И восторгался мир моею лирой.
Фантазией вознесся я к эфиру,
Спускался в Ад, затем парил в Раю
И книгу незабвенную свою,
Как Символ веры, завещал я миру.
Флоренция мне жизнь дала, птенцу,
Но стала мать мне мачехой презренной,
Болтать позволив татю и лжецу.
В изгнании был принят я Равенной,
Ей – тело, душу – вышнему Отцу,
Пред коим зависть никнет неизменно.
33
Ни смерть, ни страсть, ни общество, ни титул,
Ни ваша строгость не вольны заставить
Меня кому-то сердце предоставить.
Когда-то первой юности порою
Я милостью Амора вашим стал,
А что подчас любезничал с другою,
Так это чтобы сплетник не болтал
О нас, мадонна; я бы клятву дал
Тем богом, что стреляет без разбора:
Доселе ваш, и только ваш, синьора.
34
Сколь доняли меня мои невзгоды
И сколь глубок душевный мой ожог,
Я б выразить не смог,
Будь даже я стоуст и громогласен.
Ведь на меня судьба весь свой венок
Злых умыслов, все каверзы и шкоды
В мои младые годы
Обрушила, и мой удел ужасен.
Но сердце не из дуба, и опасен
Бывает и один такой удар,
Мое же каждый день их получает:
Ни живо ни мертво, оно не чает
Унять борьбы отчаянный пожар
И за терпенье в дар
Забыться в лучшем мире отрешенно.
Но, дорогая донна,
Мои тревоги слишком чужды вам;
Зане хочу дать ясности словам.
Влачась кругами горечи и боли,
Однажды на пути я встретил вас —
Ваш лик меня потряс,
И мне с тех пор сей миг блаженный снится:
Я ощутил, вас видя в первый раз,
Огонь в груди, неведомый дотоле,
И в душу поневоле
Любовных грез пришла мне вереница.
Где б ни был я, мне ваше имя мнится,
И сладко звуки голоса пьянят,
И чувство всякий миг одно и то же
Мне сердце ворожит, ни с чем не схоже;
И всех услад, что, думалось, манят
И негу мне сулят,
Душа бежит, а если безуспешно,
То в темноте кромешной
Бредет; и боль ничем не утолю,
Читаю ли, пишу, пою иль сплю.
Амор, который через ваши очи
Своими стрелами меня пронзил,
Так больно поразил,
Что вряд ли я оправлюсь от недуга.
Не сразу, правда, я сообразил,
Что в жизни ран не получал жесточе,
И вот уже нет мочи
Спастись из заколдованного круга.
Но чую после первого испуга
В себе желаний новых череду,
И новый зов ведет меня куда-то;
Но мучит приступ боли непочатой
И злой обиды с нею наряду,
Которым не найду
Ни воли противостоять, ни силы,
Хоть могут до могилы
Такие два удара довести,
Ведь сердце не кремень, чтоб их снести.
И вот теперь еще и мукам новым
Подвержен я, когда на вас гляжу,
И трушу, и дрожу,
Но притворяюсь, что совсем спокоен,
А сам огнем любовным исхожу;
Когда же вашим жестом или словом,
Хоть добрым, хоть суровым,
Случается, бываю удостоен,
То, пылким восхищением упо́ен
И наивысшего блаженства полн,
Запретные желания скрываю.
Крушенье в море я претерпеваю,
Мой парус порван, я в плену у волн,
Разбит в куски мой чёлн,
И каюсь, что нанес неосторожно
Обиду вам, возможно,
И причинил печаль, и огорчил, —
Вам только стыдно, я же опочил.
Разбили волны чёлн мой ненароком,
Что защищал от бед меня сполна,
Как крепкая стена,
Что на себя удары принимает;
Зане тоской душа уязвлена,
И слезы лью в унынии глубоком
Таким густым потоком,
Что каменную башню он сломает.
И вижу, что, хоть гибель поджимает,
Жизнь длится, угасанию сродни.
И горести, что мне Амор доставил,
Включая раны (я бы не слукавил,
Сказав, что незаслуженны они),
Мне, донна, в эти дни
Легли на сердце скорбью безысходной,
Как если б гнев бесплодный
Мне вдрызг изгрыз нутро, грозя убить,
Чтоб только этот узел разрубить.
Что ж, донна милая, прошу прощенья,
Коль неотступно я на том стою,
Что боль унять мою
Иль даже исцелить лишь вам по силам.
Вы запустили в сердце мне змею,
А от нее пошли все злоключенья
И столькие мученья —
Не описать ни устно, ни чернилом.
Ищу целителя рубцам постылым
От тяжких ран на сердце и вовне,
Пока они смертельными не стали.
Но только вам доверюсь, ведь едва ли
Кто-либо, кроме вас, поможет мне.
И если, весь в огне,
Всё изолью, что в сердце накопилось,
Молю вас, донна, милость
Явить мне и простить слова, что вдруг
Больному сердцу подсказал недуг.
Найди же, песнь моя, зеленый лавр,
В чью сень сокрылось сердце, льдом объято,
Когда мной рок злосчастный овладел,
И расскажи, сколь горек мой удел,
Как жизнь моя растерзана и смята
И, вялое, как вата,
Слабеет тело под пятой у смерти,
Но хворь мою, поверьте,
Излечит взор пленительных очей
Иль звук приветных ангельских речей.
35
Когда бы я разверз нагую грудь
И вы, моя богиня,
Увидели сердечные терзанья,
Вы б удивились и не раз вздохнуть
Пришлось бы вам в кручине,
Прочтя мои любовные посланья
И вспомнив, как на пылкие желанья
Мне отвечали холодно отказом.
Меня б назвали разом
Врагом Фортуны и врагом себя,
Утратившим всё то, чем жил, любя.
О чем же прежде сокрушаться мне,
О страсти ль дерзновенной,
Ведь зачастую как безумец, право,
Надежды обращал я к вышине,
Куда мне плотью бренной
Не вознестись – ни сил, ни воли здравой;
Иль о Фортуне слишком уж лукавой,
Что начинаниям преграды ставит,
На дно влечет и давит,
Из сердца все надежды удалив
На то, что будет мой удел счастлив?
Она несправедливостью грешит,
Те души вспламеняет,
Что стать должны как щит в моей невзгоде,
А после к тем поступкам поощрит,
Какие подобает
Свершать мужланам, грубым по природе,
К догадкам ложным, к заключеньям вроде
Правдоподобным по своей основе;
Но я, насупив брови,
Бегу от мест, куда манит Амор,
Боясь хоть чем навлечь на вас позор.
Не думайте, что трусость в сердце есть
И что она виною
Тому, что я бегу от страсти прежней, —
И я, и вы свою погубим честь,
Коль скоро пыл открою,
В груди таимый как нельзя прилежней;
Уздой рассудка побежден я внешне,
Своей любовью вас не оскорблю я,
Ее внутри терплю я,
То груз для нас обоих; коль сперва
Натянем сильно, лопнет тетива.
Кто низко пресмыкается пред ней,
Те, от судьбы завися,
Высокому завидуют всечасно,
Идут они стезею бунтарей
Против небесной выси
И трона Господа, который разно
Дары свои распределяет властной
Для смертных нас непостижимой волей.
Смотрю я, как в юдоли
Вредит им зависть, никого не чтят
И на высокое восстать хотят.
Во мне рождается жарчайший пыл
От слов, что больно жгутся,
И от тумана злых негодований,
И из груди, где я покой хранил,
Как ветры, вздохи рвутся,
И очи преисполнены рыданий,
Но примиряюсь с тем, что от желаний,
Плененный, в заблуждения впадаю,
Поскольку примечаю,
Что с вами невоздержанны подчас,
Кто служит вам, по части дел и фраз.
Не говорю, что ваша доброта
Убудет иль смутится,
За эту непочтительность отмщая:
Неблагодарных ваша красота
Принудит покориться,
Излишества любые им прощая,
Ведь ваше имя скверна никакая
Не затемнит нелепым подозреньем:
Они ущербны зреньем,
Глаза имея, не хотят смотреть,
Им вашего сиянья не стерпеть.
Судьба нередко ставит меж людей
Препятствия такие,
Что разлучать способны их телесно;
Ей власть дана, но не под силу ей
Разъединять те две души слиты́е,
Соединенные любовью тесно.
Но чтоб не длить здесь тяготы словесной,
Я вас прошу, пока стою пред вами:
Коль делом иль словами
Вам досадил, забудьте, госпожа,
Ведь только и живу я, вам служа.
Ступай по назначенью, песнь моя,
Как можешь поскорее,
Хоть недостойна ты предстать пред нею.
36
Вы, донна, на моем лице узрели
Следы не самой тяжкой из хвороб,
От коей ранний гроб
Никак не угрожает мне, похоже;
Но пуще прочих немочей и злоб
Язвит Амор златой стрелой – ужели
От вас и в самом деле
Скрывать я должен эту рану тоже?
Дав силу, вы лишаете ее же,
И, победив мучение одно,
Терзаюсь так же остро от второго;
Но в этой битве, долгой и суровой,
Я б высшей доблести достиг давно,
Хоть сердце пронзено
И бьет судьба лихая неустанно,
Не будь смертельной рана,
Что золотой стрелой нанес Амор, —
Надежды на поправку нет с тех пор.
Мне было невдомек, насколько жадно
Во мне пожар невидимый горит
И как поют навзрыд
Амором раздуваемые мехи.
Но знаю, что недуг во мне сокрыт,
Который злее пытки беспощадной,