– Вы же знаете, что в Северной Каролине уже выставлены линзы Френеля? – спросил он.
– Все так, но это линзы с других маяков, – с улыбкой заметила Джина. Неожиданно она замолчала, вглядываясь в небольшое овальное окошко, расположенное слева от дверной ручки. В нем красовалось яркое витражное стекло.
– Наверняка это Лэйси постаралась, – промолвила Джина, осторожно касаясь изображения женщины, ведущей на поводке борзую.
– Ошибаетесь, – покачал головой Алек. – Когда-то давно его сделала моя первая жена.
Это овальное окошко было одним из десяти, которые украшали их с Анни жилье. Потом они с Оливией продали свои дома и купили себе один общий. Именно Оливия настояла на том, чтобы Алек взял с собой кое-что из работ Анни. «Не оставляй все другим, иначе потом пожалеешь», – сказала она. Алек позволил ей самой выбрать одно из десяти окошек. Со временем он понял, что Оливия была права: он и правда нуждался в этом маленьком напоминании о том хорошем, что было у него с Анни.
– Теперь понятно, откуда Лэйси унаследовала свой талант, – промолвила Джина. – Еще раз спасибо. – Она бросила взгляд на Оливию. – Была рада познакомиться с вами.
– Мы тоже очень рады этому знакомству, Джина, – откликнулась из-за спины Алека Оливия.
Закрыв за гостьей дверь, Алек подошел к Оливии, которая вновь уселась на диван, и нежно поцеловал ее. Он знал, впрочем, что романтическое настроение давно улетучилось. Бочелли больше не пел своих песен, а Оливия, уходя из спальни, почти наверняка задула свечи. Жена ответила на его поцелуй, но тут же отстранилась и внимательно взглянула на Алека.
– Ты ведь знаешь, что деньги на подъем линз есть, и немалые, – заметила она.
– Оливия… – Он покачал головой.
– Почему бы тебе не помочь ей? – спросила она. – Никто не знает историю этого маяка лучше, чем ты.
– Нет. – Алек выпрямился. – И давай не будем больше об этом.
Наклонившись, он коснулся губами лба Оливии, а затем поспешил на кухню. Джина вызвала в нем раздражение с первого взгляда: незваная гостья загубила ему весь вечер.
7
Суббота, 14 марта 1942 г.
Все утро мы с мамой пекли пироги, как обычно по выходным. Для середины марта стоит прохладная погода, и я рада, что в доме все время горит духовка. Как же мне надоело бегать в туалет по этому холоду! Не припомню еще такой длинной зимы. В первый же теплый день я скину ботинки и не надену их до следующей осени.
Хотя все утро я провела рядом с мамой, мы практически не разговаривали. Мне трудно с ней общаться. Такое чувство, будто между нами выросла стена. Мне хочется обнять ее, сказать, как сильно я ее люблю, но вместо этого с моих губ сыплются сплошные гадости. Раньше мы часто пели, когда готовили или убирались, а теперь такого и помыслить нельзя. И дело тут вовсе не в войне. Дело только во мне. Такое чувство, будто во мне сидит незримый страж, который в присутствии мамы не дает мне расслабиться ни на секунду. Не могу сказать ей ни одного ласкового слова – сама не знаю почему. Может, все дело в том, что мне уже почти пятнадцать. Я тут слышала, как мама жаловалась на меня своей подруге (она не знала, что я стою поблизости). А подруга ей заявила: «Мери, это переходный возраст. Поверь, ей просто нужно перерасти этот период». Терпеть не могу, когда меня сравнивают с другими подростками, но в чем-то, должно быть, она права. Хотя я и представить не могу, что когда-нибудь перерасту это состояние. Порой я скучаю по тем временам, когда мама с любовью обнимала меня, но теперь стоит ей прикоснуться ко мне, и я тут же сжимаюсь. Неудивительно, что она больше и не пытается. Но я ничего не могу с собой поделать. От мамы только и слышно: «Не делай того, не делай другого». Больше нам просто не о чем разговаривать.
При всем при том мы умудрились испечь четыре пирога и кучу печенья. На улице было так холодно, что мне совсем не хотелось выходить из дома. Но потом я подумала, что дома не так уж и плохо. Или вот еще развлечение: отвезти пироги парням из Береговой охраны. Стоит ли говорить, что именно я выбрала! Быстро собравшись, я погрузила пироги и печенье в деревянную тележку, которую мы держим в сарайчике рядом с туалетом, прицепила ее к велосипеду и покатила по главной дороге. У нас тут совсем нет мощеных дорог. Даже Главная, по которой электрики привозили свое оборудование, изрешечена бесчисленными рытвинами и петляет из стороны в сторону. И все же это самый удобный путь, если вы едете на велосипеде и везете пироги. Если бы я добиралась до Береговой охраны пешком, то просто прошлась бы вдоль пляжа, хотя нас и попросили там не ходить: на берег волны выносили тела погибших с корабля, который затонул здесь на прошлой неделе. С того момента, как у мыса появились немецкие субмарины, обходчики (так здесь называют ребят из Береговой охраны) начали патрулировать пляж. Они ходят вдоль моря, приглядывая за проплывающими кораблями и высматривая подводные лодки, с которых может высадиться нацистский десант. Водители машин, желающие проехать по пляжу, должны сообщать патрульным пароль. Первый патрульный говорит водителю новый пароль, который тот должен будет повторить через три мили другим патрульным. Вот так люди и продвигаются по пляжу. Мне тоже хотелось сообщать такой пароль, но меня тут все знают и просто говорят: «Давай, Бесс, проходи, не задерживайся».
Из-за рытвин и корней, торчащих посреди дороги, ехать приходилось очень осторожно, чтобы не вывалить в песок содержимое тележки. Было так холодно, что я обмотала шарфом лицо, только бы уберечь его от ветра. Но стоило мне добраться до станции, как сразу стало понятно: поездка моя была не напрасной.
На станции находилось около половины всех парней, а остальные, должно быть, патрулировали пляж, тренировали собак, и все в этом роде. Как только я вошла в дверь и скинула пальто, все головы тут же повернулись в мою сторону, а на лицах расцвели улыбки. И я знала, что радуются они не только пирогам. Заинтересованные взгляды парней – это нечто новенькое для меня. В такие моменты в моем теле пробуждаются иные, непривычные ощущения. Грудь у меня не такая уж большая, но эти парни все равно пялятся на нее, хотя одеваюсь я более чем скромно (да я все еще хожу в рубашке со свитером!). Я чувствую, как плавно движутся мои бедра, какие длинные у меня ноги. Во мне уже метр семьдесят пять – самая высокая девочка в школе! Правда, это мало о чем говорит, если учесть, что учится у нас лишь тринадцать девочек, в возрасте от семи до семнадцати. Но я вдобавок выше практически всех парней в школе. Вот почему мне так нравятся ребята – да что там мужчины – из Береговой охраны. Почти все они выше меня, хотя некоторые – лишь на чуточку. Волосы у меня каштановые, и до последнего времени я всегда заплетала их в косы. Но теперь я распускаю их. Они такие длинные и волнистые – парням очень нравится, как они выглядят.
Словом, ребята тут же завели со мной беседу. Некоторые из них говорят до того забавно, что мне требуется пара минут, чтобы вникнуть в их речь. Нечто похожее было в прошлом году, когда миссис Кэди начала читать нам Шекспира. Так вот, парни обступили меня и начали расспрашивать, как я поживаю, что за пироги у меня в тележке и не желаю ли я отправиться с ними на вечернее дежурство. Такое чувство, будто они целую вечность не разговаривали с девушкой! Если бы мама увидела, как ведут себя эти ребята всякий раз, когда я прихожу на станцию без родителей, она бы ни за что не пустила меня туда одну!
Больше всего мне нравится Джимми Браун, который приехал сюда из Бостона. И дело не только в том, что он – один из тех, кто патрулирует пляж у Реки Поцелуев. Джимми для меня – крепкий орешек. Вот и сегодня он, по своему обыкновению, проигнорировал меня. Сидел тихонько в углу, пока остальные умилялись мне и моим пирогам. Он вырезал что-то из куска дерева, время от времени поглядывая в нашу сторону своими мечтательными голубыми глазами. Иногда он даже улыбался – посмеивался, должно быть, над тем, как по-идиотски вели себя другие парни. Ну а я в это время болтала с ребятами и мистером Хьюиттом, который вышел из своей комнаты, чтобы посмотреть, из-за чего весь этот шум и гам. И при этом я украдкой поглядывала на молчаливого Джимми Брауна (как же он похож на Фрэнка Синатру!).
Мне очень нравится то, чем занимаются эти ребята. Жаль, что в Береговую охрану не берут женщин. Пляж я знаю лучше любого из них, так что с радостью присоединилась бы к патрулю. Будь я парнем, заявил мистер Хьюитт, он бы, не задумываясь, взял меня в отряд. Что ни говори, кое-кто из этих парней вообще не видел раньше океана, так что знатоками местности их точно не назовешь. Как-то раз я упомянула о своем желании в присутствии родителей, но мама надо мной только посмеялась. А ведь она даже работала в свое время в команде спасателей. Сама она заявляет, что это лишь слухи, но даже папа признался, что это чистая правда. Просто мама не хочет, чтобы я узнала об этом, иначе я могу вбить себе в голову нечто подобное.
По пути домой я наткнулась на Денниса Киттеринга. Эта встреча меня несколько удивила: Деннис обычно проводит время на пляже, а не на Главной дороге. Сам он сказал мне, что просто решил прогуляться. Я упомянула о том, где была, и Деннис спросил:
– А почему ты мне не принесла пирогов?
– Я угощаю пирогами мужчин, которые сражаются за нашу страну, – заявила я. – А что ты делаешь для нашей страны?
Я тут же спохватилась, но было уже поздно. Как же меня угораздило забыть про его больную ногу! Денниса не взяли в армию, поскольку одна нога у него короче другой. Я принялась извиняться, но Деннис улыбнулся и сказал, что все это пустяки. Он заявил, что учит детей своей страны – в этом и состоит его служение родине. Обучает молодое поколение. Объясняет школьникам, почему началась война и как надо действовать, чтобы это никогда не повторилось вновь. Когда он так сказал, я почувствовала себя еще более неловко. Так мы стояли какое-то время (он – по одну сторону велосипеда, я – по другую) и обсуждали книжку «Сердце – одинокий охотник». По правде говоря, не многие здесь разбираются в тех книгах, которые я читаю. Деннис думает, что я очень умная и тоже могла бы стать учителем. Так я и планирую поступить. Но для этого, говорит Деннис, мне следует получить настоящее образование. Не знаю, что с этим человеком не так. Он очень милый и приятный, но бесит меня донельзя своими манерами всезнайки. Он постоянно критикует мою грамматику и заявляет, что мне никогда не удастся получить хорошее образование в нашей богом забытой школе, где в один класс запихнуто два десятка учеников разного возраста. Когда я слышу такое, меня начинает колотить. Этот человек торчит в наших краях, поскольку ему тут вроде как нравится, и тут же с пренебрежением отзывается о местных жителях.