Ящики столов пустовали. В них не было даже ненужного — разве что оставшаяся кнопка или сушёный таракан.
— А что ты ищешь? — спросила Агнешка.
— Не знаю. Может, тут где-нибудь завалялся шнур от телефона. Мне бы всё-таки хотелось включить его.
— Говорят, они иногда начинают работать от удара. Или можно нагреть аккумулятор зажигалкой.
— Ну. Мерси. Я лучше подожду. Может, найдётся способ более многоразовый, — она отперла ящик с маленьким ключом в скважине, и оттуда выпорхнул гимн Франции или начало битловской песни. Точно они не узнали — Лана тут же захлопнула ящик обратно.
— Дряньство, — пробормотала она. — Что оно тут делает.
— Да ладно, — протянула Агнешка. — Чем тебе не нравится марсельеза?
— Ничем, — Лана подняла голову, посмотрела в сторону двери. — Лис? Ну как, есть что?
Алиса, присев на корточки, раскладывала бланки поверх высохших листьев, будто хотела сыграть в пасьянс, но все они были пусты и одинаковы. Она вздрогнула от оклика, покачала головой.
Лана взглянула в другую сторону.
— Там таксофон вроде, — кивнула она Агнешке и наклонилась порыться в тумбе под столешницей.
— Он без трубки.
— А ящик для писем?
— Где?
— Где-нибудь. Ты там рядом, посмотри.
— Тут нету ящика для писем. Ни у входа, ни здесь — нигде нет. Нет телефонов, нет адресов, нет никаких полезных штук, — здесь вообще ничего нет для нас, Лан, в этом здании, оно просто тут стоит.
— Па-дам, — Лана торжествующе подняла небольшой чёрный цилиндр. — Лис, дай мне, пожалуйста, бланк. Любой пойдёт.
— А что это? — Алиса протянула ей пожелтевшую бумажку.
— Печать. Хочу проверить.
Лана аккуратно выжала, придавив бланк, потом отложила цилиндр в сторону и поднесла бумагу к глазам.
— Ну как? — встревоженно спросила Алиса, будто это она была ответственной за результат.
— Ну… неплохо, — пробормотала Лана. — Неплохо. Но, если честно, белиберда.
— Покажи? — Агнешка протянула руку. Лана вскинула взгляд:
— Белиберда же, говорю, — она спрятала бумажку к себе. Чуть поджав губы, вышла из-за стойки. — Вы же не хотите рассказывать, что было в том отделе в универсаме. Вот и я не хочу.
Из зала вёл ещё коридор — тоже пустой, а ещё тёмный и какой-то весь отсыревший. Им, вероятно, не пользовались так давно, что даже не меняли штукатурку, а из лампочек горела только одна, и одна моргала где-то в конце. По низу ещё осталось немного мутно-зелёной краски, верх же облупился и кусками лежал на полу.
— Даже крыс нет, — подытожила Агнешка.
— Зачем тебе крысы? — спросила Алиса.
— Они иногда бывают жутко милые.
— Подарить тебе крысу, когда мы выберемся? — спросила Лана. — Из дикой панельки дикого пасюка?
— Подари, — помолчав, Агнешка кивнула.
Красивая девочка висела на прочных нитях внутри каркаса пианино, поставленного набок. У неё было красивое платье под парчу и плюш и две косички из густой красивой чёрной пряжи, а лента на шее — видимо, сначала это был бант — развязалась и свисала вниз, а на ней красиво вышили…
— Сто лет, как я учила немецкий, — пробормотала Агнешка, пытаясь рассмотреть буквы почти без света. — Ну, допустим, тут написано что-то типа «Держи меня, жизнь, держи» — без понятия, о чём это.
Глаза для повиснувшей, вероятно, забрали у кого-то другого, с существованием куда более полнокровным и захватывающим, но тут они поблёскивали тускло и в никуда. Она была очень пыльная и какая-то вся поникшая, обвисшая на тонких крепких нитях, словно они только и заставляли её висеть так, изображая призрачный вальс неясно с кем, неясно для кого, неясно, чего ради.
Агнешка чему-то грустно усмехнулась, достала из поясной сумки ножик.
— Не держи её, жизнь, — она щёлкнула лезвием и потянулась наверх, к нитям. — Не держи её.
— Тебе кто разрешил? — Лана, успевшая пройти вперёд, резко развернулась.
— Да ладно, я её просто хочу освободить.
— Кто тебе разрешил решать, кого освобождать, а кого нет? Может, она хочет так висеть!
— Лан, — Агнешка остановилась и обернулась с чуть испуганной улыбкой. — Это кукла.
— Какая разница, кто это?
Голос её взвился до крика праведного гнева и там сломался где-то наверху.
— Хорошо, — Агнешка аккуратно, напоказ, сложила нож. — Хорошо, я его убираю. Вот, всё, — ножик исчез в сумке.
Лана недоверчиво, раздувая ноздри, следила за ней. Агнешка сделала шаг от куклы.
— Тебе реально поспать надо, — она качнула головой. — Скоро на людей кидаться будешь, а не только на меня.
— Доедем — посплю, — Лана развернулась и быстро зашагала по коридору, в конец, к мигающей лампочке.
— Так и будешь сама вести? Пока не доедем? — Агнешка двинулась за ней. Алиса последовала за ними, чуть в отдалении.
— Да, — Лана остановилась почти в самом конце коридора, рассматривая что-то в одном месте на стенке. — Идиоты.
— Кто?
На стене, на одной из проплешин между мутной зеленью, кто-то выцарапал «Momento mori».
— Мементо, — процедила Лана. — Мементо мори, а не моменто. Есть у кого ручка или карандаш?
— Маркер? — неуверенно предложила Алиса.
— Давай.
— Лан, ты серьёзно? — невольно хохотнула Агнешка.
— Мементо мори, — Лана жирно, несколько раз обвела выведенную «e» поверх нацарапанного. — Мементо — от слова «память», а не от слова «момент».
Алиса, машинально глянув на запястье, вдруг замерла и судорожно втянула воздух.
— Что?
— У меня часы остановились, — сказала она спокойным, упавшим голосом. — И я только сейчас это заметила.
Все три переглянулись между собой.
— Идёмте, — сказала Лана.
Полторы коридорных лампочки продержались ещё с минуту, а вот основной зал рухнул во тьму почти сразу, и по нему пришлось выбираться ощупью.
А снаружи — чёрная буря.
Она выла и бежала по тёмному небу над крыльцом скорыми мелкими клочьями. Бузина раздувалась сердитыми волнами и не хотела никого уже пускать обратно. С той стороны сетки лягух посверкивал им фарами. Фонари вокруг него не горели.
— Замок! — заметила Лана. — Замок на воротах упал!
Они бросились к машине наперегонки с тенями. Те уже пропахали асфальт острыми крохкими разломами, и их точёные узкие силуэты протягивались к колёсам лягуха.
Нелли приветствовала ленивым помахиванием руки. Из радиоприёмника, радостно хрипя и кашляя помехами, распевало: «durch Nacht und Flut ich spüre dich…»20 Сзади, издалека, от истока дороги, по верху и низу шёл низкий рокот и катили валы черноты — как будто за ними переставало уже что-то быть. Как будто там ничего.
Лягух рванул вперёд. Колёса его успели вовремя, хотя что-то почти сразу попало под них. Лана вела аккуратно и сколько можно быстро, но что-то мешало всё время, цеплялось, не давало двигаться дальше — только как в зернистом чёрном сиропе, в котором кажется лишь, что бежишь, шевелишь ногами или колёсами, а на самом деле они вращаются в кошмаре, вязком и одноместном, как бы ни был ты хорош. Лягух прыгнул. Его тормознуло и дёрнуло назад в воздухе. Заднее стекло пропорола длинная трещина — кто это так дурно вскрывает консервы…
— Лана, дай мне руль! — Агнешка припала сзади к её креслу. — Дай мне руль!
Лана свернула лягух к обочине от наперерез черкнувшей дорогу тени. Они с Агнешкой быстро поменялись.
Быстро — это пара секунд — это было слишком долго сейчас. Волна прошла по салону, стукнулась от стекла к стеклу, подбросила и распотрошила ящик с аптечкой, раскидав между едой и креслами белые салфетки. Агнешка, перехватив рычаг, вжала педаль, и лягух развернулся и вильнул по дороге. Радио поперхнулось и перескочило со станции на станцию. Приёмник запел хрипло:
«Ты была одна, в доме тишина, не работал даже телефон, мужа не было, не было отца, потому что все ушли на фронт…»21
Тьма метнулась за окошком мелким и быстрым мельканием.
— Поздно? — Алиса развернулась к остальным. — Да?
Агнешка, широко и оскаленно улыбаясь, подхватила с радио:
— Поцелуй меня и обними и не гадай о том, кто я!..
Несколько колёс поднялись от земли и вновь грохнули в асфальт, и всю машину враз сотрясло.
— Аккур-ратнее… — прошипела просяще Лана, вцепившись в диван пальцами.
Маленькие юркие ударились в стекло, и блеснуло — пастью? — как ключи, когда достаёшь ночью у подъезда, чуть-чуть только блеснут — если успеть, если быстро закрыть за собой дверь…
Стрелка спидометра уткнулась в предел.
— Нет, Агнешка, это максимум, — Лана посмотрела из-за её плеча. — Я тоже так делала.
В ушах заревело так громко и утробно, что не стало слышно друг друга на минуту, или половину, или четверть. Впереди, в прыгающем свете фар иногда виднелись клочки дороги. По бокам наступало. Сзади не было ничего.
Алиса перестала оглядываться. Она села прямо, поправила лямку у шеи и вытерла хлюпающий нос.
— Думаю, мы можем попрощаться? — спросила она.
— Можете попрощаться, — каким-то чужим голосом ответила Агнешка, не отрывая взгляд от дороги. — Но думаю, мы выедем в этот раз.
Лицо у неё, высвеченное странным ненормальным свечением, заострилось и фанатично мчалось навстречу трассе. Казалось, она не видела ничего другого, кроме трассы, кроме её мелькания, и не думала ни о чём другом в этот момент — просто не могла подумать, как фантомы-фанатики не думают о фоновых фантомах.
Колёса снова разомкнулись — кажется, все четыре — с дорогой. Тёмной полосой та пролетела где-то внизу. Мелькнули ветки. Мелькнул свет. Откуда-то мелькнул свет, а потом снова ветки, и ветки, и ветки леса…
— Чёрт. Ты что сделала? — выговорила сквозь зубы Лана, то ли в ярости, то ли с восхищением, сложно было разобрать. — Ты что сделала? Как ты это сделала?
— Мы оторвались! — крикнула Агнешка, когда под колёсами вновь захрустела лесная просека. Дворники дёрнулись и скинули со стекла несколько сухих листьев. — Ну разве не класс?