Стина останавливается, медленно опускает голову,
— Ох, — говорит Боцман и кладет руки ей на плечи. — Ты не расстраивайся, все будет в порядке. Все в лучшем виде. Вот посмотришь.
За Боцмана говорит хмель. Стина это знает. Они медленно идут дальше. Она все еще держит его за руку. Вильгельм Штрезов говорит еще много всякого и кончает одним и тем же:
— Вот посмотришь, все будет хорошо.
— А ты просто дурень. Ничего не будет.
Она отстраняется от него, бросает на ходу: «Спокойной ночи», — и исчезает.
Медленно плетется он, покачиваясь, домой. Вдруг останавливается. «А она меня все время «тыкала». Ей всего-то шестнадцать лет, а она «тыкает» безо всякого…»
Качая головой и ворча себе под нос, он входит в комнату. Берта спит.
Эмиль Хагедорн стоит за дверью коровника и спокойно курит трубку. Распахнутая дверь почти полностью скрывает его, а дым уходит под нависающую соломенную крышу. Только грязные сапоги выглядывают из-под двери.
— Если они пронюхают, Бюннинг или Лоденшок, что ты здесь покуриваешь, вылетишь с работы, — сказала ему вчера Стина Вендланд. — Вылетишь как миленький, собаками погонят со двора.
— Не имеют никакого права, — ответил Эмиль Хагедорн. — Не так это все просто. Что ж, человеку и трубку выкурить нельзя?
— Вот и курил бы у всех на виду. Чего же за дверь-то прячешься?
— Зачем зря раздражать людей?
— Ну, как хочешь, твоей заднице терпеть, когда Бюннинг тебя отсюда турнет, не моей…
«Чего это бабы лезут не в свои дела, — размышляет Эмиль Хагедорн, стоя за дверью. — Раз я управился со всей утренней работой, почему бы мне и не покурить. Что мне за дело, если Бюннинг и Лоденшок некурящие? А я вот курю и буду курить, хотя бы здесь, за дверью».
Трубка потрескивает легонько, и дымок, крепкий дымок от самосада, скрывается под соломенной крышей.
«А Стина, между прочим, славная девушка… Одного только не пойму… как-то вроде странно… Бюннинг за ней ударяет, это дело ясное, но она-то как? Неужто они это были тогда на сеновале?»
Посапывает трубка, табак томится в собственном соку. Эмиль Хагедорн за дверью хлева откашливается тихо и осторожно. Но вот на дворе застучали деревянные башмаки. Это Стина Вендланд. Прежде чем войти в коровник, она торопливо и как бы про себя говорит:
— Эмиль, осторожно — Бюннинг идет.
Трубка мгновенно исчезает в кармане, и Эмиль нагибается к дверной петле.
— М-м-да-а, — произносит Бюннинг скрипучим гортанным басом, — что это ты здесь делаешь?
— Я осматриваю петлю, господин инспектор. Что-то она в последнее время сильно скрипит.
— Так, так, скрипит…
Он глубоко втягивает ноздрями воздух.
— Здесь воняет табаком! Ты курил! — разражается криком управляющий. — Ты хочешь, наверно, спалить весь двор, что ли?
— Я до обеда не курю, господин инспектор. Это же запрещено.
Управляющий Бюннинг, которого все почтительно называют инспектором, стоит перед ним, большой и важный с виду, выспавшийся и сытый. Эмиль Хагедорн глядит на это полное, круглое лицо, черную бороду, жесткую переносицу, широкий лоб. В нем вдруг вскипает злоба, и он говорит Бюннингу прямо в лицо:
— Но это запрещено только в Ханнендорфе.
Он старается придать твердость своему голосу. «Всегда какой-то страх одолевает, — думает он. — А собственно, почему?»
Бюннинг стоит и постукивает железным наконечником трости по булыжной мостовой двора. Постукивает и молчит. Раз так, Эмиль Хагедорн продолжает высказываться. Управляющий барабанит наконечником трости по камню.
— В одном Ханнендорфе это запрещается, и то лишь потому, что вы некурящий. А то бы можно было смолить сколько душе угодно. Но вы не терпите табачного дыма. Ну, правда, у вас все время кашель, господин инспектор.
— Ты, как видно, сошел с ума, — говорит инспектор устрашающе-тихо, с какой-то незнакомой интонацией. «Вот болван, — думает он. — Мало мне без него неприятностей! Вполне достаточно того, что преподнесла эта девка Вендланд сегодня утром…»
— Сейчас же убирайся — и за работу. Похоже, что ты красный, придется взять на заметку. Как фамилия?
Эмиль Хагедорн удивляется: «Сдурел он, что ли? Как фамилия, будто не знает!»
— Моя фамилия Хагедорн. Да ведь вы это знаете, инспектор.
— Господин! — кричит Бюннинг. — Господин!
— Господином меня называть не обязательно, — говорит Эмиль Хагедорн.
— «Господин инспектор» ты должен меня называть. «Господин инспектор»! — орет Бюннинг, колотя тростью о мостовую.
— Ах так, — говорит Эмиль Хагедорн и ухмыляется.
Эта усмешка окончательно выводит инспектора из себя. Ухмыляться! Прямо в лицо господину инспектору Бюннингу ухмыляться! Мир перевернулся вверх дном, что ли? Хагедорн, этот щенок, которому двадцать два года от роду, ухмыляется в лицо инспектору Бюннингу?
— Я прикажу вышвырнуть тебя вон, я прикажу гнать тебя с собаками со двора. — От злости у инспектора побелел даже его массивный, обычно красный нос. — Расчет можешь спрашивать с черта лысого. Подохнешь с голоду, в нашей округе тебе не будет никакой другой работы. Ты — красный, бунтовщик, я засажу тебя в тюрьму, я потребую, чтобы тебя повесили. Но прежде проси прощения, немедленно.
Эмиль Хагедорн побледнел как стена. «Ну теперь уж все равно. Этот зря не говорит, этот на своем поставит. Теперь все равно». Его взгляд блуждает по двору. В доме управляющего у окна стоит какая-то белая фигура, а в господском доме баронесса фон Ханнен играет на скрипке. Звуки доносятся через неплотно закрытые окна. Она легко, будто забавляясь, касается струн смычком, во дворе слышны лишь замирающие отзвуки аккордов. На мгновение Эмилем снова овладевает знакомый страх. Из окон людской глядят батраки и батрачки. Лоденшок, десятник, вышел на порог. Все затихло вокруг, только куры кудахчут в курятнике.
И тут из коровника, с подойником в руках, выходит Стина. Ее лицо раскраснелось, волосы выбились из-под платка и колечками свисают на лоб. Оттопырив нижнюю губу, она сдувает непокорные пряди. Стина останавливается в дверях.
— Ну, скоро? — спрашивает Бюннинг.
— Вы не выгоните меня, господин инспектор. Вам ведь, пожалуй, нежелательно, чтобы я рассказал всем, как недавно видел вас со Стиной на сеновале.
Эмиль Хагедорн говорит это совершенно спокойно. Ибо, когда он видит Стину, стоящую в дверях хлева, он сразу утверждается в мысли, что его догадка верна. «Иначе разве она стерпела бы такие слова? Не настолько уж она нахальная».
Управляющий смотрит сузившимися глазами, его верхняя губа слегка вздрагивает. Затем он переводит взгляд на Стину Вендланд. Но она еще раз пытается сдуть волосы со лба, поворачивается и уходит обратно в коровник. Перед глазами Бюннинга мелькнули ножки доильной табуретки, пристегнутой у нее ремнем к поясу.
«Обоих выгнать из поместья. Обоих!.. Но теперь — спокойно. Теперь необходимо хладнокровие».
Управляющий Бюннинг, которому нынче с утра не везет, круто поворачивается, чтобы уйти. Однако, пытаясь прикрыть отступление, он говорит еще раз Эмилю Хагедорну:
— Ты — красный, ты — бунтовщик. Я возьму твою фамилию на заметку, Хагедорн!
С этими словами он уходит. Эмиль Хагедорн садится на порог коровника и, глубоко задумавшись, вытаскивает из кармана трубку. Он снова ее набивает, зажигает фосфорную спичку о голенище и преспокойно закуривает, как будто курить до обеда в имении Ханнендорф вовсе и не запрещено.
«Чего ему нужно, этому Бюннингу, — размышляет он. — «Красный» — это что же такое за штука? При чем тут бунтовщик и красный? Болтает чушь какую-то!»
Эмилю Хагедорну двадцать два года. До этого дня он ничего не слыхал о красных. Дома отец говаривал, бывало, о каких-то «сициаль-демократах»: «Кришан Шультеке — это не иначе как сициаль-демократ». Но откуда было Эмилю знать, что социал-демократ и красный — одно и то же? Его учитель, старый пономарь Брандт, ничего про это не рассказывал.
Матильда Бюннинг, жена управляющего, метелочкой из перьев обмахивает завитушки, украшающие трельяж, позолоченных ангелочков и розы, которые обрамляют зеркало. Она в пеньюаре, в белом утреннем пеньюаре. Когда она его надела в первый раз, госпожа помещица сказала:
— У нее мания величия. Нет, ты подумай, Освин: белый пеньюар! У какой-то жены управляющего!
— Не порти мне отношений с инспектором, — ответил барон. — Он самый дельный человек из всех, кого я знаю в округе.
Матильда Бюннинг ничего не подозревает об этом разговоре. Госпожа, согласившись с бароном, по-прежнему дружелюбно и внимательно относится к Матильде.
Управляющий сидит за письменным столом, перелистывает бумаги.
— Так что это было у тебя с Хагедорном? — допытывается жена.
Бюннинг отвечает не сразу. Рассматривает свои ногти. Захлопнув приходо-расходную книгу, глядит перед собой.
— Самовольничает, — говорит он.
— Во-от что? А как это он самовольничает?
«От этих глупых вопросов с ума сойдешь. Во все-то ей нужно сунуть свой нос».
— Перестань наконец гоняться за пылинками, — говорит он вслух.
— Что с тобой? Надо же вытереть пыль. Хороша была бы моя квартира, если бы я ее не убирала. Вытирать пыль необходимо.
«Этот чирикающий капризный голос, это празднословие! Если ее не остановить, она прочтет целый доклад о своей домовитости и чистоплотности, о чистоплотности и домовитости своей матери и всей родни… Нет ничего противнее чириканья».
— Этот тип курил.
— А-ах, — произносит она. — Твои причуды. Ты возражаешь и против вытирания пыли. Удаление пыли очень важно для сохранения здоровья, об этом написано в календаре Ларера.
— Да-да, — говорит управляющий и берет шляпу.
— Куда же ты? Сейчас подадут второй завтрак, — чирикает жена, обмахивая пыль с безделушек.
— Есть дела в деревне…
— Но нельзя же без завтрака… Что такое с тобой сегодня?..
Дверь захлопывается.
«Ну вот, ушел без завтрака. Должно быть, этот Хагедорн ужасно его возмутил».