Счастливей, краше мне казалась ныне,
Сильнее льда был жар ее чудесный,
Растаял лед, что мукой повсеместно
Терзал меня в былой моей кручине.
И вижу я, сия жилица рая
Простерла длань, мою пожать хотела;
Тут я проснулся, сон бежал с очей.
О, сколь горька юдоль моя земная!
Кто знает, может быть, за мной летела,
Я здесь внизу – а возвращусь ли к ней?
C
Огонь очей, что днесь святыми стали,
А прежде жгли и стрелы слали в грудь,
Когда б умерил боль мою чуть-чуть
И слезы б осушил в моей печали,
Мне ангельские хоры б зазвучали,
Что слышит к Богу завершивший путь,
За ложною надеждою отнюдь
Я не пускался бы в земные дали.
Но, вечная, Мадонна суету
Презрела и над мыслями смеется,
Что в огненный меня толкают вир.
Мне страшно: всё я крыл не обрету,
Не выдержат они, и не придется
Из мира лжи подняться в лучший мир.
CI
«Что ищешь, глупый? Где утишить боль?
Развеялось, став прахом, это тело,
К нему в тебе желанье пламенело
И мысли чистые влеклись дотоль.
Горе́ возводишь очи? Ну, изволь,
Из царства Божья я глаголю смело,
Когда-нибудь средь этого придела
Узришь мой лик, тебе желанный столь».
Так молвила красавица благая,
Меня увидев ищущим, чего
Не должно видеть здесь, внизу, живущим.
Себя узрев покинутым, рыдая,
Я думать стал о крыльях для того,
Чтоб вознестись к ее блаженным кущам.
CII
Я верю, Данте, с Беатриче рядом
Теперь ты в лучезарной сфере этой
В лучах любви негаснущего света,
Где был уже, как пел нам звучным ладом.
Когда, простившись с дольней жизни адом,
Там помнят о любви, тебя, поэта,
Молю я именем тобой воспетой,
Мне помоги, причти меня к усладам.
Я знаю, средь блаженных душ Фьямметте
Оттуда, с третьей сферы, ясно зримо,
Как я томлюсь с тех пор, как та ушла.
Проси ее, коль скоро сладкой Лете
Смыть не дано мой образ у любимой,
Чтоб и меня она туда взяла.
CIII
В уборе звездном небо ясным было,
И ветры все в пещерах залегли
И успокоились, одно вдали
Чуть видимое облачко скользило,
Как вдруг я вижу: пламя в небо взмыло,
И дня лучи с ним спор бы не вели,
Казалось мне, что с грешной сей земли
Оно в небесный дом полет стремило.
Из пламени – я слышал – донеслись
Слова такие: «Кто со мною, тот
Из благостных быть должен, из смиренных.
Но не взойдет со мною в эту высь
Тот, кто стезю иную изберет,
Не быть ему в святом краю блаженных».
CIV
Стихи, такие нежные для слуха,
Ту песню, что, юна и весела,
К пожару страсти мысль мою влекла
И в сердце проникала через ухо,
Амор мне диктовал, а нынче сухо
Звучат они, к ним старость подошла,
Как смерть разбила эти зеркала,
Отнявши у меня всю силу духа.
Когда вернулся ангельский сей лик
Туда, откуда к нам пришел, чудесен,
Как созерцатель высшей красоты,
За ним шаги направил я сей миг;
Теперь не до стихов мне, не до песен,
Взыскую только этой высоты.
CV
Гомер не мог своим небесным слогом
Изобразить улыбку уст Елены,
Ни Зевксис, что красу делил на члены,
Хоть помышлял о большем и о многом,
И мне ль роптать в бессилии убогом
На то, что помысел не в силах тленный
Живописать сей образ несравненный,
Влекущий сердце к выспренним чертогам.
Но тот, кто жаждет видеть те красоты,
Благодаря которым смертный жив,
Не чает встретить это совершенство,
Но добродетель, душу оперив,
Взнесет ее в надмирные высоты:
Лишь там узрит и обретет блаженство.
CVI
Столь горячо желание мое,
Велящее последовать за донной,
Войну со мною ведшей непреклонно,
Покуда небо не взяло ее,
Что я подчас, впадая в забытьё,
Себе в мечтах представлю упоенно,
Как, оторвавшись от земного лона,
Вершу полет в иное бытиё,
Пересекаю сферы, достигаю
Блаженных сонма, где твой трон, Господь,
И вижу ту, кто манит в эти дали,
Во всей красе, и вот я умолкаю.
Когда же духи возвратятся в плоть,
Ищу я мира, но найду едва ли.
CVII
Пока к парнасским славным двум вершинам
Взойти я чаял, веря: изопью
Священную кастальскую струю,
Приму листву, что Фебом-властелином
Была любима, – ладом пусть не чинным,
Но звонким, легким пел я песнь свою,
Чтоб в древних сочинителей семью
Однажды мне войти смиренным сыном.
Но стал подъем круте́нек и тяжел,
И возраст убелил мои виски,
Лишив надежд на славу пьедестала,
Надломленный, оставил я глагол
Поэзии, отныне ни строки,
И мысль, когда-то резвая, устала.
CVIII
Парнасских вод источником живым
И той листвой, для Феба драгоценной,
Амор меня манил, я неизменно
К ним шел, двум звездам следуя благим,
По темному пути, руководим
Их столько раз воспевшею Каменой;
Однако же Фортуной дерзновенной
Мне возбранялось приближаться к ним.
Всему виною, верю, разум скудный,
Мне не подняться к вам в такую высь,
А обучаться – где уж там, и поздно.
Душа, покойся! Сколько я ни тщись,
Мне горько, что листвой победоносной
Не увенчаюсь, путь свершая трудный.
CIX
Куда страшнее ожиданье смерти,
Чем сам конец земного бытия;
И не было незыблемей ея,
Нет и не будет на подлунной тверди!
Бег жизни краток в дольней круговерти,
Ни вспять пойти, ни отдохнуть нельзя,
И сколько бы ни радовался я,
Всё кончится стенаньями, поверьте.
Так почему же доблесть нам чужда,
Дарующая славу? С ней во мраке б
Мы не блуждали, был бы срок длинней.
Она дарует честь, и навсегда;
Она счищает временну́ю накипь;
Она – украса долгой жизни дней.
CX
Нас бурями трепало и секло,
Нам выпало всё то, чем волны злые,
Шальные ветры, шквалы роковые
Чреваты; но не мощное весло
От скал и скрытых рифов нас спасло,
Не парус вынес из пучин стихии,
И не маяк нас вел в часы лихие,
А Тот, всесильный, с кем всегда светло.
И вот пришла пора на утлой лодке
У камня в тихой гавани пристать,
Который в храме две стены стыкует,
И здесь окончить жизни срок короткий
В любви к Тому, кто дарит благодать,
Когда смиренный дух ее взыскует.
CXI
Нередко, обращая взор назад,
Я проживаю, как в былые годы,
Свои утраты, промахи, невзгоды
И неисполненных желаний ряд;
Дрожу при мысли, сам себе не рад,
Что то, что всем дается от природы,
Ушло, как вешние уходят воды,
Навек, и слезы мне туманят взгляд.
Но верно ль, что все бедствия низрину,
Коль в этой жизни, жалкой и пустой,
Сверну на путь добра и благостыни?
Ведь я уж миновал свою вершину,
Возврата нет к моей поре златой,
Зато конец не за горами ныне.
CXII
Бегут за днями дни, а бедолага,
Которому они могли бы дать
И славу, и земную благодать,
Не зрит, как сам себя лишает блага;
В его душе царит к безделью тяга —
Отсюда лень и склонность оправдать
Истому и, раскаявшись, рыдать,
Но горя слезная не смоет влага.
Луч утра муравья всё лето будит,
И копит он, предвидя холода,
Запас, пока довольно не добудет.
Ленивому же всё не так всегда:
Умрет зимой иль побираться будет;
Но ведь не словишь рыбку без труда.
CXIII
Нас озаряет свет всевышней воли,
Нам сокровенный приоткрыт тайник,
Откуда явлен лучезарный лик
Бредущему в томительной юдоли;
И Господа узревший поневоле