После возвращения из Обители Стас активно работал и отлично преуспел. И не удивительно, на самом-то деле. Он перестал кутить, да и занимается тем, в чем хорошо разбирается: ночными клубами, барами… В голове миллион бизнес-идей! Стас подолгу размышлял о своей жизни, о том, что нужно успеть сделать, до того как уйдет на тот свет.
Возможно, он просто отвлекался от мыслей о наставнице. Стас запрещал себе думать о Гламентиле, ведь ничем не способен помочь, надеялся, что Дариса арестовали и ругал Лилиджой. Могла бы хоть на секунду явиться! Успокоить, сказать: всё обошлось, я жива. Когда Стас оставался один, то бранил наставницу во весь голос, надеясь, что она откликнется. Но она не отзывалась.
В кармане завибрировал телефон. Стас поднял трубку и направился к выходу.
Дан хотел его видеть.
***
Ступив в гостиную отца, Стас прокашлялся. Помещение проел густой дым сигар. Отец не один — со Ждахиным и Кирой.
— Я опоздала на твою вечеринку? Уже бегу, — засмеялась Кира.
— Чтобы не видел тебя там, — прорычал Стас. — Не нужны мне сопливые сцены по Андриану.
— Мои сцены, говоришь? А что насчет его новой подружки, за которой ты ушиваешься? Думаешь, я не заметила, что рядом с ней ты ведешь себя, как кретин?
Грозные мужчины посмотрели на Стаса немигающими глазами, но потом обменялись ироничными взглядами и одновременно затянулись сигарами.
Кира продолжала щебетать:
— Был бы мужиком, уже бы отбил Марлин у него, — закончила сестра, злорадно усмехаясь.
— Вот как? Ствол тебе сильно помог Андри вернуть?
— Да пошел ты, — прошипела она. — Иди дальше дрочи на свою белобрысую подстилку.
— Хватит, — рявкнул Дан, ударив кулаком по подлокотнику кресла, отчего коричневая кожа захрустела.
Ждахин начал исследовать пепельницу с таким серьезным видом, будто в трухе прячутся секреты мироздания.
— Кира, оставь нас, — потребовал отец.
Алые губы сестры слились в одну нить, она вышла с гордо вздернутым подбородком. Стас набрал в грудь побольше воздуха.
— Знаю. Можешь не мусолить. Кира моя сестра, мы должны быть друг к другу терпеливы и…
— Нет, — осек Дан. — Она обнаглела и ее надо наказать. Теперь у меня будет время на воспитание дочери, когда сын взялся за ум.
Подняв бровь, Стас плюхнулся в кресло напротив отца.
— Ты меня радуешь. Трезво рассуждаешь, поручения выполняешь в лучшем виде, а развлечениям предпочитаешь работу.
Отец выпустил длинную струю дыма в пол.
— Блядство, наркотики и плоские экраны меня уже не привлекают, так что много времени для работы.
— Это похвально. Однако…
«Вот оно… — подумал Стас. — То самоеоднако…»
Спокойствие сменилось каким-то уродливым чувством в сердце, оно накалялось, готовилось обжечь...
— Меня не устраивает, что ты делаешь лишь то, где тебе не лень зад поднять. Если я даю поручение, значит, нужно выполнять. Каждое.
Комната начала плавиться от жара…
— Я не выполняю то, с чем не согласен, пап. Ты — делай что хочешь. А у меня появились… некоторые моральные принципы. И цели.
— Нужно совершенствоваться, Стас. Ты этого не делаешь. Если я сказал, что…
Стас перевернул стеклянный стол между креслами.
Стекло треснуло. Звенящая мозаика рассыпалась по комнате.
— Хватит указывать, что мне делать! — заорал он. — Ты всю жизнь пытаешься меня изменить. С рождения я весь неправильный — неправильный от башки до члена. Не тебе решать, каким мне быть! Я не кусок дерьма, чтобы лепить из меня то, что тебе нравится. Чтобы я не делал в угоду твоим желаниям, всё не так. Вода у тебя должна быть льдом, грязь вдруг стать золотом, а плющ — виноградом, но знаешь что? На кусте плюща виноград не вырастет, сколько ни кричи. Ясно? Можешь пристрелить меня, но больше я не сделаю ничего, если не посчитаю правильным.
— Третий стол за месяц, — заметил Ждахин, осматривая осколки. — Может, таблеточки пропьешь, малыш?
— Arrivederci! Хорошего вечера, вам обоим!
Стас кинулся в сторону двери, но отец окликнул его. Не со злостью. Мягко. Этот его тон испугал больше крика.
— Стой, — выдохнул Дан. — Ты прав. Ты уже не маленький мальчик. Я перегнул палку.
Осоловев, Стас нахмурился, затем снова опустился в кресло. Это точно его отец? Его властный отец, не терпящий возражений отпрысков?
В комнате замолчали все. Даже часы. Их тиканье, будто стало тише, притаилось. Во рту странный привкус от затянувшейся паузы. Ждахин весь из себя отстраненный, но Стас знает, что у них с отцом всегда такой вид, когда они смущены ситуацией. Искусственно-равнодушный.
Стаса разбирала злость, но он не понимал, на кого злится. На отца или на себя? Дан — смущенный, кажется, но возможно, Стас себя обманывает — первый разбивает тишину:
— А что за девчонка? Марлин... Красивая?
— Шикарная, — отозвался Ждахин, выпуская дым кольцами. — Работает терапевтом.
«Вы следите за мной?!» — разгневался в мыслях Стас.
Он считал, что отец перестал приглядывать за ним. Но нет. По-прежнему не доверяет.
— Дело не во внешности. Она... не знаю. Другая… И она девушка Андриана, так что не вижу смысла в этом разговоре.
Мужчины переглянулись и засмеялись. Стас сжал пальцами обивку кресла.
— Что смешного?
— О, не принимай на свой счет, — заулыбался Ждахин, отряхивая пепел со штанов. — Вспомнили с отцом себя в молодости. Знаешь, твоя мать ведь не должна была выходить за него. Она была обручена. С очень уважаемым человеком на то время.
Стас скривился, не понимая, как следует среагировать.
— И как вы... Значит, ты похититель невест, отец?
— Не совсем. Виолу я любил давно. С университета. Ох, хара́ктерная она была… Оттого и страстная. Дикая! Это ты в нее, — Дан указал на Стаса сигарой. — Но опасно было лезть к ее жениху. Перышком бы пописали, одним словом.
— И?
— В девяностых его зарезали. Ликвидировалось препятствие, так сказать.
С наигранным удивлением Стас схватился за сердце.
— Поразительное совпадение.
— Подарок друзей к юбилею, — усмехнулся Ждахин и вперился ястребиным взглядом в Дана.
Стасу стало дурно. И негодование, видимо, выразилось в глазах, но он не желал этого скрывать, надеясь больше никогда не услышать подобных историй из прошлого. На него и не смотрели.
— Пробили дорого любви, — подсказал Дан.
Разговор о любви к матери вдруг пробудил в Стасе такую ярость, что он закричал голосом, способным повзрывать лампочки в помещении:
— Любил? Что ты несешь?! Ты избавился от нее! Просто взял и избавился!
— Чего? — удивился Дан и переглянулся со Ждахиным. — Не будь идиотом. Пожалуй, я позволял себе лишнего в злости на ее безответственность, но это не значит, что...
— Я не видел ее с самого детства! Ты не рассказывал мне, где она. Последний раз я видел мать, когда ты ее избил! И, ради бога, поведай мне секрет, отец, каким хреном Люси Вериго захотела быть с тобой, когда я рассказал ей правду об убийстве моей матери?!
Около минуты они молча смотрели друг на друга.
Отец с шумом выдохнул.
— Стас, я не рассказывал, потому что она мертва. Да, по моей вине. Ее убили.
Ноги подкосились. Стас упал обратно в кресло, широко раскрыв глаза.
— К-кто?
— В девяностые годы врагов у меня было много. Слишком много… За поступки нужно платить самому, но за мои — заплатила твоя мать. А когда ты рассказал Люси эту чушь, она сама пришла ко мне и заявила, что сын считает меня убийцей. И не кого-то там, а его собственной матери. Такого цирка я, конечно, еще не видал. Не знаю зачем, но я сказал ей правду. И не представляю, как ты разнюхал о наших с Люси отношениях. — Отец закрыл глаза и покачал головой, по традиции отгоняя любые эмоции на лице. — Прости меня. Я горжусь, что ты встал на другой путь. Ты куда лучше меня. Только… чем бы ни занимался, не забывай: либо ты играешь, сынок, либо сам войдешь в игру пешкой. Не расслабляйся. Как это произошло со мной.
Дан потушил сигару в пепельнице и вышел из комнаты.
Стас закрыл лицо.
Сколько он себя помнит, отец не отвечал на вопросы о матери. Более того — запрещал спрашивать. Где ее искать, Стас тоже не знал. Попытки что-то узнать у других ничего не дали. Виола просто исчезла. Навсегда.
— Не злись на отца за то, что он скрывал это. От твоей матери избавились очень... жестоко. Я помню тот день, когда мы ее нашли. Дан чуть не свихнулся от горя, а он не любит показывать слабость, Стас. Тем более перед сыном, — сказал Ждахин и похлопал его по плечу. — Постарайся понять.
Ждахин вышел следом за Даном. Стас остался один. Он всегда предполагал, что мать мертва и винил в этом отца.
Он и виноват. Ее убили из-за него.
Упираясь лицом в потные ладони, Стас думал лишь об одном: скольким еще людям отец успел загубить жизнь? Делают ли грехи отца плохим человеком самого Стаса? У него ведь есть выбор... Или нет? Он попробовал представить себе выражение темных глаз Дана при виде убитой Виолы и решил, что они походили на выпученные черные глаза тарантула. Поэтому Стас завел паука? Метафора сладкой власти над отцом.
Пальцы сдавили остаток тлеющей сигары в труху. Теперь удушала не пропахшая дымом комната, глотку обхватил не враг, а раскрасневшуюся кожу обжёг не огонь. Стасом овладел гнев.
Опираясь о спину кресла влажной ладонью, он нащупал пол под пятками и отправился в кабинет отца, с трудом удерживаясь на разъезжающихся ногах, запирая слезы за личиной ярости.
Дан прибывал один в своем кабинете. И когда Стас ворвался, — захлопнув за собой дверь так оглушительно сильно, что темное стекло задребезжало, — отец медленно вздохнул. Подумать только! Этот важный кусок льда продолжал спокойно стоять у секретера и водить пальцем по названию старых папок.
Ударив носком по столу, Стас закричал со злобой, от которой трясся:
— Как ты можешь жить, зная, сколько дерьма натворил? Да как ты сам себя выносишь?!
Отец одарил его недолгим взглядом, помолчал, стирая ладонью пыль с полки, затем тихо спросил: