретов, она не знает, какой выбор ты сделал. – Произнеся эти слова вслух, я ощутила их реальность. Я не отводила взгляда от Дина, чтобы его глубокие карие глаза успокаивали меня, когда я ощутила, как вся моя жизнь – весь мой мир – уходит у меня из-под ног. – Ты сказал, что не заслуживаешь ее, не заслуживаешь нас. Но ты этого хотел – тебе нужна была семья, и ты умел быть рядом – для нее и для меня. – Произносить эти слова было физически больно, и я совершенно не понимала почему. – Наверное, оставался какой-то след этого желания, какое-то ощущение того, каково это – быть частью семьи, в глубине души. Твое детство наполняли громкие слова, такие как «лояльность», «честность», «послушание», но ты просто стремился заботиться о других. И из-за этого делал ужасные вещи.
Кейн Дарби наказывал себя уже не одно десятилетие. Может, он позволил себе поверить, когда встретил маму, что с него наконец хватит. Что он может быть с ней вместе. Что он может обрести семью.
Но твоя семья никогда тебя не отпустит.
Я вспомнила, как Кейн пытался поговорить с Шейном, пытался уменьшить тот вред, который причинял его отец. А потом я подумала про Дина, который стоял рядом со мной в саду, и светлые волосы падали ему на лицо. Дин был для меня тем же, кем Кейн был для мамы. Как и Кейн, Дин много лет тщательно контролировал свои эмоции. Он многие годы убеждал себя, что внутри у него есть что-то темное и извращенное, и если он не будет осторожен, то однажды превратится в своего отца.
Мы все находили свои способы справляться с жизнью, которую у нас отбирали. Для Слоан это были числа. Для Лии это было стремление скрывать свое истинное «я» под множеством слоев лжи. Майкл намеренно провоцировал гнев, не дожидаясь, пока кто-то другой сорвется. Дин делал все, чтобы держать эмоции в узде.
А я использовала свою способность понимать людей, чтобы не давать им понять меня.
Стать частью программы прирожденных значило отпустить часть этого контроля. «Многие годы ты была для меня всем. – Я говорила уже не с Кейном. Я говорила с мамой. – Ты держала меня на расстоянии от отцовской семьи. Ты сделала меня центром своего мира, а себя – центром моего».
Я обняла Дина за шею. Я ощутила его пульс, ровный и мерный. Его кончики пальцев скользнули по краю моего подбородка. Я прижалась своими губами к его, потом отстранилась. Я ощущала его на вкус, хотела его, чувствовала его, и я вспомнила…
Мама целует Кейна…
Первый день в школе…
Раскраски в заведении Ри…
Мелоди, в саду.
– В чем дело, что ты как пугливая кошка? – У Мелоди волосы собраны в хвостики; у нее ободранные колени, и она уперла свои сердитые руки в сердитые бока. – Это просто ядовитый сад! – Она приседает рядом с растением. – Если ты не войдешь, я съем этот листик. Прямо сейчас слопаю его и помру!
– Нет, не станешь, – говорю я, делая шаг к ней. Она скрывает листочек и открывает рот.
– Дети, перестаньте тут топтаться!
Я поворачиваюсь. Позади нас стоит старик. Он выглядит сердито и недовольно, на нем рубашка с длинными рукавами, хотя сейчас лето. Из-под рубашки виднеются резкие белые, уродливо выпуклые розовые линии, они змеятся по его телу.
Шрамы.
– Сколько вам лет? – спрашивает старик. Я отчетливо осознаю, что он носит рубашку с длинными рукавами, потому что это не единственные его шрамы.
– Мне семь, – отвечает Мелоди, подходя ко мне. – А Кэсси только шесть.
Воспоминание сменяется, и внезапно я уже бегу домой. Я бегу…
Ночь. Я в постели. Глухой стук. Приглушенные голоса.
Что-то не так. Я знаю это, и я вспоминаю старика в саду. Он разозлился на меня и Мелоди. Может, он пришел сюда. Может, он сердится. Может, он меня сейчас съест.
Снова стук. Крик.
Мама?
Я уже наверху лестницы. Внизу что-то виднеется.
Большое.
Неровное.
Внезапно я вижу на лестнице маму, она опускается на колени передо мной.
– Иди спать, милая.
У нее на руках кровь.
– Старик приходил? – спрашиваю я. – Он тебя поранил?
Мама прижимается губами к моей голове.
– Это просто сон.
Я возвращаюсь из воспоминания, ощущая, что по-прежнему прижимаюсь к Дину, уткнувшись лицом ему в плечо, а его руки нежно расчесывают мои волосы.
– У мамы на руках была кровь, – шепчу я. – В ту ночь, когда мы с мамой покинули Гейтер, я что-то слышала. Может, драку? Я вышла к лестнице и увидела что-то внизу. – Я сглотнула, во рту пересохло настолько, что было трудно говорить. – У нее на руках была кровь, Дин. – Я все равно заставила себя договорить, не позволяя себе остановиться на этом. – А потом мы уехали.
Я подумала обо всем, что увидела в этом воспоминании.
– Было что-то еще? – спросил Дин.
Я кивнула.
– В тот день, когда мы уехали, – сказала я, отталкиваясь от его груди, – я уверена, что в тот день я видела Малкольма Лоуэлла.
Глава 43
Дедушка Найтшейда по-прежнему жил в доме на холме с видом на территорию ранчо «Безмятежность». Малкольму Лоуэллу было уже к девяноста, он перемещался в инвалидной коляске и – как сообщила агентам Стерлинг и Стармансу его сиделка – не принимал посетителей.
Агент Стерлинг не приняла отказ.
Оставшись в отеле, я сидела между Дином и Слоан – мы смотрели трансляцию с камеры на лацкане Стерлинг, отчетливо осознавая, на какой риск она идет, демонстрируя свой значок. Если разойдется слух, что Стерлинг работает на ФБР, Холланд Дарби может решить, что Лия для него – лишний риск.
Медсестра неохотно разрешила Стерлинг и Стармансу войти в массивный дом, и мои мысли снова обратились к воспоминаниям. Лестница. Что-то внизу.
В памяти меня шестилетней возник страшный старик, который кричал на меня и Мелоди, и все, что произошло той ночью, было неразрывно связано, но теперь, став старше, я могла предположить, что это окажутся два отдельных травматических события, которые оказались связаны в моем сознании только из-за близости во времени.
Меня напугал жуткий старик. А потом, ночью, случилось что-то еще – что-то, из-за чего пролилась кровь.
– Мистер Лоуэлл. – Агент Стерлинг присела напротив человека, который казался ничуть не старше, чем десятилетие назад. На нем была рубашка с длинными рукавами, совсем как тогда.
Шрамы тоже были по-прежнему видны.
Когда я была ребенком, они напугали меня. Теперь они сообщали мне, что каждый день последние тридцать три года Малкольм Лоуэлл просыпался с видимым напоминанием о нападении, которое погубило его дочь и зятя.
– Я специальный агент ФБР Стерлинг. – Она выпрямилась, копируя его осанку – прямую, непреклонную, несмотря на возраст. – Это агент Старманс. Нам нужно задать вам несколько вопросов.
Малкольм Лоуэлл помолчал несколько секунд, а затем заговорил.
– Нет, – сказал он. – Вряд ли это так.
«Она хочет задать тебе несколько вопросов, – подумала я. – Есть разница».
– У нас есть основания подозревать, что ваша семейная трагедия может быть связана с расследованием серийного убийства, которое ведется сейчас. – Агент Стерлинг пыталась не выдавать ничего конкретного, но все же говорить правду. – Мне нужно понять, что вы знаете о тех убийствах.
Правая рука Лоуэлла коснулась левого рукава, он провел кончиками пальцев по шраму.
– Я рассказал полиции все, что знаю, – проворчал он. – Больше нечего рассказывать.
– Ваш внук погиб. – Агент Стерлинг не пыталась смягчить сказанное. – Его убили. И мы бы очень хотели найти того, кто это сделал.
Я взглянула на Майкла.
– Скорбь, – сказал он. – И ничего, кроме нее.
Малкольм Лоуэлл отказался от внука, когда тому было девять лет, но теперь, больше тридцати лет спустя, он горевал о его гибели.