Матфея окатило ужасом. Вроде бы, казалось, уже мёртвый, чего бояться? Ан нет, ты ж думы думаешь, не исчез, и память вернулась! Понял он в тот миг, до нутра, до сердцевины, что мигнёт сейчас Трактирщик – и поплывёт Матфей серой безликой мглой через тёмные сени, через пустой мёртвый двор, всё дальше, дальше, в густой туман, сливаясь с ним, растворяясь в нём, исчезая, исчезая, исчезая…
Отродясь Матфей не знал такого ужаса. Всё, в нём бывшее, разом и заледенело, и вспыхнуло; мысли, какие были, исчезли и остались только жуткие буркалы Трактирщика, огнём буравящие душу.
– Потянет тебя скоро краля твоя, – пробасил хозяин, и Матфей даже шелохнуться не смог. – Она тебя – а ты её. Сюда, к нам. Здесь она нам нужна.
И у Матфея не достало сил даже просипеть: «Зачем?!»
– Спросишь, как, мол, сюда её тянуть? – продолжал Трактирщик, не отпуская свою жертву. – А проще простого. Как ощутишь, что уводит тебя отсюда что-то, так свивай из тумана, что вокруг тебя, канат, да попрочнее. Представляй, что самое крепкое вервие в руках держишь, не выпуская. И давай на себя, изо всех сил! Изо всей моченьки, какая только найдётся!..
Страшен был сейчас хозяин полумёртвого дома. Страшен, и ничего не оставалось в нём от того Трактирщика, что потчевал усталые души на последней их дороге.
– А… если… нет? – выдавил Матфей, чувствуя, что последние капли его смелости испаряются, словно вода с раскалённой сковороды.
– Нет? – ухмыльнулся хозяин, угол рта его пополз вправо-вверх. – Нет? Рядиться со мной вздумал? Не-ет, брат Матфей, ничего ты не понял. Ни к чему здесь ни храбрость, ни доблесть, ни честь с отвагой. Ничем ты меня не одолеешь, не испугаешь, не купишь. Сделаешь, что нужно – да не мне, всему сущему, – молодец. Не сделаешь – тоже ладно. А коль решил мне твёрдость явить, нос задрать гордо – так ведь разговор короткий у нас: отпущу я руки, и поплывёшь ты облачком, как я уже сказал. Ну, Исидорти, решай, и решай быстро!
Плетью обуха не перешибёшь.
На хромой блохе скакуна не обгонишь.
Коль нога одна, неча в беге с другими тягаться.
И оттого Матфей непритворно удивился, когда кто-то другой, не он, твёрдо и презрительно бросил Трактирщику в лицо:
– Нет.
– Нет? – повторил тот, и не было в этом слове ни удивления, ни злобы, ни ехидства. – Ну, плыви тогда, Матфей Исидорти. Бывай, значит. Туман у меня густой требуется, всем места хватит.
И отпустил руки.
Неведомая сила подхватила Матфея словно за шиворот, приподняла над лавкой – кружка сама собой вывернулась из пальцев, едва их не сломав, – потащила к дверям, откуда уже тянуло холодом, тем самым, могильным.
Заскрипела дверь, отворяясь, словно крышка гроба. Тьма в сенях кинулась со всех сторон, огонёк лучины в подставце рядом с недоеденной краюшкой хлеба замерцал, замигал, вот-вот готовый погаснуть.
Матфей затрепыхался, забился, словно пескарь на крючке, – и ощутил, как тает его только что такое настоящее, такое всамделишное тело. Внизу – уже не ноги, а колышущаяся серая мгла. Впереди – уже не руки, а пара туманных рукавов.
– Полетай, полетай, – донеслось из дверей. – Мне туману много надобно…
Всё та же незримая сила волокла Матфея прочь со двора, вниз по склону – в упор взглянули чёрные провалы окон – туда, в трясину, в холодную топь, в невидимый зло шуршащий тростник, распадаться там, развеиваться, растекаться сырыми струями, чтобы вечно потом цепляться за ноги бесчисленных гостей, направляющихся к Трактирщику, – мол, стой, не ходи, не надо!..
Да только всё равно никто не остановится. Он же и сам первый не остановился…
Заскрипев на всё болото, на всё туманное бесконечье, закрылась дверь – словно челюсть мертвеца хлопнула.
Всё, конец тебе на сей раз, Матфейка, окончательный и бесповоротный. Развеешься по холмам смертной страны, разлетишься мглою – и всё.
И тут его резко потянуло куда-то вбок, сильно, с болью – словно незримая петля глубоко врезалась в мясо. Дёрнула его, поволокла, прямо сквозь серые волны; сила, горячая и жгучая, вцепилась в него, обвила, словно прорастая прямо в то, что составляло сейчас самую его суть.
Она. Царица Ночи. Трактирщик не лгал – его пытаются выручить, пытаются спасти!..
Обжигающая радость. Неважно, что будет там, кем он вернётся – что, упырём? Это ещё бабушка надвое сказала! – главное, вернуться!..
Холм и дом с мёртвыми окнами остался позади. Прощай, хозяин неласковый, не скоро теперь увидимся!..
Незримый аркан тянул всё сильнее, Матфея волокло через болото и туман, туда, где крылись незримые стены тех самых «серых пределов». Сейчас, сейчас, ещё немного, и…
– Каррр! – раздалось негодующее.
Ворон, огромный, размахом крыльев не уступит дракону. Горят алым четыре глаза, вытянуты когти; удар – и Матфея отбросило, петля враз ослабела.
– Ха, приятель, – Трактирщик выпрямился, вновь принимая обычный свой облик. – Совсем меня за дурачка держишь, да? Никуда ты отсюда не денешься – если я не отпущу. А я не отпущу.
Петля немного затянулась, незримая верёвка дёрнулась, но тяга исчезла. Трактирщик стоял, скрестив толстенные руки на груди, и ухмылялся.
– Всю жизнь, Матфей, ты для себя одного прожил, о своих радостях да удобствах мечтал-заботился, для других у тебя и самой завалящей мыслишки не находилось. Ни об отце с матерью, ни о ком другом. А так не бывает, что всё только себе да себе; платить пора пришла, Исидорти! Тяни за аркан, тяни, сюда свою Царицу выдёргивай!
Матфей застыл, оледенев. Руки – вновь руки, а не клубящийся туман. Ладони, пальцы, запястья. Обшлага рукавов.
– Тяни! – гаркнул Трактирщик. – Или – дуй в болота. Там летать будешь, а не на воле душегубствовать!
Матфея трясло. И – чуть опустив взгляд, увидал, как частицы его… низа, оборачиваясь рыхлыми полотнищами мглы, и впрямь отрывались, улетали, растворяясь в тумане, – туда, к стылой топи.
– Нет! – вырвалось у него.
И Матфей Исидорти что было мочи потянул за охватившую его верёвку.
Ладони обожгло, однако он рванул, ещё раз и ещё, упираясь в какие-то кочки, застонал от стыда и боли, но тащил, волочил, ухватившись за незримый канат.
«Обруби его, обруби, слышишь?! Останови обряд! Что бы ни делала – останови! Себя спаси – и меня!»
…Но Царица Ночи решила бороться. Невидимый аркан напрягся, зазвенел туго натянутой струной; у Матфея брызнули слёзы, хотя какие слёзы у мёртвых?..
– Тяни! Тяни! – подзуживал Трактирщик.
Он тянул. До пояса погрузился в болото, но тянул. Хозяин же просто прохаживался рядом, да понукал – сильнее! Ещё сильнее!.. Давай-давай, не ленись!..
…И в какой-то миг верёвка вдруг ослабла. Натяжение исчезло, и что-то с плеском шлёпнулось в мелкую воду совсем рядом с Матфеем.
Хотел бы он сейчас лишиться чувств.
Но – нет. В этой милости мёртвым отказано.
Смутная фигура медленно поднималась из туманных облаков, а Трактирщик уже оказался рядом, подхватил под руку, чуть ли не вздёрнул над несуществующей водой.
– Добро пожаловать, Царица, – раздалось усмешливое. – Да не дрожи так, тут твоя дролечка, тут.
Матфей, шатаясь, вгляделся – отчаянно хотелось зажмуриться, но и этого его лишили.
Да. Она, Царица Ночи или Теней, Царица и того, и другого. Волосы, стянутые было в тугой узел на затылке, растрепались, длинные пряди падали на лицо, стекали до лебединой шеи. Кожаная куртка, широкий гномий пояс, широкие порты, кинжал в руке, но…
– Прости, милая, но железом меня тут не возьмёшь, – бархатистым басом сообщил Трактирщик. – А вот зарево ты устроила первостатейное, погляди, погляди, выходит, не ошибся я в тебе, дорогая!..
Царица казалась совершенно потерявшейся, сбитой с толку, растерянной. Затравленно взглянула на массивного Трактирщика, дёрнула зажатой в его лапище рукой – напрасная попытка.
А на сером небе и в самом деле растекалась от горизонта вверх, к зениту, медленно разгорающаяся алая полоса, словно кто-то щедро мазнул там горящей кровью.
– Добро пожаловать, красавица, привет тебе в моих владениях, – продолжал Трактирщик, – да ты не дрожи так, не дрожи. Цел твой Матфейка, цел и даже невредим, вот, смотри сама! Что трясётся он и серый весь, точно призрак, – так ничего, ко мне на двор ступим – сделается он, как прежде, как при жизни, даже краше.
Царица огромными глазами взглянула на Матфея – и он подумал, что, наверное, лучше бы его и впрямь размазали тонким слоем мглы по здешним туманам.
– Матфей… – выдохнула она.
И заплакала.
Зарыдала, словно простая смертная, дождавшаяся, увидевшая наконец считавшегося безнадёжно сгинувшим любимого. Зарыдала – но тут же проглотила слёзы, в глазах сверкнул гнев.
– Ты!.. ты!.. Ты меня сюда затянул, проклятый!.. Ты моего… моего… использовал!.. Ловил меня, как на живца!..
Трактирщик ухмыльнулся и заговорщически вдруг подмигнул Матфею.
– Потом на меня яриться станешь, голубушка. Идёмте-ка ко мне на двор, кваску попьём. Не-не, ты к нему не кидайся! – строго остановил он Царицу. – Целоваться-миловаться после станете. А то как бы тебе не разочароваться.
– Матфей… – выдохнула Царица, неотрывно глядя на того. – Что… что он с тобой сделал?.. На крючок насадил, чтобы меня поймать, да?.. Бедный мой, бедный, – я-то тебя спасти норовила…
– Идём, идём, – поторопил их Трактирщик, занимая позицию между ними и по-прежнему не отпуская руку Царицы. – Идём. Толковать у меня будем.
…Зарево медленно угасало, тонуло в накатывающих волнах серой всепобедительной мглы.
Трое шли через болота к тёмному и молчаливому дому на холме, за туманными топями.
Царица Ночи изо всех сил искала взгляд Матфея, выгибалась, изворачивалась; а он только и мог, что пялиться прямо перед собой.
– Не крутись, волшебница, – словно отец расшалившуюся дочь, одёрнул её Трактирщик. – Никуда вы теперь не денетесь, ни он от тебя, ни ты от него.
Дом на холме, тёмный и мрачный, приближался. Жалобно скрипела дверь на неощутимом никем ветру. В щели таилась тьма, и Матфею показалось – она сделалась какой-то другой, жадной, ждущей, подстерегающей.