И в скорби безотрадной
В иных терзаньях вижу род утехи.
Увы! во тьме ни огонька, ни вехи!
Так раненный Ахилловым копьем
Бредет сквозь нестерпимые мытарства,
И лишь одно ему дано лекарство —
Удар повторный тем же острием:
Я на пути своем
Не обрету ни облегченья боли,
Ни благодати, коли
Дождь этих искр из этих самых глаз
Не брызнет в сердце мне еще хоть раз.
Когда б мои стихи хотя бы долю
Того, что в сердце, выразить могли,
То слезы бы текли
Из ваших глаз при первом же их звуке;
Но на бездарность музы обрекли
Мои уста, когда любовь глаголю,
И как себя ни школю,
Перо не передаст жестокой муки,
И гнева беспричинного, и скуки,
Что сердце оплели со всех сторон,
Которое в бессилии обмякло.
Так облекал когда-то грудь Геракла
От Деяниры присланный хитон,
И в страшных муках он
Губительную ткань сорвать пытался,
Но в кожу яд впитался
И умертвил и кость, и плоть, и мозг,
Подобно пламени, что плавит воск.
Мне стала внятна сущность размышлений
Ученого, писавшего, что нрав
Амора зол, лукав,
Но ловит он не тех, кто вечно занят,
А тех, кто, праздной жизни возалкав,
Бежит забот и предается лени;
Таких без промедлений
Амор в засаду скрытую заманит,
И в сети хитроумные затянет,
И, жертве прострелив из лука грудь,
Вернется к матери своей героем.
О горе мне! в погоне за покоем
От бед моих я вздумал улизнуть,
Но избранный мной путь
Вел из огня да в полымя, и та же,
Или острее даже,
Отчаянная боль живет во мне,
И стражду я не меньше, а вдвойне.
И боль растет, мне сердце обжигая,
И чем она незримей, тем сильней;
Вовек не слажу с ней,
Как с пламенем, что в глубине горнила
Таится меж потухших головней,
Погибельную мощь приберегая,
Которой никакая
Сдержать не сможет ни стена, ни сила.
Она, как ни противлюсь, охватила
Всего меня и норовит чертить
Вкруг глаз и губ всё новые морщины,
И нет спасенья мне от злой кручины;
Тщусь не дышать, чтоб зря не бередить
И вздохом не будить
Той бури, что в моей груди теснится,
Столь яростной, что, мнится,
Пред ней, коль вырвется наружу вдруг,
Не устоят ни дуб, ни ель, ни бук.
Увы мне! речь моя не соразмерна
Тем острым чувствам, что во мне горят;
И всё же я бы рад
Себя уговорить, что верит донна
Моим речам, но в ней живет навряд
Амора жар, и грусть моя безмерна;
Зря сетую, наверно,
Что снизойти к слезам она не склонна.
Когда бы звук столь горестного стона
Ушей врага достиг,
И у него б душа затрепетала;
Ведь лицезрела, слышала, читала,
Сколь груз любви отвергнутой велик,
Но, видя каждый миг,
Как злая страсть меня заполонила,
Ответ не изменила,
А молвила, смеясь: «На свете нет
Достаточно для этой боли бед».
Когда бы знать, что отзовется слово
Молитв, что я Амору возносил,
Его б я попросил,
Чтоб взял стрелу златую из колчана
И донну ею в сердце поразил, —
Ранимо и оно, сколь ни сурово;
И чтоб стрелой свинцовой
Меня пронзил повторно, ибо рана
От золотой рождает, как ни странно,
У донны не сочувствие отнюдь,
А смех: мол, если б я свинцом был ранен
И оттого лицом не так румянен,
Она бы не преминула всплакнуть.
Но в том как раз и суть,
Чтоб вы, моя мадонна, мне поверив
И боль мою умерив,
Мне наконец ответ решились дать,
Но не тяните, сил нет больше ждать.
Найди же, песнь моя, сей хладный мрамор,
В котором нет дыхания любви,
И опиши мои
Терзанья, что вотще твоя пыталась
Сестра поведать; и коль явит жалость
Взор донны, то ответить предложи,
Однако же скажи,
Чтоб в тайне от людей тебе внимала,
Ведь в них любви и веры нет нимало.
37
Из листьев дух ушел, остались голы
Кусты, что тень бросали,
Пока зима-злодейка не пришла:
Но те, кого томил туман тяжелый,
Зиме призывы слали,
Где слились поношенье и хвала.
И если внятны мне любви дела,
Ты вел себя похоже,
Когда Амора тоже
То клял, то славословил как никто.
Всё позади, но то,
Что суждено тебе Палладой смлада,
Свершили Марс, Венера и Паллада!
Бесстрашием и красотой немалой
Без проволочки нудной
Они тебя спешили наделить.
И быть в тени мне не по силам стало,
Когда твой образ чудный
Мне выпало воспеть и восхвалить.
И чтоб судьбу лукавую не злить,
Не прекословлю власти
Царя любви и страсти
И радоваться не перестаю,
Что шлют приязнь свою
Тебе богини взором благосклонным,
А ты их славишь в опусе ученом.
Вот дивный лик Венеры несравненной,
Кому сестра Услада
И чьи черты тебе явил Амор
В лице той донны, что твое мгновенно
И с одного лишь взгляда
Пленила сердце, где живет с тех пор:
Я ведаю, по ком грустит твой взор,
Боль в сердце не стихает,
И тяжко грудь вздыхает;
И слезы из очей текут рекой,
Теряешь ты покой,
Когда открыться донне лишь мечтаешь
И вдруг ее вниманье обретаешь.
Взывать к богиням, как взываешь к другу
Баталий, Марсу-богу,
Тебе уместней – ведь солдат таков:
Стыдливость он зачтет тебе в заслугу
И верную дорогу
Укажет в стан врага без лишних слов:
Я рассуждать о прочих не готов,
Но верю молчаливо,
Что искренность порыва
. . . . . .
. . . . . .
Тебя за доблесть донна избрала бы,
Она умна, в чем остальные слабы.
Все, что тебе Паллада обещала,
Она же порадела,
Чтоб от богов сполна ты получил.
Она своей короной увенчала
И в мантию одела
Ту донну, коей сердце ты вручил.
И столь ты стал богине мудрой мил,
Что прежний подопечный
Лишен поддержки вечной,
А ты вершишь с подъятой головой
Марш триумфальный свой.
Тебя взяла богиня под защиту
И навсегда в свою включила свиту.
Песнь сладкозвучная, мой дар заветный,
Скорей к тому проследуй,
Кого я пел в полночной тишине.
Стань для него ты весточкой приветной
И обо мне поведай
Словами, что внушила дружба мне;
И молви, что во сне
И наяву ему я предан ныне
И век останусь предан, как богини.
38
Каприз внезапный, новый поворот,
Немыслимая жажда обладанья,
Порывы и алканья —
Сие Амором прозвано в толпе;
Таким тебя вообразил народ,
Как на портрете видны начертанья;
И облик, и деянья
Исправно соответствуют тебе;
Ты всеми, кто создал тебя себе,
По сим приметам вмиг распознаешься:
То плачешь, то смеешься,
То гневен, то балуешься дитятей,
Кому лишь игры, нет иных занятий.
Хотя ошибочен подобный взгляд,
Не диво, что таким слывешь в народе:
Сродни твоей природе
Твои поступки, действия в миру.
Малыш нагой, чьи коготки язвят
Больнее шпор стальных, незрячий вроде,
При луке на свободе
Гуляешь ты, не прилежа добру,
Свои развеяв думы на ветру,
Ты словно тот, чье легкомыслье качество,
Играющий в ребячество,
Ты следовать велишь своей указке,
Притом не кажешь глаз из-под повязки.
Но эта воля в сущности глупа,
И естество твое темно по сути,
Ты побуждаешь к смуте
Под видом беззаботной наготы.
Амором прозвала тебя толпа,
Когда, дрожа от страха, у распутий
Стоят невежды-люди,
Храня желанья тщетные, мечты;
Мальчишкой назван по деяньям ты.
Но настает момент, когда получим
Удар, что будет жгучим,
Безумий плотских, искушений смелых, —
Другого нет в твоих разящих стрелах.
О, сколько раз до смерти доводил
Несчастных жертв любовных ослеплений
Из-за своих велений,
Капризов и тщеславья – несть числа!
Тобой обманут был и сам Ахилл,
Поверивший коварной Поликсене:
Благодаря измене
Вошла в пяту предательски стрела.
А сколько, сколько причинял ты зла
Всем, кто последовал твоим призывам!
Погибельным порывом,
Как псов, ты сталкивал во время оно
Ахейцев и троян у Илиона.
С тобой безумцем выглядел Самсон:
Как чадо, он покорствовал Далиле,
Своей великой силе
Непозволительно дозволив спать;
Тобою ослеплен царь Соломон,
В котором мудрость страсти замутили,
Да так, что был не в силе
Он веровать в Господню благодать.
С ума ты сводишь, ты рассудка тать,
Силком обмана схватываешь цепко,
И держишь пленных крепко,
И часто предстаешь изображенный
Звериными когтьми вооруженный.
Твоею волей изгнан бог Сатурн,
Рукой Юдифи Олоферн повержен,
Давид греху подвержен —
Убийцей стал кто сочинял псалом!
Тобой погублен муж храбрейший Турн,
Тарквиний пал из-за тебя, несдержан;
Из-за тебя растерзан,
Злой Купидон, юнец Авессалом,
Дидона жглась из-за тебя костром,
Покинула царя-отца Медея,
А юного Андрея
Еще вчера, казалось, задушили,
Тем самым королевство осрамили.
Из-за тебя погиб король Артур