Ночью она сидит перед распахнутым настежь окном в маминой комнате, кутается в пушистый халат и смотрит, как растворяются в воздухе влетающие с улицы снежинки. Она нашла настойку, рябиновую, что ли… это была мысль Михаила Федоровича, выпить, но Галка не стала сопротивляться. Она подремала на маминой кровати, на простыне, все еще пропитанной потом и смертью, от подушки шел тяжелый запах рака. Теперь Галка зашла сюда, она сможет разобрать вещи и вынести их к мусорным бакам, как будто горе ее лежит между колготками и лифчиками, спрятано в тазах под кроватью.
Тяжесть в груди такая, что Галка ложится к себе на колени и жмурит от боли глаза. Ей надо с кем-то поговорить.
…Дана ответила после второго гудка, и Галка выдохнула с шумом и легкостью – испугалась даже, что через телефон заразит Дану болезнью, хохотнула нервно. Губы дернулись в хорьковом оскале, как у Михаила Федоровича, и лицо свечным воском оплыло вниз. Галка царапала пластиковый бок телефона и молчала, будто Дана должна была понять все сама.
– Тяжело? – вместо приветствия спросила та.
– Да. Нет. Не знаю.
Тишина.
– Самочувствие как?
– Как будто сейчас сдохну, – хмыкнула Галка и зажала губами сигарету. – Еще бы мужиков всяких из головы выгнать…
– Слушай, мы на вызове. Я сейчас выйду, подожди… И не паникуй ты, справимся! Еще и не из такого говна вылезали.
Галка горячо дышала в трубку. Захотелось открыть новую коробку пазлов, и она отмахнула эту мысль. Дана, Дана, давай быстрее… Лязгнула тяжелая невидимая дверь. Щелкнула колесиком зажигалка.
– Рассказывай.
– Я не знаю, что происходит. Он как будто бы захватывает все мое тело, у меня провалы в памяти, я не могу даже… Я делаю то, что он хочет.
Слова не находились, она ворочала их, и они с полым звуком ударялись друг о друга, а вместо слов повисало молчание. Галка рассказала про зеркало, про парк и маленькое озерцо, ей стыдно и страшно было признаваться, но Дана слушала и вроде бы не собиралась бросать трубку. Взяла вторую сигарету, выдохнула из легких дым.
– Ясно, – сказала в конце концов. – Жди, уже еду.
– Куда?! У меня же корона.
– А у меня скипетр. Сейчас, только отчитаюсь, сегодня не Палыч тут…
– Я тебя не впущу.
– А куда же ты денешься.
И сбросила вызов.
Глава 14Нормально-обычная
– Привет! – Маша присела напротив, положила локти на мягкую, вспученную от старости столешницу и отодвинула тарелку из-под супа. Кристина едва кивнула, сгорбившись над планшетом: что-то в этом портрете было не так, но вот что? То ли выпуклый черно-блестящий глаз косил, то ли усы топорщились густо и неопрятно, то ли нос слишком влажный…
Столовая гудела. Бормотала, хохотала, звенела ложками и вилками, громыхала чашками по пластиковым кислотно-желтым подносам. С шипением лился кипяток на чайные пакетики, звенела мелочь в чужих кошельках. Кристине хотелось молитвенно вытянуть руку, может, и подаст кто-нибудь. В прошлую пятницу к ним снова ломились в дверь, правда, уже не Юрины друзья, а обыкновенные вонючие коллекторы. Кристина подумывала взять новый кредит, чтобы погасить старые.
Яна съехала с концами, вывезла все вещи, и теперь ее комната стояла пустой. Нового жильца искать не хотелось, и Кристина планировала перебраться на другую съемную квартиру, не засвеченную. Может, и платить надо будет меньше.
Маша единственная в столовой сидела в маске, и на нее косились, как на чумную. Никто не вспоминал про санитайзеры и самоизоляцию, никто не думал об умерших бабушках или дедушках – страх и паника первых месяцев отошли, пришло смирение, спокойствие. Кристина и сама была такой.
– Я думала… – начала Маша.
Кристина оборвала ее поднятым вверх указательным пальцем:
– Поешь сходи.
– Я дома пообедала. Да и нельзя мне ничего тут брать…
– Угу. Посиди тогда молча, я заканчиваю.
Платить за квартиру через три дня. Три! Юра все еще учился, с подработками у него было туго, и все уходило на долги. Кристина хваталась за курсовые и порой развозила продукты по домам, но чаще всего спасалась портретами животных. Кажется, она одна была такая продуманная в городе, догадалась отрисовывать пуделей и мопсов, дымчатых котят или пожилых персидских кошек, хомячков и попугаев. Бывшая одноклассница Кристины помогала с рекламой в соцсетях, делала ее с большой скидкой, а сама Кристина не задирала цены, предпочитая работать много и за небольшие деньги, чем дожидаться одного-единственного золотого билета и от нервов сгрызать ногти в мясо. Та женщина с заснеженной проходной, то ли с дочерью, то ли нет, снилась ей в вязких, липких кошмарах.
Больше всего Кристине запомнился маисовый полоз, красно-белая тоненькая змейка, от одной фотографии которой по шее бежали кусачие мурашки. Или черепаха, например, – ну распечатали бы на холсте фото любой другой черепахи, эти земноводные все равно на одну морду, но хозяева огромной Вишенки с треснутым панцирем долго Кристину благодарили, очень, мол, похожа на себя получилась наша красавица, и даже привезли свежий ананас в корзинке. Кристина спрятала его в холодильник до праздников.
Маша тихонько поднялась и все же пошла на кассу. Кристина заметила это краем глаза и поморщилась вредной кошке на фотографии, сдувая челку с глаз.
Трехцветная Паранойя, над которой Кристина трудилась вот уже который вечер, оказалась невыносимой, и хозяева со смехом признались, что сами устали от нее. Им и одной-то кошки было много, чтобы еще портретом ее любоваться, но заказ оплатили друзья – подарок на вторую годовщину свадьбы. Раньше у семьи этой был милейший тихий хомячок Гошан, но теперь, кроме Паранойи, рисовать было некого. Кристина заверила, что сделает все в лучшем виде, но кошка получалась фальшивой, чужой, и Кристина никак не могла догадаться, в чем же причина.
Заказ ждали завтра вечером. Время поджимало, часики тикали, и все в таком духе, обычно спокойная Кристина отчего-то в этот раз не могла унять нервную дрожь в пальцах. Встала пораньше, сбежала из квартиры, пока все спали, – Шмель до рассвета орал от боли в животе, выгибался дугой, – и сразу же поехала в маленькую столовую при институте. Сюда она как-то заглянула с друзьями-студентами, и ей так понравились крошечные столики, в хаосе разбросанные по залу, подоконники в стопках учебников и художественных книг, запах картофельного пюре и компота из сухофруктов, что она возвращалась снова и снова. Шумно тут было только на переменах, чаще всего в обед, но Кристина готова была это пережить, если можно взять кусок яблочного пирога за пятьдесят рублей и несколько раз попросить кипяток в один и тот же стаканчик с чайным пакетиком.
Пока друзья работали фрилансерами или колумнистами, сидели над ноутбуками в кофейнях, Кристина приезжала в свою столовую. Она слушала, как повариха теть Зоя (которую все звали теть Заей) на раздаче бранилась и замахивалась щипцами, если кто-то долго выбирал суп; морщилась от хлорки, которой протирали столы, и раскрашивала трехцветных кошек в планшете.
Вернулась Маша с двумя кружками чая, поставила одну, с долькой лимона, перед Кристиной. Подышала над кипятком, тронула его кончиком языка и уставилась в низкое окно.
Кристина подавила вздох. Ей куда больше нравилось рисовать второй заказ, французскую бульдожиху Марту с послушным взглядом, тем более что Марту заказали на холсте, а Паранойю – в электронке. За работу на планшете Кристина брала меньше, да и требовалось от нее просто отправить файл заказчикам, но масло и акварель все равно ничем нельзя заменить. Она сохранила набросок, сунула стик в чехол и глянула на Машу.
– Чего рисуешь? – слабенько улыбнулась та.
– Заказчикам, кошку. – Кристина отмахнулась.
Паранойя была красавицей с аквамариновыми глазами и лоснящейся шерстью, ушами разной длины, но не идет работа, и все. Маша, будто почувствовав, кивнула и замолчала. Пригубила остывающий чай.
– Нас через сколько ждут? – уточнила Кристина, поглядывая на кружку.
Хоть она и выхлебала полную столовскую тарелку наваристого супа, все еще хотелось есть. Столовая опустела: кто-то вернулся на пары, кто-то сбежал в общагу, и Кристина думала об этом почти что с завистью. Она скорее согласилась бы жить с четырьмя (да хоть восемью!) невыносимыми соседками, чем каждый вечер возвращаться к Юре и Шмелю.
Особенно к Шмелю.
Маша сверилась с телефоном:
– Еще час.
– Тогда я пожрать возьму, посиди еще…
Кристина купила минтай в кляре и быстро об этом пожалела – на пальцы налипала масляная пленка, костей было больше, чем мяса, да еще и пересолено. Маша косилась на поджаристый рыбный кусочек, как на чудо, но молчала. Кристина иногда представляла, как она без конца колет себя инсулиновым шприцем, – если что-то и было в жизни, что пугало Кристину до сухости во рту, так это уколы.
Глаза у Кристины горели – Паранойя эта, Шмель с животом, Машины добрые дела… Стыдно признаться, но Кристина даже второпях изучила купленные Юрой курсы для непутевых матерей, которые не могли полюбить никого, кроме себя, и ничего приличного там не обнаружила.
Ехать к Машиным «бедным детишкам» решили на автобусе. Кристина не понимала, как ее вообще смогли уговорить, – просто доверчивый взгляд, пылающие румянцем щеки и жар в каждом слове, просто это была Маша, и ничего с этим не сделаешь. Робкая и незаметная, иногда Маша становилась очень убедительной.
– Ты здорово рисуешь, – сказала она однажды самую банальную вещь, заметив, как Кристина заканчивает очередную кошкособаку в планшете.
– Я и на машинке умею, и крестиком… – лениво отозвалась Кристина.
В тот вечер им попалась не квартира, а самый настоящий кошмар – от пола до потолка разрастались гниющие мусорные горы, на подоконнике в тарелках кисла еда, газетные обрывки, книжные корешки, платья и плащи грозили высыпаться в коридор, если не успеешь прижать входную дверь. Даже Палыч дожидался волонтеров в подъезде, выкуривая одну дешевую сигарету за другой. Воспоминания поделили на семерых – только лишь для того, чтобы справиться с этой однушкой-хламовником.