– Мама, – позвала Дестини от двери. – Мама на работе?
– В своей обычной одежде. Они переодеваются у себя в магазине.
Девочка говорила на сконском диалекте, замечательно, значит, она ходила в детский садик.
– Да, – сказал Стивен, и его голос дрогнул. – Мама на работе. Она скоро придет.
– Но ты помнишь, в какой конкретно одежде?
Он поднялся и принес еще кофе, Анника не спускала с него взгляд. Май выдался необычайно холодным месяцем во всей стране, с ночными заморозками и в Свеаланде, и в Гёталанде. Если Биргитта исчезла две недели назад, она, скорее всего, была одета в куртку, брюки, соответствующую обувь и, пожалуй, шарф. В воскресенье в Сконе уже пришла жара, но она, значит, пропала в летней одежде.
– Я не помню точно, – ответил он, смотря на Аннику.
– Подумай.
Он сглотнул:
– По-моему, на ней были шорты и футболка. Сандалии. Волосы собраны в конский хвост.
У него явно задрожали руки.
– Ты помнишь еще что-нибудь, сумку, например?
– Она была обычная, светлая, кожаная…
Анника знала, какую сумку он имел в виду.
Он положил одну руку на другую, дрожь уменьшилась, его взгляд сместился в направлении гостиной, откуда слышались звуки детской программы.
– Что мне делать, если она не вернется? – пробормотал он.
Анника не знала, как ей ответить.
– Биргитта выглядела как обычно в последние недели? – спросила она.
– Папа, «Пингу» закончился, – сообщила Дестини.
Стивен исчез в прихожей. Вернувшись, молча сел на свое место.
– У тебя есть какая-нибудь работа? – спросила Анника.
Он покачал головой:
– Я, наверное, буду получать пенсию по инвалидности.
– Что с тобой не так? – спросила Анника, вопрос прозвучал жестче, чем ей хотелось.
– Болезнь Паркинсона, – ответил он. – Сейчас дело обстоит чуть лучше, я пью таблетки.
Анника открыла рот и закрыла его снова.
– И давно это у тебя? – поинтересовалась она после паузы.
– Давно, – подтвердил он. – Хотя диагноз я узнал осенью. Мне следовало провериться раньше, я чувствовал себя ужасно довольно долго, но считал, что все пройдет.
Анника внимательно посмотрела на Стивена, на правую руку, ритмично дрожавшую под левой. Она почувствовала, как у нее слегка покраснели щеки, сама всегда считала его ни на что не годным лентяем. Может, Биргитта устала от больного мужа и решила начать другую жизнь?
– У меня есть подруга в ГКП, – сказала Анника. – Она должна добиться, чтобы они отследили мобильник Биргитты.
Стивен закрыл лицо руками.
– Как ты думаешь, где она может быть? Ты ведь выросла вместе с ней? Куда она могла отправиться?
Анника потупила взгляд, неприятное ощущение, словно ее поймали за руку, нахлынуло на нее, она должна была знать, заботиться.
– Я сообщу тебе, как только что-нибудь узнаю, – пообещала она.
Дестини сидела в своей комнате с гигантскими наушниками на голове и таращилась в айпад небольшого формата, когда Анника обувала туфли. Она не стала мешать ребенку, тихо закрыла за собой входную дверь и пошла вниз по лестнице.
Воздух показался опьяняюще свежим, когда Анника вышла из подъезда. Она пошла быстрым шагом, не оборачиваясь, и остановилась, только когда оказалась вне поля зрения с балкона Стивена. Она прислонилась спиной к фасаду здания, перевела дух, коснулась затылком кирпичной стены, а потом достала свой мобильный телефон и набрала номер Нины Хофман. Никакого ответа. Затем она позвонила в «Хемчёп» в торговом центре Триангелн снова и попала на тот же самый коммутатор, что и в прошлый раз.
– Я хотела бы переговорить с кем-нибудь из начальства, – сказала она.
– По какому поводу?
– Я нашла кусочек стекла в детском питании.
Ее собеседница с коммутатора пропала, потом послушался треск и щелчки в трубке, и в конечном итоге ей ответила другая женщина.
– Добрый день, меня зовут Анника Бенгтзон, и я ищу мою сестру Биргитту Бенгтзон, меня интересует, трудится ли она сегодня?
– Кто?
– Биргитта Бенгтзон из Хеллефорснеса. Она у вас новенькая, возможно, не успела начать работать еще…
– Где она работает, ты говоришь?
– На кассе.
– На кассе? Нет там такой сотрудницы.
Анника перевела дыхание.
– Я могу поговорить с заведующей магазином? – спросила она.
– Это я, – ответила женщина. – Ты действительно нашла кусок стекла в детском питании?
– Нет, вовсе нет, – сказала Анника. – Это, наверное, какое-то недоразумение. Извини за беспокойство.
Она опустила мобильник.
Все лгали.
ГРЕГОРИУС
(пост от 3 июня, 16.53)
Равноправие для меня – это когда можно оттрахать сучку-феминистку в вагину большим ножом. А лучшее, что можно сделать для равноправия в Швеции, так это выйти на улицу с бейсбольной битой и убивать феминистское отродье.
Поверхность площадки на утесе была горячей и шершавой, во всяком случае, такой ее чувствовал ладонями Андерс Шюман. Если он закрывал глаза, то ему сразу начинало казаться, что он на своем острове в шхерах, откуда до открытого моря рукой подать. Звуки и запахи совпадали, то же самое касалось движения воды, однако фоновые шумы отличались, здесь их источником главным образом служили люди и проезжающие автомобили.
Честно говоря, он по-настоящему даже не знал, где находится. Впрочем, это ничуточки его не волновало, ведь в служебном автомобиле имелся навигатор.
Он прищурился, глядя на водную поверхность, отразившийся от нее солнечный свет ослепил его таким образом, как ему нравилось, словно яркой вспышкой озарив все вокруг.
Рубашку он давно снял и положил рядом с собой. Его бледное крупное тело стало розовым от солнца, плечи горели. В любом случае он находился где-то далеко на острове Вермдё, на скалистом утесе, где закончилась дорога и начиналось настоящее море, впереди за блестящей водной гладью угадывались очертания островов.
Сегодня, как в любое другое утро, он стоял в пробке по пути в редакцию газеты, где его якобы ждали, и вдруг что-то внутри его надломилось. Он включил первую скорость, вырулил на обочину и проехал мимо всей вереницы застывших машин с внутренней стороны. Рисковал, конечно, но зачем тогда ему нужен его глотающий ведрами бензин здоровенный внедорожник? Он ехал без цели и без толики сомнения.
В первый раз за все время позвонил своей секретарше и сказал, что не придет на работу. Конечно, она удивилась, но расспрашивать не стала.
Лодочный мотор затарахтел где-то поблизости, закашлялся и затих.
Шюман провел рукой по грубой поверхности рядом с собой, между пальцами остались мелкие камешки и сосновая хвоя. Море всегда служило ему утешением в трудные минуты, было его страстью и вечной ценностью. В его представлении рай выглядел как шхеры Рёдлёга – серые скалы и пенящаяся водная гладь.
К сожалению, его супруга иначе представляла себе рай.
Она любила театр и аккуратно подстриженные газоны. Пока они жили вместе, он не мог скрыться на своем острове.
Ни на какую другую награду в жизни после этого в принципе и не рассчитывал.
Его жена была верующей, и он втайне завидовал ей. Они часто спорили о религии, когда между ними только завязывались отношения, совершенно без всякой пользы для кого-либо из них, однако эта тема умерла уже несколько десятилетий назад.
Для него вопрос о вере, независимо от религии, был совершенно непонятен. У него просто не укладывалось в голове, как взрослые, образованные, интеллигентные люди могли верить в сказки. На полном серьезе?
Культурные, моральные, эстетические аспекты он понимал, с помощью воспитания человека можно было сделать католиком, или иудеем, или мусульманином, точно так же, как человек был шведом, социал-демократом с рождения и по складу натуры, но чтобы действительно верить? Жить в заблуждении, что мы созданы высшей силой, которая, кроме того, по совершенно непонятным причинам хотела нам добра?
На его взгляд, на самом деле все обстояло совсем наоборот.
Стоило человеку осознать, что он существует, до него одновременно доходило, что это не навсегда. Он не мог жить с такими знаниями и поэтому придумал некий высший смысл для своего бесцельного пребывания на земле. Создал Бога по своему подобию, кого-то, кто защищал бы его и заботился о нем: всеобъемлющую силу, которой можно поклоняться, молиться.
И сначала это была женщина, дарующая жизнь и еду.
Однако постепенно, по мере того как произошел переход от охоты и собирательства к оседлому образу жизни и началась борьба за территории, войны, патриархат взял власть и Бог поменял пол и стал мужчиной.
Шюман вздохнул, раскрошил между пальцами сосновую хвою. Лодочный мотор затарахтел снова и на этот раз сразу не заглох. Сквозь его шум он услышал сигнал своего мобильного телефона и огляделся обеспокоенно. Аппарат молчал весь день, Шюман утром сообщил своей секретарше, что не собирается ни с кем разговаривать, но сейчас мобильник не унимался, возможно, звонила жена?
Он замешкался с рубашкой, телефон лежал в нагрудном кармане. Нет, это был звонок из редакции. Шюман опустошил легкие от воздуха и ответил.
– У меня серийный убийца на проводе, – сообщила его секретарша. – Густав Холмеруд, он ужасно возмущен и настаивает на разговоре с тобой.
Сегодня религия ушла на второй план. Шюман где-то читал (вероятно, в собственной газете), что шведы больше верили в привидений, чем в Бога. Это, конечно, не соответствовало истине, но факт оставался фактом. Шведы, возможно, были самым секуляризованным народом в мире. Это не делало их более рациональными или независимыми от руководства, а просто меняло предмет доверия.
– Что он хочет? – спросил Андерс Шюман.
Бог служил образцом для подражания, Его воля определяла бытие людей, устанавливала общественные нормы и моральные принципы. С Его словами любой мог познакомиться посредством Библии, там находилась Истина, от Него человек получил Заповеди. Его молили о милости, Ему исповедовались, Его просили об отпущении грехов. И Господь судил и осуждал, беспощадно наказывал и прощал. Впрочем, теперь он, похоже, не делал этого больше.