— Рано еще, говорите? — переспросил Боцман.
— Да, всего лишь одиннадцать… ну, половина двенадцатого.
— А мне сдается, будто ночь уже к концу…
Ханнинг еще некоторое время прислушивался к разговору. Фрау Гаус то и дело подливала всем настойки, а рыбаки, каждый раз постучав стопками по столу, тут же опрокидывали их. Настойка ударила в голову Ис-Вендланду. Он хвастал без зазрения совести, хотя и с лисьей осторожностью. От Боцмана это не ускользнуло, но он только ухмылялся: слишком он устал, чтобы вмешиваться. Ханнинг между тем клевал носом.
— Да я вижу, гости устали, — сказала фрау Гаус Вендланду.
— Немудрено, был страсно трудный день.
В кухне расстелили солому, а стол вынесли в сени.
— Спокойной ночи и спасибо вам, — сказал Боцман.
— Ну что вы, — оказала фрау Гаус. — Это же просто…
Она была очень возбуждена. Ханнинг молча потряс ей руку. Он беспрестанно зевал, глаза у него слезились. Ис-Вендланд, прощаясь с хозяйкой, долго смотрел на нее, а она на него.
— Гм-м… да, — сказал он. — Кхе-гм… знасит, спокойной носи… Как бы мне не простыть.
Пауза.
— Верно, в кухне не очень-то тепло… — сказала фрау Гаус и поглядела на широкую кровать с большой пирамидой подушек.
Ис-Вендланд в смятении ответил:
— Ну да нисего, уз как-нибудь не замерзну…
— Ночью станет холодней, — сказала она.
— Будем надеяться, сто не слиском, — отозвался он и еле удержался, чтобы не высморкаться двумя пальцами. — Так, знасит, спокойной носи.
— Спокойной ночи и приятных сновидений, — сказала фрау Гаус.
Когда Вендланд пришел на кухню, ему пришлось перебираться через обоих братьев Штрезовых. Ханнинг уже храпел. На плите тихонько дребезжал горшок. Боцман еще не спал.
— Она тебе, видать, приглянулась? — спросил он Вендланда.
— Осень приятная зенсина, правда, осень приятная.
Боцман зевнул.
— Давай-ка лучше спи.
Вендланд погасил лампу и залез под одеяло.
— Спокойной носи, — сказал он.
Голос его звучал бодро, в нем совсем не слышалось усталости.
— Приятных снов, — ответил Боцман и опять зевнул. Но сон не приходил. Боцману было хорошо известно это состояние: устал как собака, а все равно заснуть не можешь. День был слишком тяжелый. «Если бы не удалось открыть нож, лежали бы мы сейчас в другом месте, — размышлял он. — Берта небось беспокоится. Это нехорошо, когда баба в положении… А как другие, вернулись ли домой? Впрочем, в море никого уже не было. Все уже кончали ловить, когда мы только начали… Конечно, дурь большая, но что будешь делать? Зато теперь отдам Бюннингу марку и Берта получит молоко. И всегда-то дело в какой-нибудь марке или в нескольких пфеннигах. Если бы нашему брату не надо было все время думать об этом… Чего бы только я не сделал, если бы мне сказали, хочешь заработать тысячу марок?.. Евгения определил бы в городскую школу, построил бы дом в три комнаты!.. Но нет у меня тысячи марок, и не заработать мне их за всю мою жизнь…»
Боцман перевернулся на другой бок. Он слышал, как вдова Гаус закрыла на задвижку наружную дверь, и заметил, что Вендланд тоже еще не спит. А потом Боцман лежал в полудреме, ни о чем больше не думая, и только ощущал с досадой, что ему не спится. Внезапно он очнулся от дремоты: Вендланд шелестел соломой. Боцман заметил, как тот поднялся и перелез через него. Вендланд осторожно прокрался к двери, приподнял щеколду и скрылся.
— Вот старый шкодник! — проворчал Боцман.
Ханнинг повернулся на другой бок и снова захрапел.
А в теплой комнате Ис-Вендланд говорил фрау Гаус:
— Я там не на сутку замерз.
Она не сказала ни слова.
На другой день к полудню рыбаки были готовы к отплытию. Дыра в парусе была залатана, снасть приведена в порядок. Боцман принес фрау Гаус еще один сачок камбалы да окуней, и она, заливаясь краской, сунула ему в руку полмарки. Он не хотел их брать.
— Нет, этак не годится. Мы тут у вас ночевали и грязь натащили везде, в горницу и в кухню, да еще завтракали, — отказывался он.
— Что вы, что вы… Возьмите, не стесняйтесь.
Принужденно улыбнувшись, он взял полмарки и пошел в трактир купить на них бутылку тминной. Ханнинг, которому Боцман еще поутру рассказал о происшедших событиях, никак не хотел этому верить и, смеясь, качал головой. Он зашел еще раз в комнату к фрау Гаус. Там за столом опять уже сидел Вендланд.
— Тебе пора одеваться к выходу, Ис-Вендланд, мы сейчас отчаливаем. Дома небось не знают, что и думать.
Ис-Вендланд поглядел на фрау Гаус. Однако она занялась чем-то у печки. Тогда Вендланд почесал в затылке, потянул себя за левое ухо и сказал:
— Знаес, Ханнинг, я тут подумал и ресыл… Я не поеду с вами, я остаюсь здесь.
— Ты что, спятил? — сказал Ханнинг.
— Не-е, совсем наоборот. Понимаес, Ханнинг, мы с Эльзой, то есть фрау Гаус, так ее зовут, мы с Эльзой ресыли…
Фрау Гаус вышла в кухню.
— Слушай-ка, — сказал Ханнинг, — а Стина?
— Ах, девка сама уз не маленькая. Эльза сказала, сто мне мозно здесь остаться, но доська пусть как зывет, так и зывет.
— Так-то так, но что же с ней будет?
— Она зе работает, верно? И потом она дазе обрадуется, если я не вернусь.
Ханнинг молчал. Вендланд глядел на него. В печке потрескивали дрова. Комната была уже прибрана. Толстый ковер ручной работы пестрел красивой расцветкой, кровать была мореного дуба, на столе красовалась зеленая плюшевая скатерть и сверкало стекло керосиновой лампы.
— Ну, а она-то как, согласна тебя взять?
— Такого-то музыка, как Карл Вендланд? Ну, знаес ли, ты тозе сказес!..
Ханнинг рассмеялся и хотел уходить.
— Ханнинг, — сказал Ис-Вендланд поспешно, — ты понимаес, Ханнинг… Первый раз в зызни мне повезло…
Он очень шепелявил. Ханнинг, смеясь, пошел к лодке.
Вскоре появился и Боцман, подошел к берегу своей пружинистой походкой.
— А где же Вендланд?
— Он не придет, он женится на фрау Гаус.
— Ну и пройдоха, — сказал Боцман. — Бросил нас вдвоем, и все дело. А что ж она, согласна?
— Да вроде. Я и сам что-то не пойму, чем уж он ее прельстил. Но говорят, на вкус и на цвет товарища нет.
Широко распростерлось небо над Бодденом. Морозный воздух был прозрачен. Вода была спокойна, как будто ничего не произошло. Да и в самом деле, ничего не произошло. Вильгельм и Ханнинг Штрезовы лихо неслись под парусами домой. Иногда они пересмеивались и дымили просушенным самосадом из своих коротеньких трубок.
Боцман рассказывал обо всех этих приключениях, Ханнинг, нет-нет, тоже ввертывал словцо. Мартин Биш хлопал себя по ляжкам, и все остальные изумлялись не меньше. «Не-ет, этот Вендланд! Кто бы про него такое подумал!» Но Кришан Шультеке и бровью не повел.
— Я всегда говорил, что у Иса губа не дура!
Фите Лассан в своем углу качал головой. Никто этого не замечал, да и ему ни до кого не было дела.
Но вот Боцман опомнился.
— Черт возьми, который час?
Мартин Биш вынул карманные часы.
— Скоро двенадцать, Боцман.
Как ни уговаривали Боцмана, как ни упрашивали посидеть «еще часок», — все напрасно. Боцман ушел.
«А ведь Берта оказалась права», — подумал он, затворив за собой дверь трактира. Мысль о Берте, как это уже не раз бывало, будила противоречивые чувства. Боцману неприятно, что он опять не сумел вовремя вернуться домой, а с другой стороны — дом ему в тягость.
«Ну что мне делать дома? Они себе сидят в свое удовольствие у Мартина Биша, а я должен идти домой. Разве Берта что понимает в этих делах? Ладно бы хоть отпускала меня по-хорошему. Тогда и возвращаться было бы как-то приятней. Этого она, видать, никогда не поймет».
Но потом эти мысли проходят. Хмель развеивает их. Некоторое время лежит еще какая-то тяжесть на сердце, но вот все ушло, растаяло, опять уступив место благодушному настроению, которое приносит алкоголь. Ночь стоит морозная, ясная, звездная. Боцман идет вразвалку по деревенской улице, минует дом Ханнинга, вот уже оставляет позади и крайний дом. Его уже давно преследуют какие-то шаги. Он слышит их, но не обращает внимания. Вдруг кто-то хватает его за руку — Стина Вендланд.
— Э! — восклицает Боцман. — Откуда ты взялась? Ты что тут, всю ночь стояла?
— Нет, — говорит Стина, — сидела. Где старик?
— Ах да, Стина, я и позабыл совсем. А ты разве ничего еще не слыхала?
— Будто он не вернулся, а остался там, вот что я слыхала. Я же только в девять часов пришла из имения. Линка Таммерт мне так сказала: «Говорят, твой отец в последний раз хорошо съездил в Рокзее, нашел там свое счастье». Ну да ведь она много болтает. Что там на самом-то деле?
— Твой отец, — говорит Вильгельм Штрезов, впадая спьяну в торжественный тон, — твой отец в Рокзее в старом доме Йохена Крогера нашел себе богатую жену. Линка Таммерт верно говорит.
Стина в упор глядит на Боцмана. Ее лицо каменно-неподвижно.
— Я так озябла, — говорит она. — Давай пройдемся еще немножко. Расскажи мне все по порядку. Только не проповедуй вроде пастора… Небось сына крестил?
— Да, замечательные были крестины. У Винкельмана никогда так не получится. А Ханнинг…
— Боцман, расскажи, как было дело со стариком.
И Боцман рассказывает. Ни о чем не умалчивает, даже приукрашает вымышленными подробностями тот момент, когда Ис-Вендланд направился к фрау Гаус.
— Я ему говорю: «Послушай, Ис, ведь ты же небось устал». — «Ну, устал, — говорит он, — но у меня так замерзли ноги. Вообсе я весь замерз. А она, мезду просим, осень приятная зенсина». Я еще хотел его отговорить, потому что подумал, что она вышвырнет его вон. Лежал и все ждал скандала. Но ничего не было слышно.
Стина опять ухватилась за руку Боцмана. Она ниже его на целую голову. «Хорошо, что сейчас ночь, — думает она. — Авось нас никто не увидит». Она не упускает ни единого слова из рассказа Боцмана.
— Мы с Ханнингом спрашиваем его, как же быть с тобой, Стина? А он, понимаешь, только и сказал: «Мне-то сто за дело!» Как ты теперь будешь жить?