«Вон откуда ветер дует, — думает пастор. — Но почему же он так заинтересован в этом деле? Однако послушаем дальше. Посоветовать и помочь? С каких это пор Бюннинг стал обращаться за советом и помощью? Кто другой, а уж он-то знает, чего хочет».
Пастор поднимается, прохаживается взад-вперед по кабинету, время от времени кивает головой. Управляющий теребит бороду своими красными руками, пастор расхаживает по комнате. Нетрудно угадать по его виду, как мало удовольствия доставляет ему вся эта затея.
«Ишь заходил, прикидывает, как бы ему вывернуться», — размышляет Бюннинг. А впрочем, немудрено, положение у него пиковое! Он в петле, а я уж затянул ее. Вот какое дело-то. Ладно, пусть сначала придет немного в себя».
«Вот еще не было печали, — думает пастор. — Что мне за дело до интриг управляющего? Мало мне своих забот и неурядиц? Одна эта история с Вендландом чего стоит. Если его преосвященство узнает, что здесь происходит, поднимется тарарам. Нигде нет тебе покоя. Всего лучше было бы выгнать этого пройдоху ко всем чертям. Но тогда уж мне бы не поздоровилось. Он имеет влияние на барона, а у барона обширные связи, которые, несомненно, простираются и до его преосвященства. Христианский долг, христианский долг. Это Бюннинг-то рассуждает о христианском долге!! Ну, а что же все-таки мне делать?»
Пастор слегка поводит плечами. Потом опять скрещивает руки на груди, делает несколько шагов, устало роняет руки и, остановившись у окна, закладывает их за спину.
— Я должен сознаться в своей беспомощности, господин инспектор. Ну что я могу сделать?
Бюннинг, изображая задумчивость, выпячивает нижнюю губу.
— Не нашлось бы места для девочки в вашем доме? — спрашивает он.
«Только этого и не хватало. Однако не будем горячиться. Бюннинг хочет от нее отделиться, это определенно. Всерьез настаивать на том, чтобы я ее взял, он не станет. Стало быть, надо найти место, где бы ее приютили. Только где же? Кто согласится взять к себе девчонку?»
Винкельман качает головой.
— Место нашлось бы, дорогой инспектор, но, видите ли, мы не в состоянии взять себе прислугу. Мы не смогли бы даже прокормить ее.
Бюннинг понимающе кивает.
— Я не отказал бы ей, конечно, в некоторой поддержке. Несколько центнеров картофеля и мешок муки в год — это уж само собой разумеется.
Пастор кивает, но он даже не слушает. «Это как цепь, — думает он, — звено за звеном. Вендланд где-то разыскал себе жену на стороне, казалось бы ерунда, мелочь, но в длинном списке моих провинностей, который ведется у его преосвященства, она может стать каплей, которая переполнит чашу. В глазах его преосвященства бегство Вендланда из своей христианской общины и вступление в незаконный брак будет свидетельством плохого попечения о душах паствы. Одно цепляется за другое. Бюннинг хочет, неизвестно уж по каким причинам, сплавить Стину со двора. Но я не могу ее взять к себе и в конце концов буду вынужден навязать ее какому-нибудь бедняге. Это как цепь — звено за звеном».
— Выпьем-ка сначала еще по одной, инспектор.
— За ваше здоровье, пастор… Так куда бы нам ее пристроить? К рыбакам, пожалуй, не годится? — спрашивает управляющий и снова ерошит свою бороду. — Хотя, с другой стороны, можно было бы похлопотать, чтобы тот, у кого девочка нашла бы приют, получил — если он вообще этого заслуживает — разрешение на лов угрей…
Пастор облегченно вздыхает.
— Это мысль! Так действительно можно бы уладить дело. Тогда это значительно проще, инспектор.
«Можно было бы похлопотать, говоришь? Но нет, я ловлю тебя на слове, мой дорогой Бюннинг. Тебе придется похлопотать».
— Если вы зададитесь целью достать билет на лов угрей, то можно считать, что он у вас в кармане, господин инспектор. Не допускаю никакого сомнения.
«Как медом мажет», — думает управляющий, и все же ему весьма приятна эта лесть.
— Что ж, об этом можно потолковать, — говорит он.
Пастор снова наливает.
— Но знаете, — говорит он, — не так легко среди рыбаков найти охотника на такую сделку, хотя все они мечтают о ловле угрей. Дело в том, что такой рыбак будет тотчас же исключен из привычного круга, а угре-ловы тоже не примут его так просто в свою компанию.
— Да, — говорит Бюннинг, — они твердолобы и недальновидны, придают значение всяким пустякам. Между тем угреловы живут в десять раз лучше, чем рядовые рыбаки. Всюду борьба, и нигде нет уверенности в завтрашнем дне.
— Нужна еще кое-какая специальная снасть, — говорит пастор, — у кого есть на это деньги?
— Все это так, господин пастор, но ведь время терпит до весны. Первым делом необходимо помочь девочке. Остальное уладится. Вампен построит лодку в долг, если будет твердо знать, что за билетом дело не станет. Ведь Германия на подъеме, не напрасны были наши жертвы, принесенные в семидесятом — семьдесят первом году.
«Теперь он еще и в политику ударится, — думает пастор. — Но то, что он пообещал, звучит неплохо. Надо только поймать его на слове».
— Итак, вы достанете разрешение на лов угрей?
Бюннинг смеется.
— Что же мне остается делать, пастор? Обещаю вам это.
— Тогда я смогу помочь.
— Вы кого-нибудь имеете в виду? — спрашивает Бюннинг.
— Да, — говорит пастор и снова встает. — У Вильгельма Штрезова родился ребенок. Жена лежит больная, у нее сильный жар. В хозяйстве, насколько я знаю, полная разруха.
— Гм, — мычит инспектор. — Не очень-то подходит мне этот Штрезов… Впрочем, его жена, говорят, из приличного дома. Оригинальная семейка.
Пастор опять наливает.
— Она из городских, хотя и несколько сломлена нуждой. И муж не лишен честолюбия. Хороший рыбак. Пожалуй, здесь могло бы что-нибудь выйти… Другой возможности я не знаю.
Бюннинг обдумывает.
«В конце концов не все ли равно, куда приткнуть девчонку».
— Ну, так договорились, господин пастор, действуйте. Мне нет нужды подчеркивать, что мое участие в этом деле должно остаться в тени.
— Это само собой разумеется, господин инспектор. Мы все охотно помогаем друг другу, чем можем.
— Держите меня в курсе дела, господин пастор.
Минутное молчание.
— Да, а который же теперь час? — вдруг спохватывается Бюннинг. — Фу ты, мне пора! Служба обязывает. До свиданья, привет супруге, до свиданья!
Пастор наливает себе еще. Скоро обед.
Конрад Бюннинг идет домой. Он в прекрасном расположении духа. «Теперь бы только с Хагедорном разделаться…»
А в это время пастор Винкельман беспокойно шагает взад-вперед по комнате. Каждый раз когда он подходит к окну, взгляд-его на мгновение задерживается в заснеженном саду.
«Когда-то я представлял себе свою деятельность совсем иначе. Вот остались позади трудные университетские годы, и, несмотря на всю их убийственную скуку, ты все-таки сохраняешь достаточно жизнерадостности и энтузиазма, чтобы верить еще в призвание, — быть человеком среди людей. Человек среди людей, в этом вся суть. Но время идет, и приходят сомнения. В чем заключается твоя ценность? Кто в тебе по-настоящему нуждается? Когда же ты найдешь свое место как человек среди людей? Ты окружен толпой и чувствуешь себя одиноким. Вот что меня сломило, а не было бы этого, возможно, вся моя жизнь сложилась бы по-иному». Пастор останавливается перед книжной полкой, примиренно поглаживает холодные корешки книг, тяжелых фолиантов, переплетенных в кожу и пергамент.
За обедом он рассказывает жене о намерениях Бюннинга. Выслушав, она говорит:
— Надо просто спросить у Стины Вендланд, почему Бюннинг хочет от нее отделаться.
— Упаси боже, вдруг он узнает об этом, Гертруда. Лучше уж не впутываться в это дело. С Бюннингом шутки плохи.
Пасторша смотрит на мужа, и в голове у нее бродят всякие мысли. Но она только кивает покорно.
— А почему все-таки он пришел именно к тебе?
— А к кому еще можно обратиться в деревне? — говорит пастор не без самодовольства…
Бюннинг идет домой. Он доволен. За все эти часы он ни разу даже не вспомнил о том обстоятельстве, которое, собственно, и придало ему сегодня такую прыть, а именно, что Стина Вендланд ждет ребенка и он, Бюннинг, его отец.
Ханнинг живет со своей семьей в доме Кочерги. В маленькой комнатушке, сразу при входе налево, ночью спят дети. Здесь стоит только одна кровать, узкая походная койка. Во всей деревне рыбацкие дети до двенадцати — тринадцати лет спят вместе. Когда же они подрастают, а кровать не на что купить или некуда ее поставить, бросят им где-нибудь на пол мешок соломы, тут и спи. В конце концов человек создан не для спанья.
Днем в этой комнатушке плетут сети, это основное зимнее занятие рыбаков. Везет близнецам Гансу и Грете: здесь иногда даже топят. Евгению Штрезову незнакома такая роскошь. Нередко по утрам он просыпается оттого, что Фрида заворочается и весь снег, накопившийся на одеяле, сыплется в постель.
Сегодня Кочерга, Ханнинг и Боцман, как почти каждое зимнее утро, собрались и вяжут сети. Кочерга до сих пор никак не успокоится, все вспоминает о своей мудрой предусмотрительности в последний день лова.
— Что вы там ни говорите, а в старых преданиях есть свой смысл. В них заключается опыт. Не послушали меня, вот и нарвались.
— Угу, — говорит Боцман. — На кучу рыбы.
— А кого чуть не утопило бурей, а кто из последних сил, вопя от страха, едва добрался до Рокзее? Это все неспроста.
— Ясно, что неспроста. Мы вышли в море, когда другие уже поворачивали домой. А от страха, чтоб ты знал, никто не вопил. Даже Ис-Вендланд.
— Вот я и говорю, вы начали ловить, когда другие уже плыли к дому, и поэтому чуть не утопли. А вот почему вы тоже не повернули к дому, ну-ка? — спрашивает Кочерга и распрямляется.
Боцман спокойно вяжет ячею за ячеей.
— Болтаешь ты больно много, Кочерга. Уж наверно, не из-за твоей Линки Таммерт мы остались ловить.
— А из-за чего же тогда? — И поскольку Боцман оставляет вопрос без внимания, Кочерга продолжает: — Ну, так я тебе скажу. Потому что в этот день на вас было наваждение. А иначе как вам могло взбрести в голову заходить так далеко в море в такое время года? Наваждение было на вас, вы были малость не того.