Душа для четверых — страница 57 из 71

Он убьет отца. За маму, за Дану, не дай бог еще и за Алю – в этом она почти не сомневалась.

А Дана никого не будет убивать. Она просто не вызовет скорую.

Мысль потрясла настолько, что Дана села на пол, сложилась тряпичной куклой и уставилась отцу в лицо. Она все еще видела черты, которых боялась до крика, но видела и бесконечно больного, уставшего от этой болезни человека. Папа напоминал сейчас того обычного, который мычал над раковиной или гонялся за Алей с пылесосом, а она визжала и запрыгивала на Лешкин второй этаж. В детстве Дана накладывала на отца «проклятья» – лепила куколки из пластилина, обматывала их нитками и втыкала в них горячие булавки с круглыми наконечниками. Потом мечтала, чтобы отца переехала машина. Мстительно радовалась, когда он заболел вместо Али, будто и правда перетянул болезнь на себя.

Но сейчас в ней не осталось злости. Такая же усталость, как и у него самого.

– Врачи, – одними губами попросил отец.

Дана не шевелилась.

Она знала, что так нельзя. Это убьет в ней все человеческое, она не сможет остаться с семьей, не сможет смотреть в зеркало, когда будет чистить зубы перед сном и сплевывать белую пену в сток. Никому не позволено такое решать. О том, что поймет отец за мгновения до смерти, и думать не хотелось – он же все равно их всех любил. По-своему, да, собственнически и порой очень жестоко, но любил.

Он – человек.

Дана не может так с ним поступить.

Она ждала. Затряслись губы, и Дана зажала их рукой.

– Фр… – повторил отец, не понимая, почему она сидит и смотрит.

Она видела это в его едва приоткрытых глазах.

Она не станет ничего делать – он просто угаснет, а она расскажет полицейским или скорой, что спала. Не слышала, не знала. Папу убил коронавирус, он всех убивает. Просто подождать…

Брякнул телефон. Она поднялась, словно в забытьи, и пошла на далекий отзвук, который еле пробивался, рассеивался, шел сквозь сгустившийся воздух. Отец зашевелился, слабо, молитвенно, но Дана уже взялась за телефон. Ответила.

– Привет! – в восторге крикнула Аля. – Ты выздоровела?!

– Еще нет, – хрипло отозвалась Дана, стоя спиной и к окну, и к дивану. И к отцу.

Каждый день Аля задавала ей один и тот же вопрос, и каждый день Дана хотела обрадовать ее новостями. Но сегодня она едва могла говорить.

– Не грусти! – Аля не умела разговаривать тихо, она верещала и улыбалась, и даже мертвенные нотки в Данином голосе не могли ее испугать. – Угадай, чего я нарисовала!

– Чего?

– Панду! Панду-маму и маленького панден… ой… пандочку, вот!

– Ты молодец.

Аля шумно задышала:

– У вас там чего, драконы?

– Нет. Тут только мы с папой.

– Передавай папе привет! – сказала Аля тише, но все с тем же детским счастьем от рисунка панды-мамы и ее панденка.

И сразу будто выдернуло за руку из-под электрички, хлестнуло воздухом в лицо. Дана поняла, отчетливо и ясно, что собирается сделать, – она хочет сидеть и смотреть, как умирает ее отец. Не только ее, еще и Алин. И Аля, и Лешка лишатся его, пусть такого, но своего, настоящего.

Ее вырвало водой, она едва успела зажать трубку рукой и отдышаться. Наскоро попрощалась с Алей, пообещала ей перезвонить чуть позже, а то суп из кастрюли убегает. Утерлась, набрала телефон скорой помощи.

…Она так и просидела за столом, сковыривая ногтями слезающий лак с деревянной столешницы. В голове проносились не мысли даже, так, тени и изломы, отзвуки, но смысл их ускользал. Отец, может, и звал ее – клокотал горлом и больной грудью, иногда затихал, и Дана горбилась и молилась лишь, чтобы он не умер до приезда врачей. Собственная жестокость казалась ей дикой, чужой, незнакомой. Да и пощечины, и сворованная отцовская машина, и разбитые губы, и даже сломанная материнская рука – все это стало вдруг так далеко и плоско, что не хотелось вспоминать… Оказывается, это не было по-настоящему страшным.

Страшно было ждать.

Бригада поднялась к ним на этаж, когда Дана совсем потеряла счет времени. Она поднялась, прижимая клапаны маски к крыльям носа, качнулась, подумала взглянуть на родительский диван, но… За шкафом уже минут двадцать стояла мертвенная, ничем не нарушаемая тишина.

На негнущихся ногах Дана вышла в прихожую. Врачи были мрачными и усталыми, ленивыми от этого отупляющего чувства, медлительными. Маски едва болтались у них на подбородках, и Дане захотелось закричать.

– Папа умирает, – сказала она, только бы их поторопить.

– Как будто мы живые, – фыркнул молоденький фельдшер.

Конечно, отец не умирал. Такие, как он, не умирают до восьмидесяти, не выбив из Даны всю дурь и не поставив на ноги мелких. Она боялась, боялась страшно, почти до судорог, но знала, что он попросту не может умереть. Он никуда не денется, всегда будет рядом, а она вечно будет от него бежать. Ему плохо, и он едва держится, но врачи сейчас наколют его чем-нибудь в мышцу или вену, выпишут новых таблеток, капельниц, и все станет как обычно. Дана сделает отцу холодный компресс на лоб, как мочила тряпки для температурящего Лешки, и все, все… Все.

– Фига се, – сказал фельдшер, ежась в синей куртке, великоватой для его худых плеч. – И правда помираем.

– Пакуем тогда, – распорядилась необъятная тетка, быстро выводя что-то левой рукой в планшете.

Дана потопталась рядом с ними, не зная, что подать и чем помочь.

– В больницу? – переспросила, и голос почти зазвенел от облегчения.

Так будет даже лучше. Отца заберут, и присмотрят за ним в больнице, и вытащат из умирания, которое пахнет гноем, болью и немощностью. Дана больше не будет сидеть напротив дивана и трястись, что отец уйдет по ее вине.

Молоденький быстро размотал маску с пластиковым шнуром и натянул ее отцу на голову, пригляделся к черным губам. Цокнул, полез за шприцем в шуршащей упаковке. Папа лежал с закрытыми глазами, и грудь его, впалая, едва вздымалась.

– Чего ему с собой взять? – Дане смерть как хотелось что-то делать: бегать по квартире, бросать вещи в пакет, только бы не стоять с приклеенным к отцу взглядом и не слышать это бесконечно повторяющееся «помираем» в ушах.

– Ничего ему не надо, он на аппарате будет лежать, в реанимации. Потом привезете. Мужиков лучше ищи.

– К… каких мужиков?

– А кто его вниз потащит? – почти весело спросил молоденький, постукивая указательным пальцем по шприцу, выгоняя воздух. – У меня грыжа, а Анна Петровна вообще барышня у нас. Соседей ищи и одеяло теплое, пусть выносят.

– Но мы… У нас коронавирус, подтвержденный. Я из дома не выхожу, как же я… по соседям.

– Бегом ищи! – рявкнула Анна Петровна, не отрываясь от планшета. – Время не резиновое, папочка еле дышит. Маску поплотнее, и пошла. Быстрее довезем и оформим, больше шансов поправиться.

И Дана бросилась в подъезд.

Глава 19Маленькая и невыразимо огромная смерть

Кристина как раз начала новую работу – общение с заказчиком выдалось таким, что хотелось съесть кисть еще до первого мазка и притвориться слепоглухонемой, но деньги обещали хорошие, и здоровая кавказская овчарка Лада теперь сурово выглядывала из телефона. Кристина провела почти час, вглядываясь в непроницаемо-черные глаза сторожевой собаки, – хозяин с гордостью утверждал, что она таскает воришек лучше любой другой псины, а еще пошутил, что если картина им вдруг не понравится, то они «откусят от Кристины приличный кусок в виде компенсации». И захохотал в трубку.

Она невесело улыбнулась.

Настроения рисовать Ладу не было – с утра капал то ли дождь, то ли мокрый снег, и в комнате стоял бледный полумрак. Без перерыва рыдал Шмель, заходился – весь вечер, всю ночь, весь день… Юра убежал в магазин за хлебом, напоследок глянув на Кристину так, что она накинулась и на него: надоели его светлые романтичные помыслы, что стоит запереть Кристину с сыном, и она непременно разрыдается от избытка чувств, рухнет на колени, покается и все будет хорошо. Юра нахмурился на ее шипение, но домой не вернулся и спустя три часа – тоже, наверное, бродил где-то, пил кофе из картонных стаканчиков или завалился к одному из дебилов-друзей.

Кристина его почти ненавидела – и за попытки примирить их со Шмелем, и за побег, и за этот непрекращающийся вопль.

Нет, она пыталась с ним бороться. Брала Шмеля на руки, покачивала, мычала что-то себе нос и включала яркие мультики, но он выкручивался и орал, лупил по ней пухлыми ножками. Она поменяла подгузник, вымыла мелкого в теплой воде, закутала в махровое полотенце и прикрыла одеялом, размяла живот, но из кроватки все так же доносился крик. Разведенная комковато-желтая жижа в бутылочке тоже не помогла, Шмель отказывался есть.

В конце концов Кристина занавесила кроватку покрывалом и попробовала сосредоточиться на работе. Полистала ленту в соцсетях, зашла на рабочую почту, посидела на бирже заказов – оттягивала встречу с Ладой как могла. Наткнулась на сообщение о новогодней выставке в местном краеведческом музее, свои работы предлагалось выставить всем желающим, но Кристина знала, что даже туда ей не пробиться: все стены занавесят полотнами от каких-нибудь почетных и заслуженных старушенций, которые умеют рисовать исключительно пионы в вазе или березки над рекой. Она давно уже придумала заявку-представление собственной выставки с мертвой памятью и сейчас, ни на что особо не надеясь, выслала на электронную почту музея несколько сфотографированных картин и приложила к письму текст. Прошло еще полчаса.

Деньги снова заканчивались. Они заканчивались каждый день, тратились, не успев появиться, и Кристина никак не могла расплатиться с долгами. Юра нашел стабильную подработку из дома, его учеба вот-вот должна была закончиться, и он уверял, что после курса ему сразу же предложат тепленькое место. Кристина не верила. Все, что она заработала на портретах, всасывал в себя Шмель. Звонки от коллекторов становились все настойчивей, а кухонные шкафы пустели на глазах.

Когда Лада начала прорисовываться черным контуром на холсте, а от грохочущего рока вот-вот побежала бы горячими струйками кровь из ушей, заливая наушники, вдруг написал Палыч. «Не п