– Ты можешь сказать, здесь и сейчас, что именно Йоахим убил Жозефину? Могу я процитировать тебя?
Кьелль Линдстрём отодвинул чашку в сторону.
– Мужчины, которые бьют, – сказал он, – не такие, как все думают. Люди как люди в большинстве своем, даже убийцы. Они не монстры, пусть их преступления и ужасны.
Анника сделала пометку у себя в блокноте. Прокурор вроде бы и ответил на ее вопрос, но все равно не ответил.
– Многие из тех, кого в Швеции судят за убийство своих женщин, коренные шведы, – продолжил он. – В большинстве своем трезвенники. Более половины ранее не судимы, за ними не числится даже нарушений правил уличного движения. Девять из десяти психически здоровы. Критический момент наступает для них, когда женщина заявляет, что она уйдет, или когда получает право на воспитание ребенка. То есть когда он теряет власть над ней. Уже нельзя больше изолировать ее, контролировать, манипулировать ею… – Линдстрём покачал головой: – Из всех преступных элементов, с которыми я сталкивался, такие мужчины самые жалкие. Они трусливы, самодовольны, диктаторы по натуре и безответственны. Они убивают свою женщину за то, что она не подчиняется, а потом обнаруживают, что она не подчиняется и когда мертва тоже. Тогда они приходят в полное отчаяние. – Увлекшись, он подался вперед над столом. – Около Мариестада есть тюрьма, где сидят мужчины, осужденные на длительные сроки заключения за насильственные преступления в отношении близких. Всех их лечат с целью помочь им справиться с агрессивностью, однако с половиной из этой компании совершенно невозможно общаться. Для того чтобы они стали восприимчивы к общению, им требуется признать собственное преступление и раскаяться в содеянном. Они же все время, пока отбывают наказание, упорно твердят, что абсолютно невиновны. Они никогда не били ее, а если делали это, исключительно по одной причине: она того заслужила.
– Они, пожалуй, не в состоянии справиться с чувством стыда, – сказала Анника.
Прокурор кивнул.
– По мнению психологов, которые работали с ними, таким мужчинам характерно катастрофическое мышление. По их глубокому убеждению, они не переживут, если признаются, чему подвергли свою жертву. Окружение не вынесет истину, так они думают, поэтому переиначивают действительность таким образом, чтобы она устраивала их. Отрицание, скорее всего, забирает ужасно много сил.
– Есть человек, признавшийся в убийстве Жозефины, – Густав Холмеруд. Что ты думаешь о его признании?
– То, что ищущие публичного внимания индивидуумы берут на себя преступления, которых не совершали, довольно обычный феномен, – сказал он. – Скандальный момент в случае с Холмерудом состоит в том, что ему удалось оказаться осужденным за пять из них.
– Я могу процитировать тебя? – спросила Анника.
– Само собой.
– И по-твоему, его признания беспочвенны? Не только те пять, за которые Холмеруда осудили, но и все другие сделанные им?
– В одном случае Холмеруд изначально являлся подозреваемым, если мои данные верны, и, возможно, он виновен именно в этом преступлении, но я не могу утверждать. Я не настолько подробно знаком с данным делом. О нем ты, конечно, знаешь больше, чем я. Но он невиновен в убийстве Жозефины, это я могу сказать определенно. Мы тщательно занимались ее случаем, и имя Холмеруда вообще не всплывало в расследовании.
– И я могу процитировать тебя на сей счет тоже?
– Почему нет? Что они сделают? Уволят меня?
Анника бросила взгляд на камеру с целью проверить, работает ли она.
– То есть ты можешь сказать, что эти пять обвинительных приговоров – судебная ошибка?
– Абсолютно определенно.
Лучше не придумаешь, впервые представитель власти, напрямую имевший отношение к одному из данных случаев, позволил себе назвать вещи своими именами.
– Ты связывался с государственным прокурором?
Линдстрём прищурил глаза.
– Сейчас ты знаешь больше, чем я, – сказал он.
Анника окинула взглядом газон.
– Убийца Жозефины, – спросила она, – по-твоему, он соответствует этим критериям?
– С большой вероятностью – да.
– Жалкий, трусливый, самонадеянный, диктатор по натуре и безответственный?
– Правильно.
Она потянулась за своей чашкой с кофе. Потом почувствовала его взгляд на себе и подняла глаза.
– Если ты закончила, то, пожалуй, можешь выключить камеру.
Анника поднялась и сделала то, о чем ее попросили.
– Знаешь, – сказал Кьелль Линдстрём после того, как она сняла камеру со штатива, – моя жена родом отсюда, из Флена. Мы живем в этом доме тридцать девять лет, и я мотался на работу в Стокгольм все эти годы.
Она почувствовала тяжесть камеры в руке, неуверенная в том, куда приведет его история.
– Поэтому я отслеживал все события и расследования преступлений здесь в округе с особым интересом, и мне помнится другой случай, имевший место в то же лето, когда убили Жозефину, в Хеллефорснесе, не так далеко отсюда. Убили Свена Матссона, хоккеиста. Это ведь была ты, не так ли?
Анника уронила штатив, он с шумом приземлился на траву. Она быстро наклонилась за ним.
– У меня и мысли не возникало как-то задеть тебя, – сказал прокурор. – Но я в курсе, что ты не понаслышке знакома с этими вопросами.
Она выпрямилась, – сердце бешено колотилось в груди, – и внимательно посмотрела на сидевшего перед ней мужчину.
– Любой опыт полезен, – сказал он.
Аннике не хотелось возвращаться на работу, назад к катастрофе, которая неизбежно приближалась и могла затронуть редакцию всего через несколько дней или, пожалуй, даже часов.
Сельский пейзаж проплывал за окнами ее машины: поросшие дубами склоны и пастбища для скота, выстроившиеся вдоль дороги шеренгами холмы, поля с подрастающей пшеницей и заболоченные земли, где гнездилось множество птиц. Дома, стоявшие здесь сотни лет: бревенчатые, с красными фасадами, покосившимися скотными дворами и сараями для сена. Это были ее земли, ее страна. Такой она видела ее с заднего сиденья «вольво», поездки по утрам за покупками в торговый центр «Иса» во Флене, отец, подпевавший лившимся из радиоприемника песням, ссоры с Биргиттой из-за заколок для волос и коробочек от таблеток. Ветер гулял над озерами, и поднятые им волны искрились в солнечных лучах, ослепляя Аннику, заставляя ее жалеть о забытых дома солнечных очках.
Прокурор знал, он помнил, что она сделала, в отличие от многих сегодня. В редакции хватало сплетен об этом в первые годы, но кто-то увольнялся, происходили новые громкие события, былое стиралось из памяти. Порой кто-нибудь из только что взятых на работу временных сотрудников с благоговейным трепетом спрашивал ее, действительно ли она убила своего парня? И тогда Анника в качестве ответа предлагала им не верить слухам, а обратиться к источнику, в результате чего они обычно сразу же исчезали, хотя, по сути, и действовали так, как она советовала им поступить. К настоящему моменту со времени самого трагического события прошло уже столько лет!..
Многие забыли о нем, оно уже почти никого не заботило.
Мост в Меллёсе ремонтировали, она повернула налево у киоска и медленно поехала в сторону Харпсунда. Ее бабушка в течение нескольких десятилетий была домоправительницей в летней резиденции премьер-министра. Встречалась со шведскими топовыми политиками, а также с величинами мирового масштаба вроде Никиты Хрущева и Жоржа Помпиду. Мама и другие взрослые обычно спрашивали ее о сильных мира сего: какую еду они любили, кто пил больше всех, но бабушка никогда ни слова не говорила о своих гостях (именно так она смотрела на них, когда они приезжали к ней домой).
Огромный хлев появился слева от машины, и Анника сбавила скорость. Она переключилась на пониженную передачу, когда подъехала к самому господскому дому, проползла мимо въезда в усадьбу. На парковке не стояло ни одного автомобиля СЭПО, значит, премьер-министра здесь не было.
Харпсундское озеро отчасти залило долину, ей показалось, что она увидела знаменитый дуб, вокруг которого шведские премьер-министры катали на весельной лодке иностранных сановников.
Лес становился гуще по мере того, как она приближалась к Гранхеду, а дорога уже. Ветер уже не трепал с такой же злостью кроны деревьев, солнце палило. Она опустила боковое стекло. Запах мха и свежескошенной травы ворвался в салон, и Анника снова сбросила скорость.
Не сделала ли она ошибку, перебравшись в Стокгольм?
Могла остаться жить в родных местах, трудиться в «Катрихольмс-Курирен», у нее был бы сад и нашлись бы другие занятия.
Биргитта так и не получила никакого образования, предпочла работать кассиршей в продовольственном магазине во Флене. Красивая блондинка, она пользовалась успехом в компании друзей и среди коллег, и мама любила ее именно такой.
Проехав Гранхед, Анника повернула направо. Стволы берез сверкали на солнце, о чем-то перешептывались ели. Несколько лошадей подняли голову и посмотрели на нее, когда она проезжала мимо, среди них был почти новорожденный жеребенок.
Сразу за Юханнеслундом Анника снова сбавила скорость, поискала взглядом ответвление дороги. Там находился заросший травой и еле заметный съезд к Лукебю, маминому летнему домику, стоявшему на принадлежавшей Харпсунду земле. Она машинально свернула на него, проехала несколько метров по невидимым корням и камням, поставила машину на ручной тормоз и выключила мотор. Тишина эхом отдавалась в салоне. Сидела несколько секунд и слушала пустоту. Дальше впереди ей удалось различить идущую между сосен наполовину заросшую дорогу к хутору. Здесь она училась ездить на велосипеде, плавать в озере Хушён. Здесь проводила все лета своего детства, с восторгом встречая каждый новый день.
Анника вышла из машины, повесила сумку на плечо и направилась в сторону просвета среди деревьев.
Дальнейший сценарий был ей хорошо знаком, но все равно чужой для нее. Она не появлялась здесь более десяти лет, да и мало кто наведывался сюда, судя по состоянию дороги.
Земля скользила под ее ногами после вчерашнего дождя.