Учитель отворачивается. Но Фите Бланк долго боролся с собой, прежде чем решиться спросить о том, что у него на уме, и он щелкает пальцами за спиной учителя.
— Я вам уже сто раз говорил, чтобы прекратить это щелканье. Кого надо, я сам спрошу, — сердится Клинк. — Ты-то мне как раз не нужен, Фите Бланк, ты уж никак.
Палец скрывается.
— Сколько лет было кайзеру, когда его произвели в прапорщики?
Торчит один лишь палец Фите Бланка.
— Как, — говорит пономарь Клинк, — и больше никто? Фите Бланк, тебя я сегодня уже спрашивал. Ну-ка, давайте кто-нибудь другой. Вильгельм Крузе, скажи ты, сколько лет было кайзеру… Ну-у, голубчики, это просто ужас, до чего вы тупы… Штрезов, ты тоже этого не знаешь?
Евгений сидит красный как рак. В последнее время он стал честолюбив, ему хочется все знать.
— Ну, Евгений, подумай как следует. Тогда наш кайзер был еще оч-чень молод. Подумай-ка хорошенько, — ты ведь обычно знаешь больше других.
Откуда знать учителю про разговор, который был вчера у Евгения с отцом? И надо ему было еще сказать: «Ты знаешь больше других…»
Вчера Евгений попросил Боцмана: «Папа, расскажи мне про кайзера…»
— Папка сказал, мне таких вещей знать не требуется, — вслух произносит Евгений на весь класс.
— Да ты, голубчик, видно, рехнулся, как мог твой отец такое сказать?
Лицо Евгения заливается краской.
— Папка сказал, по географии, по арифметике, по письму и чтению я должен быть прилежным. Это мне пойдет только на пользу. А кайзер и какие он портки носит — это вовсе меня не касается, так папка сказал.
Класс хохочет. Клинк вскакивает на кафедру, хватает палку, резко стучит по крышке.
— Тихо! Сегодня праздник! Я вот всыплю вам сейчас всем, посмеетесь тогда!
Сразу восстанавливается тишина. Пономарь Клинк размышляет несколько мгновений, думает про себя: «Ладно, пропущу это на первый раз мимо ушей». На счастье, Фите Бланк опять поднимает палец.
— Ну, Фите, сколько лет было кайзеру?
Фите поднимается с видимым напряжением. Но уж если ему что-то втемяшилось в голову, никуда не денешься. Чего это пономарь сегодня такой? Всегда он вызывает любого, как только подымешь палец.
— Нет, я хотел только спросить, господин Клинк… значит, эта-а, значит, эта-а…
Нет, никак не идет с языка. Ясно, что вопрос сейчас будет не к месту. Надо же было выскочить!
— Так чего ты хочешь? Отвечай полным предложением, внятно и отчетливо: сколько лет было кайзеру.
Некоторое время Фите размышляет и вдруг выпаливает:
— Я только хотел спросить, а что кайзеру его Хинцпетер тоже всыпáл, как вы нам?
Все в классе затаили дыхание.
— Братцы, он никак свихнулся, — шепчет Кришан Шультеке-младший своему соседу по парте. — Лезет задавать вопросы, когда его самого спрашивают.
Что и говорить, глупый вопрос. Фите мог бы и сам сообразить — нешто кайзеров лупят? А впрочем, ведь тогда он, наверно, еще не был кайзером… Все ждут ответа.
С минуту Клинк в замешательстве, ему как будто и в самом деле нечем крыть.
— Поди-ка сюда, — говорит он громко. — Ну-ка, поди сюда! Я тебе покажу, как надо отвечать, когда тебя спрашивают. Я тебе покажу, как задавать вопросы, когда учитель спрашивает. Ну, живо.
Фите Бланк выходит вперед и получает порцию колотушек. Когда он плетется обратно на свою парту, он останавливается на мгновение, смотрит на пономаря мокрыми от слез глазами и произносит, всхлипывая:
— И кайзера так?
Никто не смеется. «Ну что это за тупицы!» — думает пономарь, а вслух произносит:
— Да нет же, дуралей ты этакий. Тем более что кайзер не задавал глупых вопросов.
— Видал? — шепчет опять Кришан Шультеке. — Видал?.. Я чуял, что так получится.
Так проходят утренние часы. Пономарь Клинк читает еще какую-то историю из хрестоматии. История называется «Царская гроза». А потом все еще раз репетируют песню, у которой два текста: один, которому учит пономарь Клинк, а другой, который придумал кто-то, а может быть, все вместе придумали. Здесь, в школе, поют, разумеется, клинковский вариант.
Славься в лучах побед…
— …Нам еще многое предстоит-сделать. Но его величество наш кайзер с нашей помощью, а также с вашей помощью, сделает это многое. Он защитит сильной рукой наш народ, он оградит своей могучей властью нашу родину и спасет от любой опасности…
— Аминь, — произносит Ханнес Лассан довольно громко. Кое-кто засмеялся, в том числе Вильгельм Штрезов. Боцман сидит между Ханнесом Лассаном и Йохеном Химмельштедтом. Речь по случаю празднования дня рождения кайзера в нынешнем году произносит, по предложению барона Освина фон Ханнендорфа, управляющий имением Конрад Бюннинг. Он метит в рейхстаг, и для него эта речь — разгон ко множеству речей, которые ему предстоит держать наступающим летом, когда будет избираться новый состав рейхстага.
— …А опасности грозят нам отовсюду. Ни с одной стороны нет гарантии безопасности для нашего народа. Враги стремятся подточить могущество нашей державы, — продолжает Бюннинг. — Враги внешние и внутренние. Но — и это каждый должен зарубить себе на носу — мы разгромим железным кулаком все, что встанет на нашем пути…
— Совершенно верно! — выкрикивает Ханнес Лассан. Снова смех, потому что у управляющего вокруг правого глаза до сих пор красуется синяк. Это память о том дне, когда ему намяли бока — а между тем Бюннинг так ничего и не предпринял против Боцмана.
— …Мы не потерпим никаких препятствий, мы непоколебимо пойдем по пути, указанному его величеством. И пусть никто не думает, что это признак слабости, если наш кайзер проявляет мягкость по отношению к внутренним врагам. Хотя он мог бы, а по мнению многих даже должен бы, не давать им никакой поблажки…
Ханнес Лассан шепчет Боцману на ухо:
— Внутренние враги — вот где, на передней скамейке. Да только кайзеру Вильгельму где ж об этом знать, он только с ними дела и ворочает.
Впереди собрания сплоченной группой сидят: барон, пастор, сельский староста и дазековские угреловы.
Остальных рыбаков Бюннингу на сей раз удалось собрать с помощью особой хитрости. Он просто-напросто объявил: «Заготовка льда в день рождения кайзера производиться не будет. В нынешнем году мы отметим этот праздник как нерабочий день, но каждый, кто примет участие в торжественном заседании, получит свою дневную плату».
Дело в том, что в прошлые годы рыбаки не заходили в зал, а сидели себе в помещении трактира и лишь время от времени прислушивались через открытые двери к тому, что говорилось на собрании. Сегодня Бюннинг решил потратиться.
Ханнес Лассан, узнав об этой затее, сначала только покачал головой, но потом сказал Боцману:
— Пусть сходят ребята, жалко, что ли? Пара монет никому не повредит. Оно даже и к лучшему, если все соберутся. Тогда и я смогу им кое-что рассказать. Маленько помогу разобраться, что к чему, глядишь, осенью на выборах они уж маху не дадут.
— А ты, Ханнес, и правда думаешь, что этот сукин сын в рейхстаг захотел? — спросил Боцман.
— А то бы он тебе так вот молчком и позволил себя излупить! Не-ет, боцман. Ты вспомни, каково мне пришлось в свое время. Товарищи в городе не зря говорят, а когда поближе к делу, сумеют все в точности выяснить. Этот Бюннинг — он прекрасно понимает, как его тут все любят. Однако же он, видно, крепко вбил себе в голову пробраться в рейхстаг… Но мы ему испортим обедню. Это уж как пить дать… Так что давай и мы с тобой пойдем, хотя денег он нам за это не заплатит. Не мешает послушать, чем он дышит.
Итак, Боцман и Ханнес Лассан сидят среди всех прочих.
Мартин Биш и на этот раз позаботился об убранстве зала. Сегодня главным украшением служат черно-бело-красные флажки. Справа и слева от небольшой трибуны стоят пальмы из ханнендорфской оранжереи. Бумажные змейки, развешанные к рыбацкому балу, Мартин Биш, чтобы обойтись без лишних хлопот, оставил на месте. Участникам торжественного собрания все это совершенно безразлично. Они пропускают мимо ушей речи и песнопения, ждут конца, чтобы перейти в трактир, усесться за столики, немножко поболтать, сыграть в карты и выпить.
Однако Бюннинг разошелся. Долго распространяется об Африке, потому что он преклоняется перед Петерсом и «германским коммерческим гением, который ломает границы и открывает новые земли». Н-да, коммерческий гений… Управляющему приходит на ум война 1870–1871 годов, а в связи с нею Союз ветеранов войны.
— …Настало время, когда и мы, — говорит он, — не можем больше стоять в стороне. В городе давно уже существует группа старых ветеранов. У нас здесь тоже, среди рабочих поместья и среди рыбаков Дазекова, есть кое-кто из старых солдат, которые принимали участие в победоносном походе против красноштанников-французов. Смыкайте ряды! Не сидите сложа руки, присоединяйтесь к движению, высоко держите честь павших…
Никто уже не слушает. Однако у управляющего сегодня большой день. Он чувствует, как складно льется его речь. Это для него служит подтверждением его способностей и подхлестывает к новым словоизлияниям.
Евгений Штрезов, пристроившийся позади вместе с другими ребятишками, тычет кулаком в бок Кришану Шультеке-младшему.
— Да брось ты, слышь?.. — раздается вдруг на весь зал звонкий детский голос. Взрослые оборачиваются. Кришан Шультеке-старший одобрительно улыбается своему наследнику.
Однако пономарь Клинк спешно водворяет порядок, не скупясь раздает подзатыльники.
Бюннинг все говорит и говорит. А снаружи ждет костер и песня, песенка…
— …Когда его величество вступил на трон, он провозгласил: «Я буду добрым и справедливым правителем своему народу, я желаю оберегать мир и двигать вперед благосостояние страны, бедному я желаю быть поддержкой и правому надежным охранителем…» Во всем этом наш кайзер остался верен своему слову. Благосостояние растет гигантскими шагами, бедняки получают большое вспомоществование. Только лентяям и разгильдяям кайзер не дарит своей благосклонности. И хотя он недремлющим оком взирает на судей, чтобы они судили согласно праву и закону, лентяям и разгильдяям не будет от него поблажки. Право и закон цветут пышным цветом, несправедливость же не имеет места в нашем отечестве…