Преодолев главный зал и несколько лестниц, Августин прибыл в место отправления. Масштабная червоточина крутилась посередине пола, подобно водовороту. Шелестела. Воняла гарью.
Обернувшись, он помахал толпящимся в конце зала душам. Все знали, что Августин любит покидать Обитель в одиночестве и не лезли под ноги. Ссориться с будущим судьей Трибунала – затея бедовая.
Отскочив в сторону, Августин вскрикнул. Узкие, будто паучьи, пальцы впились в плечо.
— Зачем так подкрадываться?!
За спиной стоял проводник: вечно перекошенный, грязный и недовольный. Еще одна местная знаменитость, о которой ведают на стенах пирамид яркими словосочетаниями.
— Шевели задом! Стоишь, мнёшься, — закрякал проводник.
Поправив капюшон, под которым пряталось иссохшее как изюм лицо, он закопошился и вытащил из кармана заплесневелую бумажку.
Инструкция для перерождающихся. Августин подумал, что проводник принципиально не устанавливает стенд с этим злосчастным текстом, и каждый раз вытаскивает огрызок из смрадного кармана.
Нет, он может заменить ее новой! Просто не хочет. Видимо, ему нравится лицезреть отвращение на чужих физиономиях.
Ради смеха Августин пробежался по инструкции взглядом.
Не брать амулетов материализации, пекторалей, портальных свечей...
— Дай сюда! И не задерживай остальных.
— Повежливее. Хочешь, чтобы толпа моих поклонников тебя сожрала?
Проводник изобразил испуг.
— О, трясусь и падаю. Живо прыгай! И только попробуй что-нибудь протащить, найду и кости набелю, понял?
— Да понял, понял.
Августин зачесал волосы и подошел к червоточине, растекающейся на полу широким озером.
Шаг вперед. К свободе. К забвению. Тьма затянула и испепелила временное тело, разорвала материю в пыль, обнажив кости души.
В гаснущем свете Августин смог расслышать лишь последние слова. Слова человека, которого он считал другом:
— Жаль. Безумно жаль, что ты не оставил мне выбора. Должен был сразу понять, что я не позволю тебе вернуться. Ты сгниешь на Земле. Прощай. Прощай навсегда, друг мой. И прости. Знай, так было необходимо.
ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ
Жгучая боль пронзила грудь и разошлась по телу. Звук одиночного выстрела взорвался в голове досточтимого судьи Феликса, и он осознал: это конец.
Смерть. Она пришла за ним, неожиданно и негласно, не предупредив и не оставив возможности умолить о пощаде. Об отсрочке. О милости. Пришла в образе молодого незнакомого парня с малахитовыми глазами, который продолжал стоять за спиной, и когда Феликс повернул голову, и когда упал, и когда рубашка цвета восходящего солнца почернела от горячей крови.
Взгляд, источающий презрение, стал подарком, который преподнес незнакомец на смертном одре. И Феликс смог ответить лишь лицом, исказившимся от ужаса. Упасть на асфальт. Последний раз в жизни вдохнуть запах земли, сквозь боль и стоны, укутанный сыростью и тоскливыми песнями ветров сентября.
Феликс отвел карие глаза — всегда строгие и спокойные, теперь отдающие дикой страстью получить ответ. Откинул голову в небеса, пропитанные черным обсидианом.
А дальше? Дальше — пустота…
ГЛАВА 2. Марлин
Все планеты материального мира, от высшей
до низшей, — это юдоль страданий, где каждый
вынужден снова и снова рождаться и умирать.
Бхагавад-гита
— Будешь сидеть, пока мхом не зарастёшь? — раздался звонкий голос за спиной, словно разбили бокал у микрофона.
Марлин отодрала лоб от стола. Казалось, дерево срослось с кожей, иначе сложно объяснить: почему голова не желала подыматься, а веки оставались закрытыми. Сколько времени прошло? Пять минут назад за окном виднелось солнце!
Она протяжно зевнула, чихнула от запаха пыли и прокрутилась на скрипящем стуле. Ужаснулась, заметив себя в отражении зеркального шкафа.
«Надутый одуванчик, что достали из лужи, — посетовала Марлин. Золотистые волосы растрепались, а тушь на ресницах переквалифицировалась в черные синяки. — Господи, видел бы меня Феликс... Жуть».
Протерев сонные глаза, она откинула волосы назад и постаралась улыбнуться, ведь рядом качала головой Яра (которую лучше не злить после семи вечера): статная брюнетка с кудрями, вьющимися лозой винограда. Будить Марлин на работе уже стало ее некой вынужденной обязанностью.
— Да, да… заснула за историей болезни… опять, — вздохнула Марлин, шурша страницами, — и кто сказал, что, заснув над текстом, к человеку приходит озарение?
— Твоя шизофрения. Вставай! Полдня проспала. Думаешь, так просто тебя каждый раз прикрывать?
Лениво поднявшись на ноги, Марлин просунула руки в белый кардиган. Оторвала одну пуговицу, которая тихо стукнулась о паркет и укатилась под стол. Попыталась найти беглянку.
Паутина. Грязь. И не одной пуговицы!
Поиски не окупились — зато раздался грохот.
Марлин больно ударилась головой о столешницу. Выругалась. В кабинете слишком темно, как здесь можно передвигаться? Кто всё выключил? Свет излучает лишь настольная лампа над бесконечными бумагами, среди которых Марлин то и дело засыпает. А вот ночью — в уютной, теплой постели — она не может уснуть до рассвета. Уже девять месяцев.
Именно столько времени прошло со смерти ее мужа.
Марлин часами лежит под одеялом, уставившись в потолок. И не спит… вообще не спит. Ретиво изучает хрустальные капли люстры, мерцающие в лунном свете… И так — день за днем, луна за солнцем, утро за ночью…
Яра шлепнула по спине, отчего Марлин окончательно проснулась и, пошаркивая, выползла из кабинета. Села в автомобиль и отправилась к самому важному человеку, а точнее к тому, что от него осталось.
К могиле мужа.
***
Плита из черного мрамора превосходила рост миниатюрной Марлин.
Феликс красовался на ней во все семьдесят два дюйма. Художник запечатлел его молодым, стройным и с нескрываемой иронией во взгляде, по которой она так скучала.
— Здравствуй, Фел… — прошептала Марлин, опускаясь на колени перед памятником.
Плакучая ива задрожала от свистящего ветра: она росла рядом с могилой Феликса. Под этим деревом покоилась мама Марлин, покинувшая мир в борьбе со злокачественной опухолью головного мозга.
Никогда Марлин не могла понять: почему мама так относилась к ее мужу? Анна ненавидела Феликса — даже на свадьбе позволила себе выступить против их брака. Марлин прекрасно помнит, как потела, краснела, мечтала о землетрясении, чтобы провалиться до катакомб и не видеть лица мужа, который гнул в пальцах вилку буквой зю.
Интересно, чтобы мама сказала, узнав, что после смерти ее тело обрело покой рядом с зятем?
И обрело ли?
Усталость вернулась, и Марлин прилегла на студёную скамейку. Чуть прикрыла глаза…
До ушей донесся чей-то голос, источник которого был за густыми кустами, заросшими клейкой паутиной. Марлин очнулась и осознала, что уже час спит на лавочке, подметая волосами землю.
Проклятье!
С ловкостью пингвина, а не кошки — она потянулась. Упала. И разодрала локоть об асфальт.
Смотри, Фел, смотри! В кого я превратилась… Или кем всегда была, только кому это теперь важно?
Бурча под нос, она еще раз бросила взгляд в сторону кустов. Взглянула на часы — одиннадцать ночи. Кто может здесь быть в такое время?
Снова — хруст и треск. Где-то за кустами. Слабый свет пробирается сквозь заросли.
Страх сжал в плотный кулак, хочет раздавить, не дает сдвинуться с места. Призраки? Нет… Их она не боится. Бояться нужно живых. Марлин чурается людей, которые могут перерезать горло или пустить пулю в лоб… как Феликсу.
Она выдохнула и пошла по направлению бормотания.
Пробралась сквозь заросли, разодрав кожу о колючие ветки. И вот оно… жутко странная картина. Девочка — с черными, как крылья ворона, локонами — рисует звезду на бетонном настиле. Вокруг расставлены свечи, ярко сверкающие в темени.
— Что ты делаешь? — спросила Марлин, скрестив руки на груди.
В ответ ее обдало запахом жжёных спичек и ледяным тоном:
— Не твое дело! Убирайся!
Марлин и не подумала... Окинула незнакомку любопытствующим взглядом, отметив утонченные черты лица. Внешность истинной аристократки.
Когда Феликс был жив, она всё норовила сотворить с собой нечто подобное: у пластического хирурга подправить нос, губы, углы челюсти, но Феликс сказал, что она свихнулась, и Марлин забросила эту идею. У нее и вправду был всего один недостаток, но очень значимый (по ее личному мнению) — маленький рост. Из-за него Марлин прозвали в школе «писклёй».
— Девочка не должна находиться ночью на кладбище, — сказала она и постучала пальцем о золотые наручные часы.
— Значит, тебе можно здесь находиться, а мне нет?
— Во-первых, я взрослый человек, во-вторых, я не под луной гулять пришла. А вот почему ты здесь?
— То есть с виду это непонятно? — фыркнула девочка. — Мозг — не твоё, да? Я делаю обряд, а ты мне мешаешь. Вызываю герцога Агареса. Он управляет тридцать одним легионом демонов, поэтому советую тебе сгинуть отсюда!
— Вот как… — Марлин села на лавочку. — Тогда я останусь с тобой. Если у тебя вдруг получится, мы с твоим демоном вместе посмеемся. Что это ты нарисовала на бетоне?
Девочка выкатила глаза. Большие такие… громадные, как две планеты, полностью покрытые ледниками.
— Это пентаграмма! С ее помощью я призову Агареса, — гордо ответила она, взмахнув волосами.
— Максимум, что ты призовешь — еврейский конгресс. — Марлин приблизилась к девочке и указала пальцем на рисунок: — Это не пентаграмма, а звезда Давида. У пентаграммы пять концов, а у твоей звезды их шесть.
Девочка оглядела рисунок, рассеянно повела головой и смутилась.
— Как тебя зовут?
— Крис. Кристина, — ответила она и поджала губы.
— Что ж, Крис, если хочешь чем-то заниматься, необходимо хотя бы знать основы дела. Оккультизм не исключение. Мое имя Марлин, но предпочитаю, чтобы меня называли Мари.