Душе смятенной радость бы принес.
И вдруг она гневится, как дотоле,
И прежний червь меня безвинно точит,
И распадаюсь, как на солнце снег,
В слезах и вздохах, в горечи и боли;
Но та не пощадит, кто только хочет,
Чтоб умер я и замолчал навек.
19
Прошли дожди, растаяли снега,
Ни туч на небе, ни ветров студеных;
Цветы и листья, зелень в свежих кронах,
До вешних празднеств, право, полшага.
Наряды, самоцветы, жемчуга
На созданных Амором юных доннах,
Веселость в них, мне верится, влюбленных,
Когда гулять выходят на луга.
Я вижу то, что видеть нежеланно:
На отдых в Ба́йи едет чаровница,
А я к ней рвусь и мучусь непрестанно.
Заснуть бы мне, пока не возвратится,
Туда ль поехать поздно или рано,
Не знать бы лучше, что там с ней случится!
20
К нам скоро лето красное нагрянет,
Пролив с небес поток тепла и света,
И, я не сомневаюсь, местность эта
Прекраснейшей в подлунном мире станет.
Амора, что здесь царь и всех тиранит,
Ведет не то звезда, не то комета;
Сама Венера дивная не где-то,
А здесь, я верю, из волны воспрянет.
Нет здешних пляжей и лугов чудесней,
Где ухажеры шепчут доннам в ушко
И всё внушает лад и благодать.
Здесь не смолкают праздничные песни,
Здесь что ни шаг – любовная ловушка,
Куда добыча любит попадать.
21
Огонь из этих глаз мне сердце гложет,
Которое с покоем распрощалось,
А прежде ими счастье источалось
И каждый миг был мной с восторгом прожит.
Но что теперь ее досаду множит —
Любовь ли новая, как уж случалось,
Слепой ли гнев, обида ли, усталость
Иль что-нибудь во мне самом, быть может, —
Не ведаю; но знаю, что, не будь
Я гадок ей, не стал бы столь колюч
Взор глаз, где ласку различать любил я.
И плач владеет мной, гнетущ и жгуч,
О времени, что попусту убил я
На пламя, пепелившее мне грудь.
22
С тобой, сонет, бегу в тоске смятенной
От дум, что я не в силах усыпить:
В них та, что раз умела ослепить,
Моей кончины хочет непременно;
Куда б ни шел, они толпой бессменной
Меня преследуют, и не ступить
Ни шагу, чтоб восторга не испить,
Воспоминая облик несравненный.
И отголоски праздников былых,
Полны любви, веселья, игр и света,
Проносятся в моей душе поныне:
Но всё давно утрачено, мне их
Вовеки не вернуть, и, зная это,
Впадаю в плач и горькое унынье.
23
Амор, твой лук, увы, давно не диво,
А с ним и эта древняя стрела,
От коей смерть мне б сладостна была,
Ведь кто умрет красиво – жил красиво!
И я дрожу от этого порыва
И буду рад, служа тебе, дотла
Сгореть, сколь ни темны твои дела,
Коль не миную твоего призыва.
Мне жаль тебя, синьор почтенный мой,
Да ты и сам не слишком счастлив, мнится,
Что из отары изгнан я судьбой.
То всем урок, кому твой образ снится,
Кто верует в тебя, живет тобой,
Кто под твои знамена встать стремится.
24
Я к размышленьям о любви привык
И часто, лик прекрасный воспевая,
Тем самым удостаивался рая,
Куда Амор был верный проводник.
Теперь дух скорби в песнь мою проник,
И стала плачем радостность былая
С тех пор, как смерть нас разлучила злая
И стал землею лучезарный лик.
Впредь никогда не осветит мне думы
Прекрасный образ, утолявший прежде
Моих порывов и желаний жар,
Я плачу, проклинаю дни, угрюмый,
В короткой жизни места нет надежде,
Мне сущей пыткой сделался мой дар.
25
Поскольку я и в самом цвете лет,
Язвимый злыми стрелами Амора,
О смерти иль отмене приговора
Молил его, а он молчал в ответ,
Чего же ждать, когда висок уж сед,
И доняла невзгод шальная свора,
И нет ни сил, ни прежнего задора,
И не избегнуть предстоящих бед?
Желанья без надежд – вот все, что ныне
Дано мне; и за вздохом вздох тоскливый,
Как медленный огонь, палят мне грудь.
Лишь смерть способна дать моей кручине
Успокоенье и унять порывы,
С годами не угасшие отнюдь.
26
Когда б, Амор, я верил в самом деле,
Что целомудрие гордячкой движет,
Я бы огонь, что болью сердце лижет,
Ради нее, как ты и я хотели,
Терпел, хотя и силы на пределе,
И бедами любви я смят и выжат,
И скоро пламя плоть и кости выжжет,
И дух во мне утратил чувство цели.
Но, ведая в своей глухой недоле,
Что не добра она, не здраво судит,
Тебе я подчиняюсь против воли
И лью, себя бичуя, слезы боли
В душе, где шквал желаний донна будит,
Которая моей вовек не будет.
27
Зачем меня испытывать напрасно,
Неужто нет достойнее служителя?
Амор, ищи себе другой обители,
А я уже не твой, тебе ль не ясно?
Себя, как видишь, чувствую прекрасно,
И милостей твоих уж не проситель я;
Чем больше ты мне в качестве вредителя,
Тем дальше от тебя, где безопасно.
Погас твой пламень, нет во мне горений,
Промчались годы молодые эти,
Я мудрым стал, тобой к добру нацеленный.
Не целься, стрелам не достичь мишени,
Прибереги свои ловушки, сети
Для новых пташек – воробей я стреляный.
28
Самой Любовью, яркою звездой
Подчас ты мне являешься в мечтаньях,
В очарованье, в красоте, в сияньях,
Прекрасною, как будучи живой.
Душа моя беседует с тобой
И внемлет, отвечает в ликованьях,
И даже небеса, хоть мощна длань их,
В сравнении с тобой как звук пустой.
Когда ж растает образ мимолетный,
Рассыплются мечтанья как труха —
Я вспоминаю: ты лишь прах могильный,
И воскресают муки, что бессчетны,
Я Смерть прошу, чтоб не была глуха,
Взяла меня к тебе рукой всесильной.
29
Разбита наковальня, сломан молот,
Ковавший прежде звонкий лад стиха,
От кузницы зола лишь да труха,
Напилок ступлен, мех насквозь проколот;
И уголь не трещит, и в топке холод,
Остыл весь жар, я в горние верха
Теперь спасаюсь бегством от греха
И от любви тех дней, когда был молод.
Перо мое, беспутное в былом,
Остановило бег свой, бесполезных
Уж не сплетает вычуров словесных.
Теперь оно Царицу сфер небесных,
Пред коей все что клячи, прямиком
Высоким чистым воспоет стихом.
30
О горе! повод есть для горьких пеней:
Бегут года, бегу по жизни сам,
«Увы, увы!» – кричу я небесам
В горах, в лугах или в прибойной пене.
Придя в себя, не знаю тем не мене,
Где дать покой измученным ногам,
Так мысли гонят к чуждым берегам
Сильнее, чем листву порыв осенний.
И что же, небо ль виновато в том,
Судьба иль воля случая слепая,
Или звезда, которой я ведом,
Но из войны не выйду никогда я,
Со мною бедность шествует вдвоем,
И неотступна спутница такая.
31
Смотрите, дорогие братья, вот
Мой череп почерневший, несуразный,
Утрачен облик мой, вчера прекрасный,
И только тень зловещая живет.
Я прежде, как и вы, не знал забот,
Но плоть распалась массой безобразной,
Ее грызет могильный червь бесстрастный,
Чей час, вестимо, и для вас грядет.
О злостный грешник, я ведь твой двойник
За зеркалом, что и тебя затянет,
Надень доспех свой лучший сей же миг,
Небезопасным промедленье станет
. . . . . . . .
. . . . . . . .
Кто черным делом занят,
Тех смерть ведет, без жизни их тела,
Их никакая не пронзит стрела.
32
Я, Алигьери Дант, Минервой сирой
В искусстве и познанье предстою,
Лишь гений песню пестовал мою,