И сейчас она стояла здесь после пяти обвинительных приговоров и задавалась вопросом, с кем ей, собственно, предстояло встретиться: жалким домашним тираном, бессовестным маньяком или невиновной жертвой судебного произвола.
– Пожалуйста, войди, – сказал громкоговоритель под потолком.
Анника подняла руку в направлении висевшей в углу камеры наружного наблюдения и шагнула в шлюзовую кабину. Два охранника, мужчина и женщина, наблюдали за ней из-за перегородки из пуленепробиваемого стекла. Она положила свою записную книжку в маленький пластмассовый ящик, который проехал через сканер, и сама прошла через металлодетектор в стерильную зону. Там она показала свои документы и, одолжив ручку, написала на специальном бланке собственное имя, а также имя человека, с кем собиралась встретиться. Плюс своей подписью подтвердила готовность соблюдать все условия визита (что ее при необходимости обыщут две охранницы, проверят на предмет спрятанных наркотиков с помощью специальной собаки, а также что она согласна остаться в запертом помещении наедине с заключенным).
– Это будет комната номер семь, – сказал охранник-мужчина и положил ее водительское удостоверение на полку за стойкой охраны. – Хочешь кофе?
Она поблагодарила, но отказалась.
Они отправились в путь по коридору с нумерованными дверями.
– Вам придется прибраться там самим потом, – сказал охранник.
Как будто она приехала сюда ради секса.
Она вошла в тесное помещение.
– Отсюда ты можешь связаться с охраной с помощью переговорного устройства, и здесь имеется тревожная кнопка…
Анника кивнула и снова поблагодарила.
Дверь за ней закрылась. Она осталась стоять посередине комнаты, огляделась. Ее взгляд скользнул по кровати с поролоновым матрасом, бюро с простынями и одеялами, засунутыми в ящики, туалету и душу и одинокому стулу. Единственным украшением стен служила заключенная в рамку рекламная афиша экспозиции в Музее современного искусства художника-примитивиста по имени Юхан Вальстрём – старики в красном, синем и серебристом нарядах. Картина называлась «В комнате ожидания». Весьма к месту.
Она опустилась на стул. Сейчас Густава Холмеруда привели в сектор, где она находилась, теперь они шли по какому-то коридору. Скоро ему предстояло подвергнуться тем же процедурам проверки, с какими уже столкнулась она, с небольшим дополнением, помимо прочего, поменять обувь (случалось, что заключенные вырезали полости в подошвах своих кроссовок и наполняли их героином). После окончания визита и перед возвращением к себе он должен был пройти голым через металлодетектор. Все оборудование, предназначенное для осуществления мер безопасности, проверялось здесь каждый день, и сами они соблюдались очень строго. В результате в бункере Кумлы очень редко находили наркотики, не случалось побегов и происходило очень мало убийств.
Анника посмотрела на решетку, закрывавшую окно снаружи.
Она где-то читала, что людям, которые не могли видеть горизонт, все представлялось в несколько искаженном виде. Что если постоянно наталкиваться взглядом на стены и не иметь возможности обозревать неведомую даль, то расстояние воспринималось неправильно, мы ведь возникли в бесконечной саванне, хотя изначально были рыбами, выбравшимися на сушу 150 миллионов лет назад.
Дверь открылась, и Анника инстинктивно встала, ее глаза расширились, а ладони стали влажными от пота.
Густав Холмеруд оказался крупнее, чем она думала. Она всегда считала его сутулым коротышкой, однако немногочисленные фотографии, сделанные вне зала суда, создавали неправильное представление о нем. Он занимал весь дверной проем, высокий и широкоплечий, с длинными руками и короткими ногами. Его волосы были влажными – он принял душ перед ее визитом.
Они обменялись рукопожатиями, его ладонь оказалась холоднее, чем ее. Искривленный рот подсказал ей, что он испытал сильное разочарование, увидев ее.
– Значит, Андерс Шюман прислал своего помощника, – сказал он. – Хотя, может, это и к лучшему.
Дверь за ним закрылась, замок заскрежетал. Анника поспешила сесть на единственный стул, не хотела рисковать, очутившись на кровати рядом с заключенным.
– Спасибо за интервью, – сказала она, положив ручку и блокнот на колени.
Густав Холмеруд остался стоять. Со статистической точки зрения он соответствовал всем обычным критериям женоубийцы: этнический швед, психически здоров и ранее не судим, точно как большинство шведских мужчин. Но большинство мужского населения не убивало своих женщин ножами, когда те пытались вырваться из-под их власти.
– Я думаю, ты неправильно поняла свое задание, – сказал Густав Холмеруд и опустился на край кровати. – Ты не будешь записывать никакого интервью, твоя задача – позаботиться, чтобы я вышел отсюда.
Он переместился к ней, причем настолько близко, что их ноги почти соприкоснулись, и уперся локтями себе в колени. Выдыхаемый им воздух попадал ей прямо в лицо, от него пахло кофе.
Анника не сдвинулась с места и не пошевелилась, посчитала, что нельзя поддаваться на провокацию. Она пристально посмотрела ему в глаза, они были пустыми, с красными веками. Пожалуй, ему давали какое-то успокоительное.
– Нет, – ответила она. – Это ты неправильно понял ситуацию. Я не твой адвокат. Я – журналист и должна написать статью для газеты «Квельспрессен».
Он уставился на нее с приоткрытым ртом, потом отодвинулся и удобнее устроился на матрасе.
– Тебя, наверное, ужасно возбуждает то, что ты находишься здесь со мной, – сказал он. – Это же настоящий подарок судьбы для тебя. Ты уже видишь в своих руках Большой журналистский приз, не так ли?
Анника улыбнулась широко и печально, кивнула в направлении его промежности.
– Как дела, наверное, очень хочется?
Она постаралась сохранить непроницаемую мину на лице.
Он усмехнулся, поморщился презрительно.
– Думаешь, ты можешь вывести меня из себя, говоря всякие гадости?
– Ты заявил Андерсу Шюману, что невиновен во всех убийствах, за которые тебя осудили, – сказала Анника. – И вроде как хотел изложить свой взгляд на это дело. Я здесь и готова выслушать все, что ты захочешь рассказать…
Он перестал улыбаться.
– Послушай, крошка, – сказал он. – Я сам выберу, с кем мне разговаривать, и это будет какой-нибудь приличный редактор.
Белый мужчина средних лет, пожалуй, медиаперсона, лучше со знатной фамилией?
Анника выдержала его взгляд не моргая.
– Тебе видится кто-то более солидный и опытный, с брюшком? Такой, каким ты сам хотел бы стать, и выглядящий соответствующим образом?
Он посмотрел на нее пустым взглядом.
– Анника Бенгтзон, – сказал он. – Почему, собственно, ты гуляешь на свободе, а я сижу здесь?
Она почувствовала, как у нее похолодело внутри.
– О чем ты? Что ты имеешь в виду?
– Это ведь ты совершила убийство, а не я. Так можешь и написать в своей газете.
Она почувствовала, как у нее перехватило дыхание.
– «Он утверждает, что мой крик от наслаждения, а не от боли». Он хорошо трахал тебя, это было приятное чтение.
О боже, он читал ее дневник, входивший в материалы предварительного расследования, как, черт побери, сумел заполучить его? Хотя ничего странного, всего-то требовалось заказать из суда, после оглашения приговора он стал доступен любому. Она пыталась восстановить дыхание, чувствовала, как ее тело отяжелело и ослабло.
Он улыбнулся:
– Многие ваши из газет должны сидеть здесь. Твой коллега Патрик Нильссон, его ведь судили за самовольное присвоение звания представителя власти, ты знала об этом? Он переодевался в полицейского и снимал свидетельские показания на месте преступления. Боссе, из «Конкурента»… у него проблемы с судебными исполнителями, его аферы с акциями плохо закончились. А Берит Хамрин, старая коммунистка, сегодня должна считаться террористкой.
Он сложил руки на животе, явно наслаждаясь ситуацией. Анника сделала пометки у себя в блокноте.
– Ты здорово умеешь собирать информацию, – сказала она. – Именно так тебе удалось оказаться осужденным за эти преступления. Ты выучивал, что надо отвечать на допросах и когда тебя вывозили на места преступлений.
Он перестал улыбаться, поджал губы.
– Я предпочитаю иметь влияние на того, с кем разговариваю, – буркнул он.
– Мне ужасно жаль, – сказала Анника, – но сегодня тебе придется довольствоваться мной. Как получилось, что ты решил поменять позицию? Почему ты отказываешься от своих признаний?
Он подвинулся еще дальше на кровати и оказался спиной к стене. Его ноги выпрямились в коленях и торчали прямо вперед, на них были надеты пластмассовые тюремные тапки.
– Не надейся обмануть меня своей болтовней, – ответил он. – Я хочу, чтобы из этого получилось нечто грандиозное, не какая-то статейка в газете. Книга и телепрограмма и много публикаций в течение нескольких дней подряд.
Анника вздохнула беззвучно, взяла блокнот и ручку.
– Давай посмотрим, правильно ли я тебя поняла, – сказала она и опять сделала какую-то запись. – Тебя интересует синхронная атака по всем медийным направлениям. На телевидении, в газетах, социальных сетях, на радио тоже, пожалуй, и книга, все так?
Он колебался несколько секунд, потом кивнул.
– Да, точно так. Синхронная…
Анника посмотрела на него – большой живот, волосы, которые почти совсем поредели.
– Почему ты сделал это? – спросила она.
Улыбка погасла.
– Сделал что?
– Признался во всех этих убийствах?
Он сжал губы и скрестил руки на груди.
– Ты заявил Андерсу Шюману, что полицейские обманом заставили тебя признаться, – сказала она. – Что они и врачи заставили тебя поверить в твою значимость, пока ты признавался, тебе давали наркотики и одаривали вниманием…
– Андерс Шюман обещал мне, что без моего согласия в печать не попадет ни одного слова.
– Он сказал, что ты сможешь проверить свои цитаты, – возразила Анника.
Густав Холмеруд ничего не ответил ей и вперился взглядом в картину Юхана Вальстрёма «В комнате ожидания».