Анника Бенгтзон села на диван с двумя чашками кофе в руках. Ее глаза стали размером с блюдца, стоило ей увидеть папку.
– Все? Действительно?
– Комиссар К. сказал, что ты вправе взглянуть на них, – сообщила Нина. – Это может принести пользу расследованию. Но согласно закону о защите источника, тебе нельзя ничего цитировать отсюда.
– Ого, – сказала Анника, отставила от себя чашки и схватилась за кипу бумаг. Она раскрыла папку, перелистала содержимое и остановилась на фотографиях с места преступления. Они были цветными, но качество копий оставляло желать лучшего.
Нина ждала, пока репортерша изучала их.
– Я была там, – произнесла Анника тихо. – Видела, как она лежала за надгробием. Хотя я стояла с внешней стороны.
Нина не подумала о том, что фотографии места преступления, появившиеся в прессе, делались с другого места.
– Я проходила там вчера, – сообщила Анника. – Даже немного жаль, что они вырубили кусты и привели в порядок могилы, магия частично исчезла.
Она закрыла папку.
– Тысяча благодарностей. Я прочитаю все внимательно, но, естественно, никаких цитат.
Они потянулись за чашками с кофе одновременно.
– Я слышала, защита жестко обошлась с тобой вчера, – сказала Анника.
Чашка не дрогнула в руке Нины, хотя недавняя неудача в зале суда огнем жгла ее изнутри. Она знала, что, если Берглунда оправдают, она никогда не простит себе этого.
Нина подула на напиток. Она не любила кофе, но он позволял ей чем-то занять руки. Обычно она никогда не пила его так поздно, потом пришлось бы проваляться без сна до четырех утра, хотя это не относилось к напитку без кофеина.
– Там не было ничего опасного, – сказала она и сделала маленький глоток, он действительно имел вкус обычного кофе, резкий и горький. – Слушания в малом зале всегда проходят в такой манере. Они гораздо более резкие по тональности, чем традиционные судебные процессы.
Анника слегка приподняла брови, как обычно делала, чего-то не понимая.
– Это связано с самим помещением, – объяснила Нина. – Стороны имеют собственные комнаты по соображениям безопасности, они проходят внутрь через две разные двери. Представители защиты и обвинения никогда не встречаются вне его.
– Не сталкиваются у кофейного автомата. – Анника подняла свою чашку.
– Точно. Никогда не обмениваются фразами вежливости, не разговаривают о погоде. Атмосфера в зале может сложиться по-настоящему напряженная.
– И как ты думаешь? Его осудят?
Нина погрела ладони о чашку.
– Если суд примет пробу ДНК в качестве доказательства, ему некуда деваться. Если он сам не совершил преступление, то помогал преступнику. Однако совпадение не стопроцентное, хотя результаты почти никогда…
Анника секунду смотрела на свое колено.
– Мне надо спросить тебя об одном деле, – сказала она потом. – Биргитта, моя сестра, не пришла домой с работы позавчера, никто не в курсе, где она, и от нее мне пришли два сообщения о том, что ей нужна помощь, но я не знаю, в чем дело. Я разговаривала с ответственным дежурным криминальной полиции лена, и она приняла мое заявление об исчезновении.
Нина сделала два больших глотка из своей чашки, чтобы потом отодвинуть ее от себя с чистой совестью.
– Я полагаю, ты пробовала звонить своей сестре?
Анника кивнула.
– Могла она вляпаться в какую-то историю?
Репортерша колебалась.
– Что-то здесь не так, – сказала она. – Эсэмэски, где Биргитта просит о помощи, посланы 25 и 31 мая, а тогда она еще не исчезла. Последняя была отправлена около половины пятого в воскресенье утром, а она пропала в воскресенье вечером.
– Что говорит ее муж?
– Он также подал заявку об исчезновении Биргитты в полицию Мальмё, где они живут. Он ужасно обеспокоен…
– Большинство потеряшек возвращаются довольно быстро.
Репортер улыбнулась еле заметно:
– Я знаю.
– Каждый год в полицию поступает семь тысяч заявлений о пропаже людей, – сказала Нина, – и туда входят все краткосрочные исчезновения, подростки, сбегающие из дома, претенденты на политическое убежище, которые уезжают по собственной воле вместе с детьми…
Анника Бенгтзон допила содержимое своей чашки одним глотком. Нина уже раньше заметила, что та истребляла кофе, подобно одолеваемому жаждой путнику в пустыне.
– Что происходит с теми, кто не появляется? – спросила Анника и отодвинула от себя пустую чашку.
– Их родственников уведомляют, что они находятся в розыске, или регистрируют через шестьдесят дней, – сказала Нина. – С помощью уведомления проверяется, не забыл ли кто-то аннулировать заявление о пропаже, и отсеивают уехавших соискателей убежища.
– И сколько обычно бывает тех, кто не нашелся?
– Около сотни, сведения о них заносят в центральный полицейский регистр пропавших лиц. Тогда мы поднимаем их описание и стоматологическую карту, ее регистрируют у судебного стоматолога в Сольне…
Нина посещала этот регистр во время учебы, красное кирпичное здание с синими шторами, где царило состояние постоянной готовности, в любой момент могла случиться крупная катастрофа с множеством жертв, и тогда их специалисты мгновенно включились бы в работу, идентифицировали погибших и изувеченных…
– А потом?
– Через год в регистре от них остается порядка трех десятков человек.
Они сидели молча какое-то время.
– И как много находится там сейчас? Всего?
– Во всем регистре? Тысяча триста лиц.
Ее брат, Филипп, был одним из них.
Анника вытаращила на нее глаза:
– Шведов? Которые совсем исчезли? Поглощенные землей?
– Часть дел – старые, еще с пятидесятых годов.
– Ого. Когда их объявляют умершими?
– Это юридическая формальность. Раньше требовалось по меньшей мере десять лет, но после цунами срок уменьшился наполовину. Если, например, видели, как кто-то утонул, а тело так и не нашли, такого человека можно объявить мертвым примерно через год. Близкие должны ходатайствовать в налоговом департаменте, чтобы пропавшего объявили умершим. Речь идет о юридических и финансовых моментах, получить заключение, страховки, разобраться с банковским счетом…
– А если они никого не волнуют? Никому не надо объявлять их умершими?
Нина задержалась с ответом на секунду, перевела дух. Что происходило с никому не нужными? Вроде ее брата?
– Они остаются в регистре как несуществующие…
– Нет, она скоро вернется, – сказала Анника и заглянула в свою пустую кофейную чашку, словно та могла снова наполниться каким-то волшебным образом.
Нина колебалась мгновение.
– Если о ее исчезновении заявили и в Стокгольме, и в Мальмё, возможно, в данном случае потребуется координация действий со стороны ГКП, – заметила она. – Я могу поговорить с дежурным из лена и посмотреть, что можно сделать.
– Было бы здорово, – сказала Анника.
Нина поднялась.
– Я не хотела бы докучать тебе.
– Ты никогда не в тягость, – возразила Анника Бенгтзон, – и тебе это известно.
Нина вышла в прихожую. Джимми Халениус стоял там в носках и искал что-то в кармане куртки.
– Привет, Нина! Как дела?
– Спасибо, хорошо. А ты сам как?
– Цифры опросов общественного мнения оставляют желать лучшего, а в остальном замечательно. У тебя нет жевательного табака с собой?
Она улыбнулась, извиняясь, и наклонилась за своей обувью. Джимми явно нашел то, что искал, поскольку с вздохом облегчения направился на кухню с порцией табака в руке.
– Чем будешь заниматься в Янов день? – спросила Анника от двери в гостиную.
Нина ответила не задумываясь:
– Я работаю. А вы?
– Не знаю точно. Калле и Эллен будут у Томаса в этом году, а дети Джимми уедут к своей матери в Южную Африку, как только закончится учебный год. Мы же хотели собрать компанию и поехать куда-нибудь. Жаль, что ты работаешь.
Нина завязала шнурки на туфлях и выпрямилась, волосы упали ей на глаза.
– Я дам знать о себе, как только переговорю с дежурным из лена.
Дверь закрылась за ней, и Нина остановилась на лестничной площадке, погруженная в свои мысли.
Почему она солгала, что работает в праздник? Пожалуй, весело было бы прокатиться куда-нибудь с друзьями, если будут только взрослые. В принципе она не видела ничего плохого и в детях Анники Бенгтзон и Джимми Халениуса. Вместе они представляли собой довольно забавную компанию: светлокожая блондинка Эллен, черная, как ее мать, Серена, Калле с зелеными, как у Анники, глазами и Якоб, выглядевший как более темная версия своего отца. Но она чувствовала себя неуютно, оказываясь в чужом семейном кругу.
Нина не стала вызывать лифт и спустилась по лестнице.
На улице она постояла немного. Было по-прежнему жарко, почти душно. Нина почувствовала, как блузка прилипает к спине. Порой она до боли в сердце скучала по своим брату и сестре. Вместе они толком не жили, гораздо старше ее по возрасту, они возникали в жизни Нины крайне редко. Ивонна, появлявшаяся с кремом от загара и намазывавшая им Нине плечи, нос и колени («Ты не должна разрешать ей загорать так, разве не видишь, как она выглядит? Что ты за мать?»). Филипп, приходивший с книгами на шведском, испанском и немецком, которые читал ей («Es war einmal ein Mädchen, das mit seinem Vater und Stiefmutter lebte…»).
Но Ивонну убили ее коллеги в лесах к северу от Эребру шесть лет назад. А Филиппу, ее рыцарю и старшему брату, числившемуся в регистре пропавших лиц, было не суждено вернуться назад. Она сама застрелила его на семейной наркоферме на севере Марокко.
Нина вдохнула пропитанный сыростью воздух и удерживала его в легких, пока они не заболели.
А потом пошла домой через Стенстаден.
Звуки американского комедийного сериала просачивались в кухню из гостиной. Джимми сидел там и разговаривал по телефону, вероятно, с министром. Аннике его голос напоминал мелодию без слов, он то совсем затихал, то появлялся снова, постепенно набирая силу. Дети спали, ей казалось, что она слышит, как они дышат, несмотря на разделявшее их расстояние и закрытые двери.