нем от голода и жажды? Скины забьют агматугой? Нас укгадут и пгодадут в секс-габство? Сова, чегт, я устал от всего этого дегьма.
– Иногда мне тоже бывает страшно, ― призналась я. ― Страшно так, что думаю, будто вот-вот обоссусь.
– Так давай что-то менять.
– Но что мы можем сделать?
– Давай уйдем от них. Будем вдвоем ездить по гогодам. Что нам мешает, Сова? Было так здогово…
– Нет, ― вздохнула я. ― То, что было, не вернуть.
Мы уже не повторим то время. Мы теперь сами другие. Я остро это ощущала, хотя тоже скучала по тем дням и помнила о них только лучшее.
– Тогда вегнемся домой.
– Домой? Снова скукота в Днице до конца дней? Ну уж нет! Дом отметается.
Но, говоря, я с трудом проглотила ком в горле. Дом. Это слово звучит так странно. А ведь у нас действительно есть дом. Место, куда мы можем вернуться: старая семейная фотография напоминает мне об этом день за днем, где бы я ни оказалась. Тошка наверняка чувствовал мое сомнение, он не отставал:
– Я тебя не понимаю, Сова. Тебе хгеново, но ты не хочешь ничего менять. Чего ты хочешь тогда?
– Я хочу просто жить и не думать, ― упрямо отрезала я.
– И как долго это пгодлится? До первого удага отвегткой в живот?
Я начинала сердиться.
– Пока у нас не было серьезных стычек. Мы выходим из любого дерьма.
– И ты думаешь, это будет всегда? Нам пгосто везет, Сова.
– Я ничего не думаю. Я устала думать! А что хочешь ты? Все-таки домой?
– Да. Я считаю, что нам пога. Пока еще не поздно.
– Что значит ― пока еще не поздно?
Прежде чем ответить, Тошка недолго помолчал.
– Откгой глаза, Сова. Ты что, не видишь, что если мы останемся с ними, то отгежем все пути назад? Сейчас еще есть выбог, нам откгыта двегь туда и обгатно. Мы можем жить на одной стогоне, веселиться, бухать, кугить, но пги этом мы всегда знаем, что можем вегнуться. Но эта двегь закгывается, ского останется маленькая щелка, а потом она ― бам! ― захлопнется. А ведь у нас есть дом. Там тепло, там кговать, там мамин суп, там школа и угоки… Там геальность.
– Кажется, я поняла…― Я попыталась обратить все в шутку.
– Поняла?
– В твоей крови сегодня повышенная концентрация занудства. Тебе срочно нужно ее разбавить. Пошли к ребятам, Юрец сказал, он в парадке нашел бутылку самогонки…
Я встала с блока. У меня не было сил снова спорить и бороться ― ни с Тошкой, ни с самой собой. Друг дернул меня за рукав.
– Я говогю сегьезно, Сова. А тебе все «хи-хи».
Я закатила глаза. Достала из кармана жвачку, отправила в рот.
– Ну чего ты завелся? Сейчас же все хорошо! Со скинами не сталкиваемся, живем мирно, все прекрасно. Чего нудишь?
Он странно посмотрел на меня.
– Ты уже забыла, как месяц назад валялась в депгессухе, как тгупак? Уходила куда-то одна, возвгащалась убитая, в слезах.
– Не помню, ― беззаботно сказала я.
– А я помню. Это было после стычки со скинами. И потом, после Твеги.
– Не понимаю, о чем ты. Расслабься, сейчас все хорошо. Концерты, бухлишко, тусовки. Питерцы такие классные! И город классный! Здесь такой позитив…
Но Тошка был чернее тучи.
– А что дальше, Сова? Неужели мы так и будем заглатывать кислоту и спиды, как тик-так?
– Ты всегда все портишь, ― опять вспылила я. ― Тебе что, завидно, что мне весело? Ты такой зажатый! Расслабься и получай удовольствие. Это же Питер!
В ответ я услышала лишь очередной вздох.
– Ладно, дай мне жвачку.
– Последняя была. На мою, в ней еще есть вкус.
У нас на двоих ― одна сигарета, одна жвачка, и кто бы мог подумать, что одна жизнь.
– Ты не думай, я все понимаю, ― сказала я, ощущая вину. ― Просто я чувствую, все будет классно. Наша черная полоса позади. Давай побудем здесь, с ними. Что-то мне подсказывает, что мы наконец-то преодолели трудности. Все на подъеме!
– Надеюсь, что это так, Сова.
Все в упадке.
Мы шли по корпусу заброшенной дурки ― временного места нашей ночевки. Три дня мы ночевали в парадках, но оттуда нас выгоняли. Перспектива спать в холодной развалюхе не прельщала, но это только сегодня. Завтра нас приютят, снова пойдем на вписку.
Чтобы обойти всю заброшку, у нас ушло три часа. Высокие потолки, бесконечные коридоры, обшарпанные стены, словно дышащие безумием.
– А тут довольно миленько! ― весело сказал Юрец, лег на ржавую тележку и, разбежавшись, покатился вперед. ― Эй! Давайте наперегонки!
Мы шли мимо процедурных, кабинетов, палат, душевых. В одном помещении пол был усеян пробирками. На кухне ― куча шкафов с ведрами и эмалированной посудой. В некоторых палатах все покрывал пух из разорванных подушек. Поднявшись по лестнице, я выглянула в окно со второго этажа. Отсюда открывался вид на другие корпуса больницы, пустыри и какие-то развалины. Чуть дальше возвышался величественный Смольный собор.
– Эй, парни! Зацените, что тут! ― крикнул Юрец.
Мы пошли на голос и в каком-то кабинете увидели Юрца, комично дергающегося в кресле, от которого отходили провода.
– Ого! Это для чего? Для шокотерапии? ― Аня с интересом обошла кресло.
– По ходу. Бедные пацики.
Мы расположились в более-менее чистом помещении на втором этаже. Разбили самую большую палатку, где обычно спали Ден, Юрец и Ника, и для тепла забились туда все вместе. Сидели в спальниках в полной темноте, пили самогонку, ту самую, которую Юрец нашел за мусоропроводом и которую мы приберегли на особо трудные времена. Ника подсвечивала лицо фонариком и рассказывала всякие ужасы о психушках. О призраках тощих, замученных больных, до сих пор обитающих в этих стенах. О жутких способах лечения, которые практиковали врачи. О пытках голодом, жаждой и удушьем, о лоботомии, о том, как пациентов привязывали к кроватям и батареям, о болезненной шоковой терапии, о разных страшных лекарствах ― ослепляющих, парализующих и превращающих мозг в овощ.
Несмотря на обстановку и очередной безденежный период, мы чувствовали себя беззаботно. А зря.
Я не знала, что сегодня в Питере проходит матч чемпионата России по футболу «Зенит» ― «ЦСКА»… Что московские «кони» прискачут всем стадом и на следующий день захотят пройтись по набережной Невы до Смольного собора. Что они окажутся в опасной близости от нашей «гостиницы» и что все будут обдолбанные, бухие и на адреналине после победы своей команды. Им понадобится повод куда-нибудь выплеснуть свою энергию… И они его найдут.
Наше пребывание здесь обернется катастрофой. Если бы я знала, то осталась бы в лесу под Тверью умирать от жажды. Лучше так, чем то, что случилось потом.
Глава 25
Мы так и уснули ― все вместе, бочком в одной палатке. Проснулись поздно, уже днем, солнце вот-вот должно было начать опускаться. Я проснулась первая и сразу же распахнула дверцу. В палатке пахло чем-то первобытным: древней пещерой или берлогой дикого зверя. Воздуха было мало, зато спалось в тепле.
Вскоре и остальные заворочались.
Подогрели воду на сухом спирте, кинули туда лимон и корицу для вкуса ― чай делать было лень, слишком долго ждать кипятка. Разлили по кружкам. На завтрак ― сухие подушечки с молочной начинкой. Передавали друг другу коробку, выгребали по горсти.
Речь пошла о будущем: мы обсуждали, кто чем будет заниматься, когда все достигнут своих целей, станут богатыми и отпадет необходимость кочевать. Делились мечтами… Потом завели разговор о детях. Не знаю, что вдруг вдохновило нас на такие темы… Может, фотография ребенка на коробке подушечек, а может, разруха вокруг.
Аня сказала:
– Я не хочу своих детей. Это дикость ― рожать в наше время, когда планета перенаселена и засирается людьми. Люди убивают Землю и все плодятся, плодятся. Никто не думает о будущем. Можно взять приемного ребенка, если так хочется кого-то вырастить. Вот я и возьму, нескольких, и воспитаю без стереотипов. Если мальчик захочет играть в куклы, пускай. Если попросит, я куплю ему детскую кухоньку, а девочке ― машинки и железную дорогу. Мои дети будут поступать так, как им нравится, а не как принято.
В будущем я часто вспоминала этот разговор. Он вызывал улыбку, особенно речь Ани ― ей ведь было всего четырнадцать, но она так по-взрослому рассуждала.
– А я бы животных завела, ― сказала Ника. ― Согласна с тобой по поводу приютов… Не понимаю людей, которые покупают кошек и собак, когда вокруг столько бездомных животных. Когда я осяду где-нибудь, то куплю большой дом и возьму их целую кучу. Нет, лучше! Я построю свой приют!
– Я бы хотел дом… Свою семью, детей… Но не думаю, что это когда-нибудь осуществится. Так, только глупые мечты, ― тихо сказал Ден, мельком глянув на Нику.
– Эй. Чего вы все рассопливились? ― Юрец встрял в разговор. ― Всем подавай хаты и спиногрызов. Я вот не хочу нигде оседать. Если наша банда распадется, буду путешествовать, бухать и курить, пока не сдохну. И всегда один, на фиг мне никто не сдался.
– А как же любовь? ― спросила Аня. ― Полюбишь кого-нибудь, захочешь связать свою жизнь с этим человеком. Что тогда будешь делать?
– Любовь ― просто бестолковый товар с хорошим рекламным фундаментом, вроде кофемашины или хлебопечки, только навязанный нам не магазинами, а поэтами и художниками. Они завернули кусок дерьма в красивую обертку и пытаются впарить нам под видом небесной манны. И мы верим. Но я больше не поведусь на эту шнягу. Так что ни к кому я не привяжусь, буду одиноким бродягой. Поезда, города, бары, случайный секс, бухлишко… Кайф!
Мы засмеялись. У каждого свои понятия о будущем, и с Юрцом никто не стал спорить.
– Даш, Тох, а вы что будете делать? ― спросила Ника.
Тошка растерянно посмотрел на меня и неуверенно сказал:
– Не знаю… Мы не думали об этом. Навегное, вегнемся домой.
– Или не вернемся. ― Я испепелила друга взглядом. ― Я хочу путешествовать как можно дольше. Тут я согласна с Юрцом. Надо брать от жизни все сейчас, ведь потом не будет ни времени, ни денег. Никогда. Для исполнения мечты есть только одно время ― сейчас.