Заклятия, посланные фламбергом, со всех сторон устремились к противнице Клары; их притягивало само истечение силы, их не сбить с толку ложными видениями.
Ночь перед чародейкой взорвалась огненными вспышками, острые колючие стрелы вонзались в извивающийся под ударами клубок кипящей тьмы.
Загудел и завибрировал сам воздух. Фламберг сделался заметно легче, он словно сам подстраивался сейчас под заклятия Клары, сам предлагал себя, и, словно в форму, в него лился расплавленный металл чистой силы. Сущность, противостоявшая Кларе, не имела прямого телесного воплощения; разрушить предстояло саму магическую субстанцию, форму, её сознание.
Да, именно её сознание, вдруг поняла Клара. Это битва поистине насмерть, потому что Царица Ночи не шутила – ни насчёт Сфайрата, ни насчёт детей.
Фламберг вдруг резко удлинился, вырос, остриё его, внезапно раскалившись докрасна, погрузилось прямо в сердцевину этой клубящейся тьмы, и скалы содрогнулись от истошного вопля, исторгнутого нечеловеческой гортанью.
Клару мигом затопила волна злого торжества. Кричи, тварь, вопи и вой!.. Ты, тварь, магична до костей, до истока – да только мы с фламбергом и не таких видывали!
Чародейка вгоняла и вгоняла чёрный Меч всё глубже в кипящую тьму, тщась достигнуть сердца. Но не только – фламберг словно подсказал: силу твари надо расточить, рассеять в окружающее пространство, чтобы она уже никогда не собралась бы обратно.
Заклятия поглощения, вытягивания и рассеяния, классические чары Академии, предназначенные для вскрытия и обезвреживания колдовских ловушек, оказались как нельзя кстати. Фламберг аж затрясся, жадно впитывая чужую мощь, кромки его засветились, Клару захлёстывало горячее, торопливое торжество, торжество свершающейся мести – получи! получи! получи! За всех, за мужа, за Скьёльда, за Ирму, даже за Гелерру – за всех!
Клубок тьмы, нанизанный, словно муха на иглу, на вытянувшийся и сделавшийся почти невесомым клинок, корчился, бился и извивался, но, похоже, сделать ничего не мог. Сила хлестала из него, словно кровь из раны, фламберг принимал её, багровел, разогревался, легчал. Ещё немного – и запорхает в её, Клариных, руках подобно тому, как летал у Сильвии.
Царица Ночи, утратив человеческий облик, трепыхалась всё тише, всё слабее – ну в точности как рыба, выдернутая на берег. Она уже не могла, как мнилось Кларе, даже сорваться с наживившего её на себя фламберга; радость победы ослепляла, заливала взор багровым, хотелось длить бой, хотелось до конца испить мгновения её победы, хотелось…
Клубок тьмы дрогнул и исчез. Совсем. Растворился, слился с окрестным мраком.
Клара не успела даже опомниться.
Песок под ногами взорвался, воздух вокруг сделался раскалённым, жгущим – не вдохнёшь; тьма сменилась ослепительным светом, он заключил в себе Клару, словно в кузнечном горне, он расплавлял её, врывался через каждую пору в коже, и, казалось, в жилах вспыхнула сама кровь.
Чародейка в полубеспамятстве осела вниз, тело не повиновалось ей больше, тело стало ненужным – магия Царицы Ночи уверенно и безжалостно исторгала саму душу Клариссы Шварцхорн Хюммель, и противостоять было уже нечем. Мечи… Мечи безмолвствовали.
– Вот видишь, – назидательно сказала Царица Ночи, как ни в чём не бывало возникая рядом с корчащейся в агонии Кларой, – видишь, как опасно браться за магические предметы, пределы сил которых тебе непонятны и неподвластны. Теперь ты умрёшь, я всё равно заберу Мечи, а твой муж с этой белой курицей… что ж, я могу и позабавиться. Я могу и отпустить их. Тем более, что дракон, кажется, нравится этой крылатой – в конце концов, одна порода. Будут заниматься любовью на воздусях… Вообще не пойму, если честно, что он в тебе нашёл, милочка. Ах, ах, прости, я знаю – ты умираешь, тебе очень больно, а я над тобой глумлюсь. Произношу патетический монолог – но что поделать, мне он доставляет удовольствие.
Клару крутило и ломало, но пальцы, намертво сведённые судорогой, так и не выпустили длинную рукоять фламберга.
Щёлкнули зубы. Огромный серый волк бесшумной тенью взмыл над камнями, вырвался, словно призрак, из ночи, и с шерсти его срывались серебристые искры.
Царица Ночи забыла об Ирме и её верном Серко.
Волчьи челюсти сомкнулись на шее чародейки; магические, они рвали сейчас и крушили то, что составляло её магическую же сущность.
– Нет! Госпожа Клара!..
Царица Ночи захрипела, не удержалась, рухнула, пытаясь отбросить от себя волшебного зверя – напрасная попытка. А вот и Ирма – бросилась на магичку, словно маленькая фурия, кулаки сжаты, из обоих вырываются короткие и прямые огненные клинки.
Без малейшего колебания Ирма вогнала их в спину Царице. Ударила вновь и вновь, и вновь, полосуя, пытаясь добраться до сердца, до сути, до средточия силы.
Клара знала, что должна встать, должна что-то сделать, должна помочь Ирме – и не могла. Удар Царицы оказался поистине неотразим.
– Госпожа Клара! Помогите!..
Царица Ночи сумела-таки оторвать от себя волка. Взмах – и тот полетел, кувыркаясь, на лету оборачиваясь тем, чем был изначально – игрушкой, вышедшей из рук Клары Хюммель.
Ещё взмах – и покатилась уже сама Ирма. Покатилась, замерла и больше уже не встала.
Клара смотрела на всё это, бессильная вмешаться, бессильная что-то изменить.
Огонь растекался по жилам, проникая всё глубже, и гаснущим от боли сознанием чародейка понимала, почему Царица не добьёт её немедля – хотела удостовериться в полной своей победе, в том, что противница не просто мертва, но раздавлена, приведена к полнейшему ничтожеству, повергнута в прах и разбита.
Царица Ночи ничего не оставляла на волю случая. Противник должен умереть, и так, чтобы никакая некромантия не подъяла бы его.
И она, Клара, ничего не могла тут сделать. Даже заплакать.
Даже попрощаться, хотя бы мысленно, с детьми.
Образы, лица самых близких и дорогих ей людей – таяли, исчезали, поглощённые белым огнём.
Пламя это дошло почти до самых костей.
– Больно, больно, вижу. – Царица Ночи наклонилась к поверженной чародейке. – Да, ещё какое-то время будет. Потом, к сожалению, ты сдохнешь и что-то чувствовать перестанешь, а жаль…
Неведомо-злым образом слова эти лезли Кларе в уши, пробивались к гаснущему сознанию, заполняя всё, вытесняя последние крохи бесценного и родного – звонко-рассыпающийся ручейком смех Зоси, уверенный басок Чаргоса, весёлые перешучивания Эртана с Аэсоннэ.
А потом огонь дошёл до костей, и кости раскрылись.
Что-то жуткое, ледяное, мёртвое потекло навстречу жгучему пламени. Что-то неживое, но некогда бывшее живым, тосковавшее и тоскующее по этой жизни, и готовое променять холодную вечность на краткий миг яркого и тёплого бытия.
И сейчас это что-то встрепенулось, разбуженное смертельной, крайнейшей нуждой, когда исчерпаны уже совершенно все и всяческие средства.
Ледяная субстанция столкнулась со жгущим огнём; пламя лизнуло внезапно возникшую преграду раз и другой, словно не веря, что вообще может встретить хоть какое-то препятствие.
Но препятствие было. И оно крепло, воздвигалось, умножалось – так на пути весеннего пала, выжигающего степь, встаёт стена холодного ливня. Ах, как мрачна, как темна и недобра породившая дождь туча, как красив, как весел убиваемый ею огонь – если не знать, что на пути своём он поглотит без счёта малых жизней, птенцов, зайчат, змеек, ящериц и прочих, кого человек обычно даже не замечает.
Но туча угрюмо делает своё дело – серые струи хлещут по беззаботно пляшущим рыжим языкам, вбивают их в землю, не давая подняться; и вот уже пламя отступает, бежит, оставляя за собой почерневшую, парящую, но не выжженную до глубоких корней травы почву.
Подобие такой тучи ожило сейчас и в крови Клары Хюммель. Мёртвое пошло в бой, спасая живое.
Ан-Авагар, случись ему сейчас оказаться рядом, мог бы гордиться своей работой.
Клара с удивлением вдруг осознала, что боль отступает.
Правда, место жара занимал холод, но зато тело вновь подчинялось.
А Царица Ночи, похоже, ничего не заметила, не обратила внимания, а замирание корчей приняла, наверное, за наступление конца.
Она что-то говорила, но Клара была очень занята – давила, давила и давила этот ворвавшийся в неё огонь; и вампирий холод тёк сейчас в её венах, леденя кровь, но и убивая чуждое ему пламя.
Царица Ночи явно или никогда не сталкивалась с вампирами – что вряд ли, или, скорее, ей никогда не приходилось сражалась с ними, она словно не знала, что эта раса давным-давно изобрела свои собственные средства защиты от чар, даже самых могущественных.
Оставленное Ан-Авагаром дождалось своего часа.
Матфей Исидорти выполнял задание своей Царицы скрупулёзно. А именно – в точности, как она сказала, чтобы было потом чем оправдаться, сыграть дурачка. Велено выманить дракона и его белокрылую подручную (кстати, красивую, у драконов губа не дура) – выманим. Но по-умному, чтобы и своих демонов сохранить побольше, а то им тут и так жрать нечего.
Выманить дракона оказалось не так трудно. Главное, не подставлять кучно демонов под его огненные струи, а крылатым – держаться подальше от драконьей подручной. Убивать ни ту, ни другого Матфей не собирался – когда драконы начинают драться насмерть, то тут может вообще ничего не остаться, ни победителей, ни побеждённых.
Схватка довольно быстро сместилась сперва к остаткам разрушенных исполинским взрывом скал, затем ушла за них, потом ещё дальше – демоны отступали, пытаясь, как могли, уберечься от струй истребительного драконьего пламени.
Матфей ждал, прячась в хаосе изломанных, исковерканных буйством невиданной силы камней. Он управлял демонами, словно тавлейными фигурками, однако повиновались они всё хуже и хуже – хотели лопать, а поживиться тут было нечем.
Где-то Матфей их даже понимал.
Как ни крути, но просто так помирать никто не хочет, даже демоны, как будто бы самим Упорядоченным назначенные на эту роль. А демоны не хотели. Мыслишки в их туповатых башках крутились совсем простые: пожрать да умучить; такими они созданы Творцом, и их уже не переделаешь.