Сильвия застонала – от бессильной ярости.
Игнациус кое-как, с явным трудом, но распрямился; боком, по-крабьи, дёрнулся к ней. Коротко пнул её в рёбра, отбросил к стене; шатаясь, уставился на Сильвию, утирая заливающую подбородок кровь.
– Ну что, сучка, – думала всех обмануть, да?.. Ну ничего, с этим выскочкой управился – а уж с тобой и подавно!
Вставай и сражайся, последняя из Красного Арка. Вставай и дерись!
Не могу. У меня нет сил. И… больно… так больно…
Сильвия зажмурилась.
Ещё один удар; она заскулила, точно дворняжка на цепи, что не может даже убежать от жестокого хозяина.
– Вот тебя-то я на коньке своём точно прокачу, – просипел ей в ухо Игнациус, вцепляясь жёсткими пальцами Сильвии в волосы. – А там у меня такие замечательные устройства… выдвижные… как раз по размеру… тебе… твоей…
И он зашептал совсем уже грязные и отвратительные слова.
Сильвия не выдержала – слёзы потекли сами собой. Бездна ведает, что сотворил с ней зелёный кристалл Кора Двейна, но чары ей не повиновались, никакие. И даже Хаоса в себе она не чувствовала, словно злой камень выпил всё, без остатка.
– Н-не на-а-адо… – проныла она просто для того, чтобы хоть что-то сделать.
– Надо, милая моя, надо. – Игнациус с неожиданной силой потащил её к жуткому пыточному устройству. – Мало тебя дед твой драл, мало! Ну ничего, я прибавлю. Но пока…
Он разжал руки-клешни, и Сильвия тряпичной куклой шлёпнулась на жёсткий пол. Ни двигаться, ни даже стоять она не могла.
А Игнациус, бормоча себе под нос что-то злобное, принялся воздвигать вокруг чёрной глобулы настоящую пирамиду из магических аппаратусов; отодвигал многочисленные ящики, доставал стеклянные и кристаллические штуковины, возжигал курильницы, быстро, уверенной рукой мастера, чертил какие-то руны.
– Если б ты, голубушка, как следует вчиталась бы в мои бумаги, то поняла бы… хотя нет, всё равно бы не поняла. Ты даже не заподозрила, что такие записи я никогда не оставил бы даже и в самом секретном месте! Нет? Не посетила тебя сия мыслишка? Вижу, вижу, не посетила. И хочешь знать, что я сейчас делаю? Конечно, хочешь. Тебе ж страшно до того, что ты вот-вот, пардон, опи́саешься. Рада любой затяжке времени… так вот, эта скотина Двейн, явившийся сюда резать мою Долину, как я сказал, не мог не заготовить себе тёплого местечка на случай, что все планы его провалятся. И он, конечно, заготовил. Единственное, что может остановить кристалл Дальних в его росте – это Хаос и барьеры Творца. Творцу эманации Хаоса в своей монаде совершенно не нужны, поэтому рост зелёного камня остановится, как только он достигнет пределов сущего. Не верю, что такому чародею, как Двейн, не пришло это в голову: отделить некую не очень большую часть Упорядоченного, отсечь её от остального, где и укрыться. А дальше… дальше у него открывалась масса возможностей. Но главное – он смог бы ждать. Он сильный чародей, милочка, куда сильнее меня, скажу тебе прямо. И мне нипочём не удалось бы изловить его так просто, не замани мы его ко мне в подвал. Так что тут, милочка, пожалуй, я буду справедлив и отдам тебе должное – без тебя у меня б это не вышло.
Он ухмыльнулся. Кровь всё ещё сочилась из ноздрей крючковатого носа, но держался он уже куда увереннее.
– Так что теперь мы всё узнаем – где эта его нора и как туда пробиться. А потом – потом, милочка, мы со всей Долиной уйдем туда, потому что Дальних, дорогуша, не остановить. Это, душечка, прямая манифестация воли Творца; с этим не шутят.
Сильвия молчала. Сил не было даже моргнуть.
«Хаос!» – позвала она с отчаяния, словно верного пса.
Но Хаос молчал. И она не ощущала его в себе.
– Готово, – объявил меж тем Игнациус. Нагнулся к Сильвии, брезгливо потыкал ей в щёку сухим, словно у скелета, костлявым пальцем. – Теперь только ждать. Полежи, милочка, полежи тут пока. А я пойду, успокою этих… неслухов. Нет, не надейся, просто так я тебя не оставлю…
И он действительно не оставил. Простейшее заклинание сна – и Сильвия забылась в один миг.
Тан Хаген Хединсейский шагал тропами Железного Леса. Они вились, сходились и расходились, скрещивались, вновь разбегались – ему было всё равно.
Отец. Старый Хрофт. Древний бог Óдин. Forn guð Óðinn. Отец, которого он узнал только затем, чтобы проститься. Чтобы исполнить последний сыновний долг – закрыть отцу глаза и с почестями вознести его тело на погребальный костёр.
Но… его мать… Свава… нищенка… превыше всего любившая хмельное… забывавшая о нём, Хагене… И где Старый Хрофт встретил её? Разве покидал он свой дом у Живых Скал? Разве странствовал?.. Нет, конечно, всё может быть, может, и Сваву занесло туда, в странный дом Древнего Бога?
Нет. Что-то не складывалось. Зазор, заноза, не дающая покоя.
Тропа круто изогнулась, повела краем болота.
Низкие ели вдруг раздвинулись, Хаген оказался на поляне, а посреди её дом-домовина на шести столбах, низкий, в какие кладут мёртвых лесные племена Восточного Хьёрварда.
Сидит на узкой лесенке здоровенный чёрный котище. А рядом с лесенкой, поглаживая и почёсывая кота за ушами, застыла седая сгорбленная старуха, настоящая троллквинна, хекса, ведьма, какими матери пугают расшалившихся малышей.
Нос крючком, зубы желты и торчат в разные стороны, губы бледны, как у покойника, бельмо на одном глазу, зато другой глядит ослепительно-небесной голубизной.
Хаген остановился. Замерла и старуха, стояла, опершись на сучковатую клюку.
– Вот и завершился круг, Хаген, сын Хрофта.
Тан поклонился. Хекса или нет, но она – хозяйка, и надо соблюдать вежество. Даже в последний день мира, и особенно в последний день. Неважно, кто она – себя он не уронит.
– Привет тебе, vitur kona, мудрая женщина. Думаю, что не случайно вышел я сюда.
– Не случайно, – кивнула она. – Сегодня такой день, когда открываются все двери и все пути. Нет больше никаких тайн, и ты, тан Хаген, заслужил узнать о себе всё.
– Я уже узнал, мудрая. Старый Хрофт – мой настоящий отец.
– Верно. Но ведомо ли тебе, кто твоя мать?
– Её звали Свава. Её убили. Я справил по ней добрую тризну, я отомстил.
Старуха улыбнулась жёлтыми жуткими клыками. Тряхнула головой, зашуршали черепа мелких зверюшек и птиц, нанизанные на нить ожерелья.
– Отомстил, как есть отомстил. Идём, сын Хрофта. Я покажу тебе, что должна показать. Сегодня последний день. Ты исполнил всё, ты заслужил.
Она пристукнула клюкой и разом изменилась. Исчезли седые нечёсаные космы, упали на плечи рыжие косы. Блеснули белизной зубы, распрямился нос, вместо грязной хламиды – расшитая рубаха, узорный пояс.
Хаген молча отступил на шаг.
– Внемлю тебе, мудрая.
– Сегодня день ответов, – улыбнулась она. – Ответов, которые не смог дать даже могучий Отец Дружин. Впрочем… в иных делах мужчины бывают поразительно слепы, даже лучшие из них. Смотри, Хаген. Смотри и ничему не удивляйся.
Деревянная чаша, до краёв полная воды. Хекса провела ладонью над поверхностью, и Хаген увидел.
…Бедная хижина у обочины дороги. Совсем бедная, даже не хижина, а лачуга с кое-как прилаженной дверью, с крошечным оконцем. И тяжкие стоны рожающей женщины.
Вот останавливается купеческий караван, вот пожилой доктор заходит в хижину…
Стоны прекращаются.
И всё вокруг замирает тоже.
Быстрая тень с огненными косами заходит в хижину, на руках у неё свёрток.
Миг – и она возникает вновь, опять же со свёртком на руках, но уже явно иным.
Застывает, глядит на хижину, словно стараясь запомнить её во всех, самых мелких подробностях, и скрывается окончательно.
Хаген поднял глаза.
– Да, сын. Это была я. Хекса Лаувейя, из рода великанов, гримтурсенов. Орёл и Дракон сотворили петлю времени.
Хаген молчал, в упор глядя на великаншу.
– Всё разом и просто, и сложно, сын. Давным-давно, ещё до Боргильдовой битвы, когда Молодые Боги ещё только шли на наш мир, я и твой отец, великий Óдин, встретились и – ты был зачат[9]. Тогда я сказала ему, владыке Асгарда: «Когда погибнет мир – я хочу, чтоб рядом с твоими детьми и внуками стоял бы тот, в чьих жилах течёт кровь моего племени». Я схитрила, сын. Мы все были порождены одним началом, асы и великаны, отчего и случались меж нами дети. У всех асов текла кровь моего племени. Но…
– Не верю, – хрипло вырвалось у Хагена. – Нет. Моя мать – Свава, она – она… а ты – ты ведьма, ты творишь мо́роки!..
– Я твоя мать, Хаген сын Хрофта, Hagen Hroftsson.
– Невозможно! Боргильдова битва…
– Случилась тысячи лет назад. Я давным-давно умерла, сын, – она улыбалась. – Я здесь только благодаря великому Орлу. Да и в тот раз он отпустил меня ненадолго… подменить младенца.
– Но… Зерно Судьбы…
– Оно было твоим, сын. С самого начала.
– С самого начала всё сделали Орлангур и Демогоргон. Исподволь, исподтишка, чтобы не нарушить Закон Равновесия…
– Именно, сын. Для них было парой пустяков найти для нас с тобой такой поток времени, тонкий и стремительный, чтобы мы оказались там, где надо, и когда надо.
– Ты… отказалась от меня… – Странная, неведомая боль в груди ломала Хагена, как никогда раньше.
– Я отказалась от тебя. И дала тебе великую судьбу, сын. Судьбу, достойную сына Óдина и хексы Лаувейи, матери Локи, сильнейшей чародейки народа йотунов. Ты стал великим воином и магом, смерть не забрала тебя. Я горжусь, сын. – Она положила ладони ему на плечи, сжала сильные пальцы. – И вот сейчас, в последний день, я могу рассказать всё. И – попрощаться.
– Я встретил сегодня и отца, и мать. И обоих – «только попрощаться»…
– Ты бывал во владениях Демогоргона. Тебе открыта туда дорога. Когда всё кончится, когда изменится мир, приходи вновь.
– Зачем? – хрипло вырвалось у Хагена. Горло жгло, словно от нестерпимой жажды. – Зачем мне приходить к тебе? Ты меня растила? Носила на руках?..
– Могучий воин Хаген сожалеет, что не держался за мой подол? – усмехнулась Лаувейя. – Я дала тебе высокую и страшную судьбу – чего большего может пожелать себе воин? Ты сражался и побеждал, сын, ты добился всего сам, не зная о дремлющем в тебе – так не огорчай же меня напоследок.