— Такие, как я, — получают удовольствие от одиночества.
— Тогда какого хрена ты сводила меня с ума?
— Марлин не понимала, что рядом с тобой будет чувствовать себя несчастной. Я должна была избавиться от тебя, Фел. В твоих руках она — марионетка, делала всё, что скажешь. Я не могла этого допустить!
— Я люблю Марлин! Никогда не обижал ее, я… — Феликс запнулся, вспомнив слова жены об изменах и беспросветном эгоизме, — козел…
Анна ахнула, хватаясь за сердце.
— Смерть невероятно меняет людей, да? — засмеялась она. — Ладно, забудем старые обиды. По крайней мере, Марлин осталась при деньгах после твоей смерти. А я сама не знаю, почему до сих пор не вернулась. А ты чего застрял?
— У меня причин полно. И нет никакого решения. Представляешь, как меня это бесит? У меня нет решения проблемы. У меня, Анна! Меня!
— Выход есть всегда. Ты же знаешь, Фел.
— Но как не ошибиться с тем, какой из выходов выбрать…
Анна улыбнулась так, как никогда не улыбалась ему (не криво, скрывая отвращение, а по-настоящему), взяла под локоть и повела в знакомом направлении.
Собственная усыпальница запорошилась белыми сугробами. Усилился морозный ветер. Снежные хлопья продолжали сыпаться, и всё глубже пряталась история.
Фотографии на каменных плитах покрылись льдом, исказив лица почивших этой истории, а у двух могил, параллельных друг другу, но со скелетами женщины и мужчины, противоположных во всем и презирающих свое родство — два призрака замерло холодными бездыханными скульптурами.
— Когда ты умер, Мари приходила сюда. Каждый день. Она засыпала на лавочке у твоей могилы. У меня сердце сжималось, видя, как дочь разговаривает с надгробием.
— Я знаю...
— С момента вашего знакомства — ее жизнь закончилась. Она жила твоей жизнью, Фел. Не своей.
— Знаю, — повторил Феликс, отворачиваясь от взгляда Анны. Едкого взгляда кобры. Любое ее слово — плевок яда, предвещающий гибель. Так было всегда. Она являлась, травила, а затем выскребала душу Феликса, чтобы заменить чем-то иным.
Угрызениями совести.
Анна… моя роковая тёща.
— Ты не заслужил ее.
— Я заслужил любовь Марлин лишь одним своим поступком, а она каждой минутой, которую была рядом.
***
Сквозь стену Феликс вошел в здание суда. Размеренным шагом поднялся по лестнице. Направо, затем налево и вот он — кабинет номер 33.
Когда-то его собственный кабинет.
Помещение тускло освещалось желтой луной и звездами. По обычаю рука проскользнула вдоль рабочего стола, проверяя присутствие пыли.
Грязище…
Впрочем, другого Феликс и не ожидал.
Бумаги сложены криво, некоторые скомканы в снежки (почему не в мусорке?); ручки разбросаны, как попало; компьютер стоит не ровно посередине стола, а противно косо.
Правый глаз задергался.
Феликс приблизился к подоконнику и вздохнул с облегчением. Горшок с красными цветками антуриума — живой и до сих пор возвышается на законном месте: в трех сантиметрах от оконной рамы. Однако пыль с листовых пластин никто не стирает. Мерзость. Почему кругом свиньи?
Он задумался.
Противна ли другим его любовь к порядку? Кто больше нравится Марлин? Он, или живущий в извечном хаосе, сутенер? А для нее это важно? Ей всё равно, из какой помойки вылез Андриан, всё равно, когда Феликс истекает пеной у рта при виде немытой посуды, без разницы, бедный ее парень или богатый, судья или вор — она тот человек, который смотрит куда-то глубоко в глаза, проникает в душу, исследует территорию и принимает со всеми пороками и достоинствами, неважно, что из этого доминирует. Возможно, кто-то назовет ее монстром. Ведь она не видит разницы между плохим и хорошим. Или видит, но не считает важным. Важны только чувства.
Бетонным столбом Феликс застыл над цветком. Вспомнил, проговорил и попробовал на вкус каждое слово Марлин. Изменник. Эгоист. Руки затряслись. Он сжал их в кулаки, не отводя взгляда от антуриума.
Зубы заскрежетали от гнева: на себя, на судьбу, на Андриана, на собственную ничтожность, на вечное стремление к... порядку?
Феликс схватил керамический горшок и бросил в стену. Раздался сокрушительный звон. Куски керамики разлетелись, застучали по полу.
Триумфально взглянув на собственные руки, Феликс раскрыл рот.
Я… прикоснулся… снова к чему-то прикоснулся… смог прикоснуться!
В глазах разразилось пекло, и волна безумия хлынула в голову. Следующий час всё в здании: гремело, звенело, трещало и подвергалось линчеванию.
Феликс смел со стола документы, намеренно перемешав страницы: так, что их сотня лучших детективов обратно не соберет. Запрыгнул на стол и яростно лягнул ногой компьютер. Тот рухнул на пол и хрястнул. Спрыгнув, Феликс с грохотом опрокинул стол. Бросился к полкам с толстыми судебными делами — старым судейским молотком разбил разделяющее их с миром стекло, после чего запустил молоток в окно. Оно зазвенело и треснуло.
Феликс выбросил на пол папки, разрывая содержание на куски, а затем повыдёргивал ящики, разломал ногами.
Первый раз за всю жизнь он ощутил прилив жадной любви и вожделения к хаосу, почувствовал умопомрачающее, дикое наслаждение. Но ведь этого мало! Он добил и разнёс в кабинете всё, до чего смог добраться, разгромил зал судебного заседания.
Каким-то чудом умудрился оглушить охрану. После чего выскочил вон и перевернул вверх дном соседние кабинеты.
Забежал в архив суда. Раздался грохот, треск мебели, бряцанье и звон стекла. Феликс уничтожал всё, что видел и не оставлял ни одного метра, который слишком упорядочен и правилен. Он вывалил и разорвал судебные дела в архиве, важные документы в кабинете председателя — часть утопил в туалете.
Спустя час — гнев утих, и Феликс вернулся в родной кабинет. Он упал спиной на груду бумаги, раскинул руки и стеклянными глазами упёрся в потолок.
Каждый работник этого проклятого суда бледнел, вспоминая скандал, разразившийся на следующее утро.
***
Восседая в гостиной, Феликс слушал экстренные новости (прошло несколько дней, а они по-прежнему блеяли с экрана телевизора) и ухмылялся.
Со сладким удовольствием он посмеивался над очередной теорией прессы. Записи с камер наблюдения в суде — забарахлили, а затем, как ни в чём не бывало, заработали вновь.
Вот она! Сила полтергейста!
Никто так и не узнал, что на самом деле произошло. Истина скрылась за воротами потустороннего мира. Феликс и сам до конца не понял, как умудрился взаимодействовать с мебелью, тем более вещи снова не реагировали на прикосновения. Неважно. Главное — на душе стало чуть легче и теплее. На лысом, преющем поле выросла зеленая травинка и дала надежду, что земля — не мертва.
Марлин сидела на пушистом ковре перед экраном, и, прихлебывая миндальный латте — увлеченно, с задорным взглядом, — слушала истории СМИ. Она не заметила, как вернулся Андриан.
Парень подкрался сзади и резко вцепился ей под ребра. Она вскрикнула. Звонко рассмеялась и толкнула Андриана в грудь, но он крепко стиснул Марлин в объятьях, расцеловывая в лицо и плечи, пока та игриво брыкалась.
Тошнотворное зрелище.
— Первое Рождество, которое я буду встречать с любимой, — съёрничал парень.
А это — почти рвота.
Феликс, злорадно гримасничая, перекривлял его слова и с отвращением сплюнул, однако Андриан делал вид, что его не слышит. Слюна рассосалась дымной струйкой. Марлин шустро льнула к елке. Горьковатый запах хвойных веток обвеивал теплую, светлую гостиную. Сияя широкой улыбкой, девушка смотрела на Андриана и щелкала пальцами по красному шару с золотистой бахромой: игрушка тихо позвякивала и качалась маятником.
— Нравится? Мы с Крис украсили.
— А я уже закинул под ветки маленький презент, — похвалился парень и указал на низ дерева.
— Маленький? — Марлин подобрала упаковку в половину ее роста: укутанную серебристой оберткой и розовыми лентами. — Праздники ведь еще не начались.
— На праздники что-нибудь другое соображу, а сейчас... открывай.
Шурша оберткой, она распаковала подарок и обнаружила свой портрет. Андриан изобразил ее в голубом платье на фоне звездных мириад Обители.
— Потрясающе, — нежно проворковала девушка, обнимая картину, затем поставила раму у стены и подбежала к Андриану, поцеловала и запрыгнула к парню на руки.
Феликс наблюдал за парочкой три дня. Пытался убедить себя, что они не будут вместе, но Андриан с Марлин выглядели счастливыми, а в груди Феликса жгло огнем.
За окном раздался раскатистый гудок автомобиля. Марлин ахнула и поторопилась на улицу, по пути выкрикивая объяснения:
— Это Яра! Я опять забыла у нее в гостях сумку.
Андриан кивнул и вдруг перевел взгляд на Феликса, сидящего в кресле, задумчиво опершись о кулак. Тоже опустился в кресло — теперь они сидели напротив друг друга.
— Повеселился в суде? — осклабился Андриан.
— Отвали, — прорычал Феликс. — Можешь дальше делать вид, что меня не видишь или снова попытаешься что-нибудь выкинуть, дабы я ушел?
— Ты сам напросился на грубость. Не было выбора.
— У тебя один выбор: собрать манатки и унести зад в ту помойку, откуда вылез.
— А может, тебе пора свалить отсюда?
— Какое право ты имеешь указывать мне?! Такие, как ты, мне ноги целовали!
— Ах! Как же я забыл? — Андриан так старательно изобразил ужас, что захотелось провалиться в подвал. — Великий Феликс Ларский. Все в полной красе падайте ниц и целуйте в задницу!
— Заткнись! Не надейся остаться здесь, щенок. Марлин сама тебя выкинет. Вопрос времени.
— Я вижу другое. Вижу, что ты теперь урод в ее глазах. В сравнении со мной, а?
Феликс сжал кулаки до хруста. Зубы — до натужного скрипа. Будь хоть одна возможность, он бы бросился на парня и удушил цепью на шее. Вместо этого, Феликс твердо и спокойно отчеканил каждое слово:
— Ты паразитическая форма жизни... сидишь в моём кресле, в моём доме, практически живешь моей жизнью. Почти что я. За исключением того, что ты ничтожный кусок дерьма!