Андерс Шюман закрыл глаза.
– Я хотел бы поговорить с Анникой Бенгтзон, – сказал вдруг Альберт Веннергрен. – Ты не мог бы попросить ее зайти сюда на минуту?
У Шюмана похолодело в животе. Подумать только, а вдруг она проговорится? Веннергрен, пожалуй, решит, что он насплетничал, рассказал ей о частичном сворачивании деятельности?
Он резко потянулся через стол и нажал кнопку прямой связи:
– Анника, ты не могла бы заскочить ко мне?
– Зачем?
К чему все эти ее вечные сложности?
Он видел, как она вздохнула и направилась к его стеклянному закутку, неохотно открыла дверь.
– В чем дело? – спросила она.
– Я как раз рассказал Андерсу о докторской диссертации Вальтера, – сказал Альберт Веннергрен. – Он собирается исследовать различные подходы к освещению материала в современной журналистике.
– Интересно, – произнесла Анника равнодушным тоном, стоя в дверях.
– Он часто ссылается на дискуссии, возникавшие между вами, о методах работы журналистов и этике. У тебя своеобразные взгляды на эту проблему. Ты не могла бы развить тот, который касается половой принадлежности средств массовой информации?
Анника с ошарашенным видом окинула взглядом комнату, словно искала скрытую камеру.
– Я не помню, – пробормотала она. – Каких только глупостей порой не наговоришь…
– Ты сказала Вальтеру, что «Квельспрессен» – крикливая баба из работяг, вопящая правду, которую никто не хочет слушать.
Она переступила с ноги на ногу, явно чувствуя себя крайне неловко.
– Войди и закрой дверь, – продолжил Веннергрен. – Ты знаешь, что Андерс Шюман заканчивает работу, я хотел бы услышать твои мысли относительно его преемника.
Анника нахмурила брови.
– Вечерняя газета – это боевой фрегат, – сказала она, – где всегда мировая война. И если поблизости не разыгрывается никакое сражение, он ищет его для себя или нападает и создает свое собственное. И для него нужен капитан, который может управлять судном и понимает пропорции. Просто умения ходить под парусом и лавировать недостаточно.
Председатель правления выглядел крайне удивленным, ее слова глубоко запали ему в душу.
– У тебя есть предложение относительно достойной кандидатуры?
– Берит Хамрин, но она, очевидно, не годится, поскольку слишком порядочная.
– Кто-то с телевидения, может быть? Или из бизнеса?
Ее глаза сузились.
– Кто-то своеобразный, ты имеешь в виду? Вы хотите посадить газету на мель? Тогда возьмите любого самодовольного жлоба. Ко мне еще есть что-нибудь?
– Нет, – поспешил сказать Шюман. – Ты можешь идти.
Анника закрыла за собой дверь и удалилась, не обернувшись.
Альберт Веннергрен задумчиво смотрел ей вслед.
– Мне нужно, чтобы как можно больше было сделано к тому моменту, когда мы обнародуем наше решение, – сказал он. – Я имею в виду структуру новой организации, затраты на сокращение, вопрос с помещением, инвестиции в техническое оснащение и лучшие кандидаты на должность нового главного редактора.
Шюман вцепился в подлокотники.
– Как мы поступим с типографией и службой распространения? Когда расскажем им?
Не только журналистам предстояло потерять работу. Типография, с которой они сотрудничали, недавно инвестировала средства в абсолютно новый упаковочный цех с самым современным оборудованием. Конечно, «Квельспрессен» была не единственным заказчиком предприятия, однако самым крупным.
– Подожди с этим, – решил Веннергрен. – Договор с типографией истекает осенью, и у нас будут чертовски хорошие условия для переговоров.
Он потянулся за своим портфелем, матерчатым, спортивной марки.
– Да, и, естественно, крайне важно избежать любой утечки информации, – сказал он и вперился взглядом в Шюмана.
От чувства вины у Шюмана все похолодело внутри, он увидел перед собой Аннику Бенгтзон с протоколом заседания правления в руке, но, не моргая, выдержал взгляд Веннергрена.
– Естественно, – кивнул он.
Берит поставила сумку на письменный стол и вытерла пот со лба. Анника сделала глубокий вдох и частично переключила свое внимание с офиса Шюмана на коллегу.
– Позволь мне догадаться, – сказала она. – «Роза высказывается о травле по поводу веса».
– Она ужасно обиделась, – подтвердила Берит и опустилась на свое место.
Судя по всему, председатель правления собрался уходить, он держал портфель в руке и улыбался.
– Я читала в семи крестах, что Роза переговорила со своим пиар-менеджером и поняла, какому оскорблению подверглась. – Анника отвела взгляд от стеклянного закутка.
– Роза восприняла замечание о полноте в качестве атаки на нее, как на личность, – сообщила Берит и достала свой ноутбук. – Она хотела бы расширить дискуссию, показать, что ее устраивает собственный вид. Никто не вправе указывать, какой ей быть.
– Надо же, у нее свой пиар-менеджер, – усмехнулась Анника. – Боже праведный.
Берит запустила в работу свой компьютер, рассеянно протерла очки в ожидании, пока загружалась программа. Как много раз Анника видела все эти манипуляции точно в таком порядке? И сколько еще увидит, пока все не закончится?
– Есть один интересный нюанс относительно удовлетворенности тем, какой ты есть, – сказала Берит, изучая очки. – Это означает отсутствие необходимости меняться, когда амбиции и перемены любого рода оборачиваются лишь во вред.
Анника приподняла брови. Она видела, как Альберт Веннергрен закрыл дверь аквариума главного редактора и направился к выходу.
– О чем ты? – спросила она, провожая председателя правления взглядом.
Берит надела очки.
– Я думала об этом на протяжении всего интервью с Розой. Видела бы ты, как ее разозлило утверждение, что она каким-то образом изменилась после сериала. Она такая, какая есть, и ее право быть такой.
– А у нее такого права нет?
Веннергрен исчез за постом охраны. Анника снова посмотрела на стеклянный закуток, главный редактор неподвижно сидел за своим письменным столом и смотрел прямо перед собой. Оба мужчины явно обсуждали детали, касавшиеся частичного сворачивания деятельности газеты, а никто вокруг нее не имел ни малейшего понятия о том, что приближалось. Катастрофа лавиной катилась на них, могла обрушиться в любое мгновение, но все спокойно сидели на своих офисных стульях и занимались собственными делами. У Анники мороз пробежал по коже, это не укладывалось у нее в голове.
Она перевела взгляд на Берит и поняла, что не слушала ее.
– Роза, – заметила Анника. – Ей абсолютно не надо меняться, она идеальна.
– Было действительно интересно слушать ее, – призналась Берит. – Она заняла откровенно индивидуалистическую и далеко не прогрессивную позицию, подобно шведским демократам: все новое и неизвестное плохо, и его надо запретить. Она имеет право требовать уважения к себе, несмотря на свой бедный словарный запас, недостаток образования и ограниченный кругозор.
Берит достала из сумки два яблока, протянула одно Аннике и впилась зубами в другое.
– И в чем проблема? – спросила Анника.
Берит прожевала кусок яблока и проглотила его.
– По прошествии времени такой подход станет идеологией, которая породит новую бедноту. Ее смысл в том, чтобы оставаться такими, какими мы родились. Подумай, как рабочее движение выглядело бы сейчас, если бы на рубеже XIX–XX веков они исходили из подобных принципов: «К черту образование, будем продолжать пить! Такие мы есть!»
Яблоко застряло у Анники в горле. А кто она такая, собственно? Где смогла бы работать, если не здесь? Умела ли она что-то вообще? Нужна ли где-то, помимо этических задворок журналистики?
– А что там с Дровосеком сегодня? – спросила она и потянулась к своему компьютеру.
– Опрос экспертов в качестве свидетелей, – сказала Берит, – представителей операторов мобильной связи, криминалистов и какого-то соседа. Ничего сенсационного. А чем ты занимаешься?
Анника выпрямилась и отодвинула от себя компьютер. Был ли в этом какой-то смысл? Может, ей стоило собрать вещи и пойти домой или следовало сидеть на своем месте и позволить лавине накрыть ее вместе со всеми другими?
– Нина Хофман расщедрилась на все материалы предварительного расследования, неофициально, и мне надо просмотреть их сегодня вечером. Я собрала сведения о всех свидетелях. Один парень мертв, четверо еще живут в Стокгольме, а самый интересный из них, Робин Бертельссон, переехал в Копенгаген.
– www.krak.dk, – сказала Берит, имея в виду датский поисковик телефонов и адресов.
– Он трудится в Думсдей, крутой айти-фирме, которая не имеет телефонов, только анонимный адрес электронной почты…
Анника посмотрела на свои часы.
Они показывали десять утра, был вторник начала июня.
– Прокурор, занимавшийся этим случаем, вышел на пенсию. Мне придется встретиться с ним у него дома, на вилле во Флене.
Анника бросила яблочный огрызок в корзину для бумаг и направилась к посту охраны.
Анника держала курс на юг в редакционном автомобиле. Над асфальтом автострады поднимался пар. Подчиняясь общему ритму, она вынуждена была ехать медленно, с постоянными остановками как обычно, и это каким-то странным образом принесло ей определенное утешение. Одним глазом она поглядывала на телефон, безмолвно лежавший на соседнем сиденье. Никаких сообщений ни от сестры, ни от кого-либо другого.
Становление ассоциировалось у нее с одиночеством, необходимостью оставить все хорошо знакомое за спиной. Сама она встала и ушла, покинула Хеллефорснес, но Биргитта осталась, по крайней мере до той поры, пока не переехала в Мальмё. Почему? И почему она решила исчезнуть именно сейчас? Или это произошло не по ее воле?
Перед ее машиной появился съезд на Шерхольмен, один из бетонных пригородов миллионной программы конца шестидесятых, где имелся гигантский торговый центр, который она посещала прежде. Анника свернула с автострады и припарковалась в гараже размером с маленький городок. Когда она активировала сигнализацию, звук, подтвердивший ее срабатывание, эхом разнесся среди бетонных столбов.