LVIII
Амор, коль не лукавит донна эта,
Не чаю исполнения мечты,
Ведь всякий раз, как позволяешь ты
Иль рок велит мне оказаться где-то
Вблизи нее, то бледностью одето
Ее лицо и знаки маеты
Мне мнятся в том, что милые черты
Не озаряет светлый луч привета;
И так она вздыхает тяжело,
Как будто вправду ждет, что я, горюя,
Уйду, сколь бы на сердце ни скребло.
Как быть, Амор? Желаний не смирю я,
В твоем пылая горне ей назло.
Остыть – а вдруг ей любо, что горю я?
LIX
Как ни страдай, какие бы причины
К отчаянью ни побуждали нас,
Нельзя, чтобы надежды луч погас,
Нельзя искать, безумствуя, кончины:
Пройдет лишь час, всего лишь час единый,
Все горести изгонит прочь тотчас,
И мы, утешившись, забудем враз
Тревоги, боль, заботы и кручины.
Вот случай мой: молил я неослабно
О милости и слезы лил, но гнев
Встречал в очах жестоких, несравненных.
Я потерял надежду, но внезапно
Амор мне вздохи превратил в напев,
И я почувствовал восторг блаженных.
LX
Я не из тех, кому цветы в отраду,
Кто радуется почкам на ветвях
И ловит по дубравам трели птах,
Поющих, может быть, любви усладу;
Зефира лишь почувствую прохладу
И ощущу благой весны размах,
На сердце сразу и тоска и страх,
И с ними нет мне никакого сладу.
Тому виною Ба́йи, сущий рай,
Куда меня манят глаза и поступь
Той, в ком погибель моему покою,
И это в пору, как наступит май.
Спешу на зов, но мне запретен доступ
К той, что владеет безраздельно мною.
LXI
От Варварской горы до вод тирренских,
На озере Аверно, где ключи
Из-под земли струятся, горячи,
Меж поццуольских склонов и мизенских
Есть место – рай для всех компаний женских,
Где полной грудью дышишь и в ночи,
И днем, когда так ласковы лучи,
На празднествах веселых деревенских.
Красавицы меня который год
В сей благостный сезон лишают – горе! —
Единственной, к которой в сердце страсть.
Зовут ее к себе; я, в свой черед,
Без сердца остаюсь, с собой в раздоре,
Что дальше: жить иль все-таки пропасть?
LXII
Порой лица коснется легкий бриз,
Он, чудится, порывов тех сильнее,
Что вырвались на волю, подгоняя
Корабль, которым правил царь Улисс.
Душа ушла в себя, и раздались
Слова как будто: «Глянь же ввысь скорее,
Сейчас из Ба́йев благодатных вея,
Я в облачке принес тебе сюрприз».
Глаза я поднял: чудеса! Предстала
Мадонна в дуновеньях ветерка,
Она летела, дивна и легка.
И потянулась к ней моя рука —
Поймать ее во что бы то ни стало.
Промчался ветер – словно не бывало.
LXIII
Кавказ, и Кинф, и Ида, и Сигей,
Менал, Кармил, Либаний и Афон,
Истм, Аракинф, Олимп и Киферон,
Фракийский Гем, и Эта, и Рифей;
Пахин, Пелор, Соракт и Лилибей,
Везувий, Этна, Пиренеев склон,
Бальб, Апеннины, Атлас, Борион,
Абила, Альпы с красотой их всей
Или другие горы, что прохладой
Любезны утомленным пастухам, —
Все воплотились для меня в Мизене:
Там наградил Амор меня усладой,
Придавши холодку моим страстям,
Смирив уздою боль моих мучений.
LXIV
Тот славный муж, чье имя, мыс Мизено,
Ты носишь испокон веков и чьим
Последним стал пристанищем земным,
Нас одаряя памятью нетленной, —
Трубя, он вдохновлял на бой бессменно,
Гребцов и воинов, и, несдержим,
Корабль Энеев несся, и над ним
От носа до кормы взметалась пена.
Но ныне тишины, любви и нег
Ты благостное лоно, где вкушает
Душа покой, когда брожу один.
Мне ведомо, что исцелит твой брег
Все горести, и мне восторг внушает
Моих мечтаний царь и господин.
LXV
Страшны мне Ба́йи, море, ширь небес,
Источники, поля, луга, озера,
И ближние, и дальние просторы;
И не дивитесь, никаких чудес.
Здесь празднества и светский политес,
Поют да пляшут, водят разговоры
Умом замшелый или телом хворый,
И лишь к любовным играм интерес.
Здесь властвует Венера безраздельно,
И попади Лукреция сюда,
Так сущей Клеопатрой обернется.
Я это знаю и боюсь смертельно:
Моя мадонна невзначай, беда,
Всем сердцем в эту негу окунется.
LXVI
Надежда, что во мне была светла,
Когда в меня вливалась чрез зеницы
Из глаз моей любезной чаровницы,
С твоим отъездом словно умерла;
Но я еще не выгорел дотла,
Жизнь теплится, и мысли шепчут, мнится,
Как будто утешая: «Возвратится!» —
Ведь знают, сколь разлука тяжела.
Но это всё напрасно, ибо вскоре
И я уехать должен поневоле,
И никаких надежд на встречу вновь.
Так что́ мне суждено: погибнуть в горе
Или оплакивать, живу поколе,
Разлучницу-судьбу, моя любовь?
LXVII
С тех пор как от очей моих сокрыт
Прелестный вид, сиявший столь маняще,
Что жар любви томил меня всё слаще
В долине этой, где тоска царит
И где заблудший голосит навзрыд, —
Не важно мне, душа, что с болью вящей
Уйдешь отсюда, ведь не к ней, мертвящей,
Художник устремлен, когда творит.
Но всё ж уйди, не уповай на чудо,
Ведь не хочу, чтоб песнь в моих устах
Питала зависть тех, что мне не рады.
Да-да, беги скорей, не жди, покуда
Тебя прогонят, и в иных местах
Найди, коль сможешь, средство от досады.
LXVIII
Как тяжела печаль, как сердце ноет,
Как переменчива судьба моя!
С какою страстью часто пла́чу я,
С какой смеюсь, едва представить стоит
Прекрасный облик той, что удостоит
Меня блаженства, видит Судия!
Она, приветным ликом свет лия,
Утишит боль и душу успокоит,
Такое скажет, что все духи враз
Во мне мятутся от любовной муки
И высшим счастьем я упиться рад.
Но мысль иная всходит сей же час:
Мадонна далеко, мы с ней в разлуке,
И боль вернется, став сильней стократ.
LXIX
Я думой об Аморе умилялся
Однажды днем с собой наедине,
Во всеоружье он мне представлялся,
И сладость обретал я, как во сне;
Амор явился легок на помине.
«О чем грустишь? – задорно молвил мне. —
Не мешкай, отведу тебя я ныне
В цветущий сад к мадоннам молодым,
Исполненным любовной благостыни».
Я быстро встал, последовал за ним,
Куда повел мой проводник крылатый,
И в сад чудесный я попал засим.
Тогда Амор: «Здесь подожди меня ты,
Пока я не приду к тебе назад».
И упорхнул он от меня куда-то,
Но ненадолго; возвратился в сад
С двенадцатью красавицами вместе:
Благопристойный вид, честной наряд,
Свежи, юны и полны благочестий,
В венках, сплетенных из цветов и трав,
Глаза у всех лучистее созвездий.
Там по лужайке, хороводом став,
Прошествовали в танце по указке
Амора, предводителя забав.
И мне он: «Ты глядишь не без опаски
В глаза им, где горят мои огни,
Участия не принимая в пляске,
Запомни ж имена, их помяни,
Как я велю, когда уйдешь из сада,
В хвалебной песне пусть живут они.
Вот первая, ты видишь пламень взгляда,
В ней добродетель, разум, жар любви,
Для спутников своих она отрада —
Дочь Джанкинотто, Иктою зови,
Из рода Торнаквинчи; Мелиана,
Джованни Нелло дочка, также и
Здесь Лиза, Пеккья, обе Мариньяна
Риньера дочери, идут вдвоем,
Смотри, как веселятся невозбранно.
А пятая в кругу веселом том
Тебе как солнце: видишь ты Фьямметту,
Чьи стрелы в сердце страждущем твоем!
Она прекрасней всех и, по секрету,
Лишь на тебя влюбленный взор стремит,