В нос немедленно заливается опасное количество соленой воды. Кашляя, я выскакиваю на поверхность. Ощущения такие, словно у меня пошла кровь из носа. Я вынимаю мундштук и глотаю «настоящий» воздух. Дорис большим пальцем подает сигнал к погружению. Но я не могу опуститься на дно!
Другие спешат мне на помощь: кто-то приносит из дайвинг-центра дополнительные грузы. Роб засовывает их в карманы моего жилета-компенсатора. Соленая вода обладает большей выталкивающей силой, чем пресная, поэтому мне нужно отрегулировать количество грузов сейчас, во время пробного погружения, прежде чем нырять с катера в открытом океане. Но я по-прежнему не иду ко дну. Роб добавляет мне килограмм-другой.
Стало совсем темно. Я ничего не вижу. Вода продолжает затекать в нос. Напуганная своими ошибками, я не могу вспомнить, что делать дальше. Я чувствую себя ни на что не годной.
«Это твое первое ночное погружение!» — пытается ободрить меня Дорис. Один из дайверов включает фонарь. Роб навесил на меня почти шесть килограммов дополнительных грузов. Я следую за Дорис в открытое море и проплываю через подводную арку. На мгновение я чувствую пьянящую радость от полета сквозь воду. Но в то же время благодарю судьбу, когда наконец-то хватаюсь за поручни на пирсе. К сожалению, я не могу стянуть с себя ласты и подняться по лестнице. Дорис великодушно помогает мне.
Я смотрю на свой дайверский компьютер, чтобы узнать, сколько времени я провела в океане. Час? Сорок пять минут? И что вы думаете: я погрузилась на глубину трех метров на две минуты — это так мало, что даже не считается за погружение. Все остальное время я болталась на поверхности, давясь водой и глотая воздух.
«О господи, — паникую я, — что же я буду делать завтра?!»
Следующим утром я полчаса прихорашиваюсь перед зеркалом, как кокетливая школьница. Я вожусь с маской, затягиваю ремень вокруг моего хвоста и пытаюсь найти положение, в котором в нос не будет затекать вода. Мы отплываем в 8:30 утра на борту «Рифовой звезды» — 17-метровой лодки в стиле викингов, сделанной в США на заказ пятнадцать лет назад и развивающей скорость 20 узлов в час. Сначала мы совершим так называемое дрейфующее погружение, когда надо просто следовать за течением. После того как мы покинем лодку, мы ее больше не увидим, пока она нас не подберет. И мы будем далеко от берега.
«Мы будем нырять в месте, известном как Эль-Пасо-дель-Седраль», — вещает наш харизматичный инструктор с бочкообразной грудью Франциско Марруфо, пока мы еще не доехали. Это длинный, похожий на хребет коралловый риф, по одну сторону которого находится песчаная отмель, а по другую начинаются глубины. «Вдоль линии кораллов проходит медленное течение. Там можно увидеть мурен. И большие косяки желтополосой ронки — это такие яркие рыбки с синими и желтыми полосами из семейства ворчуновых, которые громко скрежещут зубами. Возможно, там будут красные луцианы. И еще, — Франсиско смотрит прямо на меня, — осьминоги». Он уже сказал нам, что питает особую любовь к этим животным. «Когда их пугаешь, их глаза вылезают из орбит, почти как у людей», — смеясь, сказал он. На рифах Косумеля водится четыре разных вида, но их трудно отличить друг от друга, потому что все они могут менять форму, цвет и размер как угодно.
Капитан выключает двигатель. Я проскальзываю в жилет-компенсатор, застегиваю пояс на липучку, регулирую нагрудные ремни, протираю запотевшую маску и натягиваю ласты.
«Вперед!» — напутствует Дорис. Придерживая маску на лице, я шагаю с лодки и ныряю вслед за Дорис в воду.
Сегодня маска не протекает. Я дышу нормально. Осторожно я смотрю вниз и замираю от восторга: подо мной фантастический мир красок и форм, словно на некой психоделической картине. Но, в отличие от картины, все эти формы и цвета живые: рыбы, крабы, кораллы, горгонарии, губки, креветки. Одни кораллы напоминают надутые губы гигантов, другие торчат, как пальцы скелетов. Горгоновые кораллы мягко колышутся в воде, как тончайшие опахала из перьев. На фоне белоснежного, как в Нью-Хэмпшире, песка в пронзительно-бирюзовой толще воды мимо нас спокойно снуют дикие животные, словно нас здесь нет. Мне кажется, что я — невидимый путешественник во времени, попавший на другую планету. Только это моя планета, на которой я прожила больше полувека и побывала на всех ее континентах, кроме Антарктиды. Удивительно, но бо́льшая ее часть до сих пор оставалась для меня неизведанной тайной.
Я замечаю рыб буквально повсюду; видимость практически не ограничена. Мой страх исчезает.
Почти сразу Франциско указывает нам на полутораметровую мурену, притаившуюся под уступом и похожую на ленту из бархатистого зеленого мха. Открытый рот обнажает острые зубы. Скотт рассказывал мне, что одно время в океанариуме жила мурена, которая обожала, когда дайверы осторожно чесали ее во рту, — поэтому, завидев дайвера, она мгновенно распахивала свою пасть. Я радуюсь ей так, словно встретила приятеля своего друга.
Франциско сказал нам, что в нем есть кровь индейцев майя, но мне кажется, что в нем определенно течет и рыбья. Он скользит в воде с непринужденной легкостью местного жителя, показывающего нам свой район. Я стараюсь плыть вслед за ним и не терять из виду Дорис. В какой-то момент датчик отмечает, что мы плывем на глубине 15 метров, но мои уши чувствуют себя прекрасно. Франциско снова поворачивается и подзывает нас рукой: он указывает на нору рядом с огромным мозговым кораллом.
Я различаю глаз, потом воронку. Я показываю Франциско восемь пальцев, и он кивает. Коричневатая крапчатая кожа, белые присоски. Оторвав одно щупальце от камня, осьминог подается вперед. Он небольшой — голова размером всего с кулак. Он смотрит на нас расширяющимися глазами, внезапно становится ярко-алым, резко бледнеет и вдруг приобретает бирюзовый оттенок под стать воде. Он юркнул в свое логово, но продолжает наблюдать за нами — я вижу его любопытный глаз. Затем он снова высовывают голову и мантию. Воронка сначала направляется на нас, но потом исчезает где-то на боку. С каждым вдохом открывается белая изнанка жабр.
Кажется, я могла бы остаться здесь навсегда, просто наблюдая за его дыханием. Но остальные тоже заслуживают счастья полюбоваться осьминогом, поэтому я отплываю в сторону и показываю Франциско только что придуманный мной жест: кончики пальцев едва касаются друг друга, я приближаю ладони к груди и двигаю ими вперед-назад, имитируя взволнованное биение моего сердца. Но он и без этого все понял: он видел восторг на моем лице. На протяжении полутора лет после моего знакомства с Афиной, а потом с Октавией и Кали, которые вынуждены жить в нашем, человеческом мире, я мечтала попасть в их мир. И вот наконец-то мне это удалось: я нахожусь в осьминожьем царстве водной стихии, в теплых объятиях океана, я дышу под водой, и серебристые пузырьки воздуха вырываются из моего рта как великая ода радости.
Дальше начинается парад чудес: под камнем скрывается великолепная косумельская рыба-жаба. Раньше считалось, что этот вид обитает только на рифе Косумеля. Она плоская, как блин, с волнистыми поперечными синими и белыми полосами, неоново-желтыми плавниками и ветвистыми усами. Метровая акула-нянька мирно спит во впадине среди кораллов, словно ангелочек. Ярко-желтая с темными полосками и продолговатым телом рыба-флейта пытается слиться с ветвистым кораллом. Дорис на ходу изобретает новый жест: прижимает ко рту кулак и начинает перебирать пальцами другой руки, словно играет на невидимом духовом инструменте. Косяки переливающихся розовых и желтых рыб курсируют на расстоянии вытянутой руки от наших масок, словно стайки птиц в небе.
Мое состояние похоже на сон наяву. Восторг перерастает в экстаз, и я испытываю странные ощущения: я слышу свое дыхание внутри черепа, далекие звуки резонируют в моей груди наравне с биением сердца, все предметы кажутся ближе и крупнее, чем есть на самом деле. Как во сне, перед моими глазами предстают невероятные картины, и я беспрекословно их принимаю. Я нахожусь в измененном состоянии сознания, словно фокус, диапазон и четкость моего восприятия переключились в другой режим. Интересно, а Кали и Октавия чувствуют себя так же все время?
Океан для меня — как ЛСД для Тимоти Лири. Он утверждал, что психоделики для изучения реальности — что микроскоп для биологии, поскольку и то и другое позволяет выйти на новый уровень восприятия реальности. Шаманы и искатели просветления едят грибы, пьют зелья, лижут жаб, вдыхают дым, нюхают порошки, чтобы испытать ощущения, недоступные в нормальном состоянии. (И люди не одиноки в своем стремлении: слоны, обезьяны и многие другие животные специально едят забродившие фрукты, чтобы испытать алкогольное опьянение. Недавно биологи застали за «употреблением наркотиков» и дельфинов: те поймали ядовитую рыбу-фугу и начали по очереди толкать ее носами, передавая друг другу, как сигарету с марихуаной. Разозленная рыба выпустила в воду нейротоксин, в результате чего дельфины впали в некое подобие транса.)
Желание изменить привычное, повседневное состояние сознания присуще далеко не каждому человеку, но эта тема пронизывает всю человеческую культуру. Расширение сознания за пределы своего «Я» позволяет нам избавиться от чувства одиночества, подключиться к тому, что Юнг называл «коллективным бессознательным» — универсальному разуму, оперирующему на уровне единых для всех образов и идей; объединиться с тем, что Платон называл animus mundi, или «вселенской душой», общей для всех форм жизни. Некоторые культуры поощряют людей с помощью медитации, наркотиков или физических испытаний входить в измененное состояние сознания, чтобы установить контакт с духом животных, чья мудрость может быть скрытой от нас в повседневной жизни. Я же уверена, что погружение под воду с аквалангом вводит в измененное состояние сознания лучше любого наркотика: вы не просто вступаете в другую реальность — вы сливаетесь с фантастическим миром, который выходит за рамки любого человеческого воображения.