– Я не верю, что Ингела имеет хоть какое-то отношение к делишкам Ивара, – сказала Нина. – А нет молока к кофе?
Эвелина Гранквист сжала челюсти так, что желваки заходили на щеках, но встала, подошла к холодильнику и достала открытый пакет с молоком.
– Спасибо, – сказала Нина и до краев наполнила им свою чашку.
Она сделала глоток, от холодной добавки кофе стал не таким горячим и поменял цвет на серый, какой имеет грязная вода после мытья посуды.
– Но почему тогда ты здесь? – спросила директриса.
Ее руки больше не перекрещены.
– Ради Ингелы, – ответила Нина.
Глаза Эвелины Гранквист расширились. Нина сидела молча, жевала плюшку, ждала реакции противной стороны.
– Как… что ты имеешь в виду? – спросила наконец ее собеседница.
Нина потянулась за салфеткой и вытерла сахарную обсыпку с губ.
– Предварительное расследование преступления, в котором обвиняется Ивар Берглунд, продолжается уже более года. В нем задействован десяток следователей, и никто из них пока не вспомнил об Ингеле.
Она вперилась взглядом в директрису, в душе надеясь, что это была правда.
– Я сказала «нет», когда они хотели допросить ее, – резко произнесла Эвелина Гранквист. – Объяснила им, что у них ничего не получится.
– Именно это я имею в виду, – сказала Нина. – Никто не настоял на разговоре с ней.
– Она ничего не знает о делах брата.
– Сейчас ты рассуждаешь точно так же, как эти следователи. Ты говоришь вместо Ингелы, словно знаешь лучше, чем она.
Директриса скрестила руки и ноги снова.
– Это ради Ингелы, – уверила она. – Я не хочу, чтобы она волновалась.
– Твое беспокойство вполне понятно, – кивнула Нина.
– У меня хорошие отношения с Ингелой, она мне доверяет. Почему я должна пускать тебя к ней?
Нина выпрямила спину.
– Все, кто работает по данному случаю, обошли своим вниманием Ингелу Берглунд, как умалишенную. Я считаю такое отношение неуважительным.
Директриса поджала губы.
– Я не понимаю, почему это столь важно. Ничто сделанное этим парнем не может оправдывать ваше желание побеспокоить Ингелу.
Нина внимательно посмотрела на нее.
– Его обвиняют в убийстве опустившегося мужчины в Наке в прошлом году, – произнесла она тихо. – Преступник пытал свою жертву, выдрал ногти, подвесил голой над муравейником и обмазал медом. Причиной смерти стало удушение с помощью пластикового пакета. Мы будем рыть носом землю, лишь бы найти преступника, даже если это означает тронуть твои чертежи.
Эвелина вытаращила на нее глаза.
– Ивар Берглунд подозревается в нескольких преступлениях, – продолжила Нина. – Пока еще мы не нашли достаточно доказательств для предъявления ему новых обвинений, но нам удалось привязать его к нанесению тяжких телесных повреждений политику Ингемару Лербергу в Сальтшёбадене в прошлом году, я не знаю, читала ли ты об этом случае в газетах?
Эвелина моргнула несколько раз, пожалуй, искала что-то в своей памяти. Нина не стала дожидаться ее ответа.
– Преступник раздвигал Лербергу ноги, пока мышцы не порвались. Ему связали руки за спиной и подвесили за запястья, в результате чего оба плеча вышли из суставов. Его били по ступням, сломали ему пять ребер и челюсть и выкололи глаз. Он все еще лежит в коме, год спустя, с тяжелыми травмами мозга. К сожалению, дышит сам, а потому его мучения нельзя прекратить, просто выключив аппарат искусственного дыхания.
Лицо директрисы побелело. Она потупила взгляд.
– Жена Ингемара бесследно исчезла, вероятно, Ивар Берглунд убил и ее тоже, – продолжила Нина. – Трое его детей живут в приемной семье. Никто не приходит к нему в больницу. Пусть это и не играет никакой роли, он ведь, скорее всего, полностью выключен из окружающего мира…
Эвелина Гранквист встала и отошла к мойке, налила себе стакан воды и выпила залпом. Потом села снова.
– Ингела не может находиться в зале суда и свидетельствовать, – сказала она тихо. – Из этого ничего не получится. У нее случаются приступы, стоит ей разволноваться.
– Ее никто не собирается вызывать в суд, – успокоила ее Нина. – Процесс почти закончен. Я просто хотела бы поговорить с ней, спросить о том, как они росли вместе.
Она подумала о Петере, приготовившем плюшки, которые она ела, может, Ингела тоже не умела говорить?
Эвелина Гранквист посмотрела на нее, водя пальцами над кофейной чашкой.
– Что именно ты хочешь знать?
– Как все происходило в детстве Ингелы, каким был Ивар. Как думаешь, она сможет ответить на несколько вопросов о своем детстве?
Директриса потянулась за плюшкой. Нина взяла валявшуюся на столе бумажку и скатала ее в маленький твердый шарик.
– Я, конечно, получу историю болезни, – сказала она. – Это просто вопрос времени. Ты можешь помочь мне или нет?
Эвелина опустила глаза.
– Ингела отличается от других, – сказала она. – Диагноз неясен, у нее несколько расстройств, синдром дефицита внимания и гиперактивности с признаками аутизма, возможно, в результате асфиксии при рождении, кто знает. Ее ай-кью достаточно высок, почти на нормальном уровне, хотя она не очень хорошо общается с другими людьми. Гораздо лучше у нее получается это с животными. Но Петер – аллергик, поэтому она не может держать собаку здесь, и это большая печаль…
Она замолчала. Нина по-прежнему сидела на своем месте, не шевелилась.
– Ты хочешь присутствовать, когда я буду разговаривать с ней? – спросила она. – Ты имеешь право находиться там, но это вовсе не обязательно.
– Она у себя в комнате, – сообщила Эвелина Гранквист, поднялась и пошла к выходу, ее туфли плотно прилегали к пластиковому полу.
Нина последовала за директрисой в коридор и вверх по лестнице. В гостиной кто-то начал петь.
Комната Ингелы Берглунд находилась в самом конце темного коридора с дверьми по обе стороны. Эвелина Гранквист постучала.
– Ингела? К тебе посетитель. Здесь одна девушка, и она хочет поговорить с тобой. Мы можем войти?
Никакого ответа.
Эвелина Гранквист открыла дверь. Поток света вырвался в коридор.
– Привет, Ингела, – сказала она и шагнула через порог.
Нина задержалась в дверях. Комната была светлой и приятно меблированной, в ее интерьере преобладали розовый и голубой цвета.
Директриса подошла к женщине, которая сидела перед окном и смотрела наружу. Она положила руку ей на плечо и наклонилась вперед.
– Ингела, к тебе посетительница. Она приехала сюда из Стокгольма, чтобы навестить тебя.
Небольшого роста коренастая хозяйка комнаты, одетая в розовый спортивный костюм, телосложением, а также цветом светло-коричневых с проседью волос напоминала Ивара Берглунда. Она повернула голову и бросила на Нину застенчивый взгляд.
– Привет, Ингела, – сказала Нина. – Меня зовут Нина, я хотела бы поговорить с тобой, можно?
У женщины были такие же глаза, как и у ее брата, но с гораздо более открытым взглядом. Она торопливо отвернулась.
– Я не люблю чужих, – ответила она.
Она говорила на том же самом диалекте, как директриса и ее брат.
Нина достала свой мобильный телефон и включила функцию записи.
– Допрос Ингелы Берглунд, – сказала она, – в доме инвалидов Бломстергорден в Лулео, среда 3 июня, время 10.15. На допросе присутствует ее опекун Эвелина Гранквист.
У Эвелины Гранквист покраснели щеки, но она не стала протестовать.
Нина сунула мобильник в карман пиджака, микрофон был очень чувствительный и прекрасно работал через ткань. Она принесла стул с другого конца комнаты и села рядом со своей свидетельницей, так чтобы они могли смотреть на улицу вместе. Под окном находилась парковка, Нина увидела свой автомобиль за чахлой березой. Ингела Берглунд не обращала на нее никакого внимания.
– В детстве у меня была собака по имени Зорро, – сказала Нина и посмотрела на свой автомобиль. – Зорро означает «лисица» по-испански, а я жила в Испании тогда и считала, что моя собака выглядит как лисичка. Она была рыжей.
Нина сидела неподвижно, не спуская взгляда с машины, судя по духоте и спертому воздуху в комнате, ее давно не проветривали. Вскоре она почувствовала, как Ингела Берглунд скосилась на нее.
– Зорро и я играли каждый день, – продолжила Нина. – Он стал моим лучшим другом, научился плавать и приносить мячи из моря. Зорро любил все мячи, но особенно красный, пожалуй, поскольку они имели почти одинаковый цвет…
Теперь Ингела Берглунд уставилась на нее широко открытыми глазами. Нина повернула голову и встретилась с женщиной взглядом, но та сразу же отвернулась.
Нина снова занялась изучением своего автомобиля.
– Ты любишь собак? – спросила она.
Ингела Берглунд кивнула.
– Свидетельница кивает, – сказала Нина. – У тебя есть собака сейчас?
Ингела Берглунд фыркнула.
– Петер, он болеет из-за собак, чертов глупышка Петер.
Эвелина открыла рот, вероятно, с целью поправить женщину. Нина торопливо подняла руку, чтобы остановить ее.
– Как звали твою собаку, когда ты была маленькой? – спросила Нина.
– Бустер, – сразу же ответила Ингела.
– Она была твоей собакой или Ивара тоже?
Она фыркнула снова:
– Собака Ивароарне умерла.
Она произнесла имена братьев одним словом.
– Ивара и Арне, – повторила Нина. – Как жаль, что их собака умерла.
Ингела Берглунд уставилась в окно.
– Это была главным образом собака Ивара или Арне? – спросила Нина.
– Ивароарне, – ответила Ингела Берглунд. – Ивароарне. Они одинаковые.
Радиатор отопления работал, несмотря на время года. Теплый воздух поднимался от него прямо в лицо Нины.
– Ивар и Арне, – сказала она. – Твои братья. Это была их общая собака?
Ингела Берглунд неуклюже поднялась со стула, семенящей походкой удалилась к своей кровати и легла на нее спиной к комнате. Нина смотрела ей вслед, коренастое туловище, седовато-коричневые волосы. Они одинаковые? Эвелина Гранквист поспешила к женщине, положила ладонь ей на руку.
– Ингела, как дела?