– Райна. Валькирия Рай… точнее, Рандгрид. Разбивающая Щиты. Дочь Древнего Бога Óдина, владыки Асгарда.
– Звучит, – улыбнулся Трогвар.
– Не знаю, должны ли мы биться. Когда я только попала сюда, мне назначено было пройти три круга – Железный Лес, Каменную Пустыню и Мёртвые Горы. Лес – вот он. Осталось ещё два.
– Тогда идём, – пожал плечами демон. – Если Великие Духи недовольны этим нашим решением, пусть дадут нам знать.
Гибкое белое тело мелькнуло меж могучих стволов. Взвилось в воздух, упало на все четыре могучие лапы между Трогваром и Райной.
– Барра! – воскликнула валькирия.
Огромный белый тигр ткнулся в неё носом и запырчал, словно самый обычный домашний кот, только очень громко.
– Ты вернулся!.. Ты меня нашёл!..
«Конечно, нашёл, – казалось, говорил выразительный взгляд тигра. – Я-то – да не нашёл бы?»
– Славная зверюга какая, – одобрил Трогвар. – Твоя явно. Но откуда он тут взялся?
– Тебя послали Великие Духи? – Райна присела на корточки, ухватила тигра за пушистые бакенбарды. Демона, недавнего врага, она уже совершенно не опасалась.
«Нет».
– Я… ты… – валькирия вглядывалась в янтарные глаза тигра. – Ты здесь разве не волей Орлангура или Демогоргона?
«Нет».
– Он точно говорит «нет», – вмешался Трогвар.
– Ты пришёл извне?
«Да».
– Не может быть, – выдохнула валькирия.
– Не может, – согласился Крылатый Пёс. – Но и проникнуть сюда извне невозможно не по воле Третьей Силы.
Тигр слегка толкнул Райну лобастой головой, отбежал, обернулся – словно предлагая следовать за ним.
– Думаю, он знает, что делает, – заметил Трогвар.
Сильвия лежала на холодном полу всё в том же подвале. Мессир Архимаг похаживал вокруг; он был явно очень доволен – что-то аж мурлыкал себе под нос.
– Очнулась, красавица? – хихикнул он, заметив пошевелившуюся девушку. – Вот и отлично. В Долине тишина и порядок, законная власть, – тут он снова хихикнул, – благополучно восстановлена при неимоверной радости местного населения. Дурачки, конечно же, но родные ведь, не бросишь их так. И, милочка, пока ты тут отлёживалась, а я успокаивал достопочтенных чародеев и чародеек, заклятия наши работали. – Он повёл рукой, указывая на возведённую вокруг чёрной глобулы конструкцию. – Ловушка абсолютна. Но на сей раз я сознательно допустил в ней некую уязвимость – не как у тебя, дурёхи, что пленник размотал всё изнутри! – но ровно столько, чтобы тот начал бы тянуть ниточку именно туда, в то пространство.
У Сильвии всё плыло в глазах, рот жгло, на губах и языке застыл отвратительный металлический привкус; однако она всё-таки сумела приподняться:
– Но… почему… именно в то?..
– Стараешься, держишься, – одобрил Игнациус. Потёр руки. – Тем интереснее будет с тобой поиграть. Ну, подумай сама, ты ж не бесталанна! Дурёха, но с известными способностями. Ловушку изнутри не раскрыть, это господин наш Двейн уже понял; мессир Архимаг Игнациус Коппер – всё-таки не смазливая девочка по имени Сильвия. Поэтому, если он тут будет сидеть – его накроет той самой зелёной волной, что и впрямь идёт на всех нас. Единственный его шанс – выпустить ниточку, надеясь, что я не замечу, просунуть её в то самое убежище, а потом – р-раз! – и выдернуть всю ловушку с собой туда. Капкан-то с изъяном, пусть и нарочитым – развалится при таком прорыве, маг уровня Двейна это быстро сообразит. Единственный шанс, как-никак. Так что сидит он там сейчас, плетёт паутинку… точнее, тянет из себя эту нить, и в самом деле словно паук… Думает, что опять всех обхитрит. Ан нет, не выйдет!
Мессир Архимаг Игнациус Коппер поистине не мог без аудитории.
– И, милейшая моя Сильвия, туда, в тот отнорок, без помех уйдёт вся Долина. А там мы с сударем Двейном договоримся.
– А… нельзя было… просто… попросить? – прохрипела она.
– Просить? Ах, милая, наивная дурочка, взявшаяся править моей Долиной!.. Ты так и не поняла, что у сильных ничего нельзя просить? Особенно у таких, как этот Двейн. Когда ты просишь – ты слаб и тебя никто не слушает. Тебе ничего не дадут, напротив, отберут последнее. Так что смотри, дорогая, смотри. Покуда есть чем смотреть, – и мессир Архимаг вновь хихикнул.
Сильвия пошевелилась – точнее, попыталась. Тело, руки, ноги, всё сделалось словно мягкое тесто, она лишь судорожно дёргалась. Сила не возвращалась, Хаос словно ветром сдуло – она сделалась самой обычной девчонкой, в полной власти милорда мэтра.
А тот, как ни в чём не бывало, прохаживался вокруг свого магического устройства, что-то подкручивал, поправлял, менял местами пару кристаллов, сдвигал курильницу, подсыпав туда какого-то порошка и добавив углей. Он казался донельзя довольным.
– Тянет, тянет ниточку, касатик… – умильно сложил он руки, глядя на слегка колышущийся гагатовый шар, словно на любимое дитя. – Тянет, некуда ему деваться…
Если бы Сильвия нашла в тот миг покупателя на собственную душу – продала бы, не задумываясь, за один только гран силы. Врезать огнешаром в эту ухмыляющуюся физиономию, увидеть, как стекает с неё горящая плоть, как обугливаются кости черепа…
Очевидно, мысли эти слишком явно отразились у неё в глазах, потому что мессир Архимаг вдруг погрозил ей пальцем:
– Но-но, милочка! Ты всерьёз хочешь прокатиться на вот этом коньке? Я там и угольков могу подбросить, для пущей весёлости. А? Хочешь?
Сильвия скрипнула зубами. Она не выдержит пытки. Сойдёт с ума или что похуже – у неё сейчас нет сил даже покончить с собой.
Что ей оставалось делать? Только лежать да, как получается, загонять внутрь злые слёзы.
«Следуй за белым зверем», – сказала мать.
Тану Хагену ложились под ноги неверные, лживые тропы Железного Леса. Ученик Хедина ощущал, что идёт по следу смерти, и в то же самое время смерть сама торопится за ним по пятам. Не как у скальдов, нет – смерть, сущность, воплощение, существо.
Вот раздвинулись деревья, вот открылось свободное пространство, да не простое: над туманным лугом поднимается к небесам призрачное древо, двойник того, что он, Хаген, видел во владениях великого Демогоргона – Древо, иначе именуемое Иггдрасилем, Мировым Ясенем.
Местность перед Хагеном понижалась, и там, среди туманного моря, он чётко видел протянувшиеся далеко в стороны три главных корня, вздутые, словно вены на руках молотобойца.
На одном из них застыла груда словно бы каменных костей, будто тут испустило дух какое-то исполинское чудище, громадный змей.
Мировое Древо и три его корня, питаемые тремя источниками: Урдом, что в Обетованном, Кипящим Котлом, что в Нижних мирах, и Источником Мудрости, где стражем стоял великан Мимир до того мига, пока не решил, что долг его исполнен.
Конечно, Хаген помнил саги. Про корни зачарованного ясеня, про чёрного дракона Нидхёгга, что подгрызает его снизу… Старый Хрофт – отец – любил эти рассказы. Не забывал добавить, что, дескать, на самом деле всё совсем не так, но…
Но оказалось всё равно близко. Символы в последний день сущего ожили, обрели силу.
Хаген поднял Голубой Меч, начал спускаться с откоса. Сапоги быстро погрузились в плотную серую мглу, земли не стало видно, но тан шагал смело. Здесь была битва, он знал.
…Змей, или дракон, или змеедракон – всё вместе – казалось, шлёпнулся вниз с огромной высоты, или же кто-то сбросил его сюда. Кости разбиты, растрескались, плоть обернулась камнем и тоже покрылась трещинами.
– Сильный воин тебя поверг, – сказал Хаген безмолвному чудищу.
Глаза змея оказались выбиты меткими ударами чего-то острого, но очень небольшого. Словно это был нож, а не меч. Да, точно, нож – вот он, торчит из пронзённой глазницы.
Такие ножи Хаген знал. Северный нож, puukko – без крестовины, с гладкой рукоятью и наплывом – упором для ладони.
Тан потянулся, бережно взял оружие. Непрост он, ох, как непрост, если им свалили этакое страшилище…
Хаген обошёл громадное Древо. Из трёх корней цел был только один, ещё один – перегрызен, и в третьем остались вонзёнными окаменевшие зубы. Тан попробовал вытащить один, поддевая мечом – безуспешно. Задумался, вложил клинок в ножны, пустил в ход puukko – небольшой, словно под детскую или женскую ладонь – и окаменевший клык змея, длиной в целую руку, а толщиной у основания в бедро, с лёгкостью выскочил из лунки.
Корень казался даже не корнем, а словно частью тела какого-то исполина – в глубине угадывались словно бы жилы, а на самом дне – что-то вроде кости.
Хаген положил обе руки на тёплую кору. Нет, не просто тёплую – скорее это ощущалось как жар у больного, когда загрязнилась и была заражена рана.
В сагах вещие норны поливали корни священного древа водой из чистейшего и светлого Урда; у тана Хагена не было ничего, кроме…
«Кроме того, что я – сын владыки Асгарда и чародейки народа йотунов».
Странно было произносить о себе такое. Он, Хаген, сын бедной нищенки, не мыслившей дня без хмельного, никогда не знавший отца – Учитель Хедин всегда был «дедом» – и на самой уже грани бытия узнал, что наследует разом и славе Асгарда, и бесстрашию йотунов.
Старый Динтра не зря слыл одним из самых искусных врачевателей Долины; маска, приросшая намертво, умение, пригодившееся множество раз. И сейчас он решительно протянул обе руки над зияющей в корне раной.
Привычно дрогнули, затанцевали пальцы, улавливая требующие закрытия внутренние разрывы, ощущая, где и что надлежит срастить, а что, наоборот, рассечь. Сила столь же послушно потекла, повинуясь Хагену, и он невольно поразился – так легко заклятия исцеления ему не давались никогда и нигде.
Корень шевельнулся, словно исполинский змей, но совсем не злобный, не как тот, что ранил его. С негромким шелестом отверстие закрывалось, корень вновь становился целым.
Хаген не думал, какое это имеет значение. Он просто лечил, обеззараживал рану, затягивал её, что проделывал множество раз в облике немолодого одутловатого Динтры.
Конечно, врачевать корни Мирового Древа ему доселе не приходилось. Но, в конце концов, даже в последний день мира можно успеть сделать что-то впервые.