Из-за зыби на море и сильного течения многие дайверы сталкиваются с той же проблемой, что и Дорис, и далеко не все воспримут это с такой легкостью, как она. Во время второго погружения нашей группы, которое я тоже пропустила, я вижу на воде больше «сосисок», чем в немецкой мясной лавке. Мы спасаем одного бедолагу — пожилого джентльмена, который пребывает в полной растерянности от случившегося. «Обычно, когда я поднимаюсь на поверхность, моя лодка всегда на месте!» — обескураженно бормочет он. К сожалению, он не помнит ни названия лодки, ни имени ее владельца. У нас на катере есть свободное место, поскольку мы потеряли одного незадачливого паренька, прозванного нами Засранцем, после того как пару дней назад его стошнило. Но не за борт, как это делают нормальные люди, а на палубу, что провоцирует рвоту у остальных. Позже мы отыскали его на другом катере, в который он залез по ошибке. Со временем мы находим лодку потерявшегося джентльмена и забираем нашего неудачника, который умудряется забыть свой пояс с грузами на другом судне.
«Если днем столько дайверов теряют ориентиры, — с тревогой думаю я, — что же будет ночью?»
Для погружения в сумерках мы встречаемся на пирсе в три часа дня. «До нашего места час пути. Оно называется Далила, — говорит Франциско. — Опускаться ниже 18 метров там не имеет смысла. Пока рано и будет довольно светло, но все равно возьмите с собой фонарики. Заглядывайте в кратеры. В это время дня можно увидеть черепах, плывущих на юг, акул-нянек, которые ищут место для сна, и рыб-попугаев. Если чувствуете, что вас подхватывает течение, держитесь ближе к рифу, договорились?»
Я молюсь, чтобы мои уши меня не подвели.
Я опускаюсь очень медленно, под зорким взглядом Дорис, постоянно выравнивая давление в ушах. Внизу я сигналю ей «все в порядке» и вижу, что другие также смотрят на меня. Сорок минут, полет нормальный, и, хотя мой компьютер показывает, что я погрузилась ниже 29 метров, я чувствую себя отлично. Никакой боли, только восторг, ведь за мной по пятам следует крупный луциан-парго. По мере того как вода становится все темнее, я чувствую себя все более уверенно. Меня переполняет радость: я справилась! Теперь все, что мне нужно, — это сотрудничество со стороны осьминогов.
Становится темно и холодно. Мы час сидим в лодке, ожидая, когда из нашей крови уйдет накопившийся азот. Мы с Дорис кутаемся в одно полотенце, дрожим от холода и хихикаем. Но потом я начинаю нервничать. Мои уши, ночь, темнота, открытый океан…
Франциско проводит краткий инструктаж:
— Мы почти прибыли, — говорит он. — Это место называется Парадизо, то есть рай. Это лучшее место для ночного погружения во всем Косумеле. Я думаю, сегодня нам повезет с акулами и осьминогами. Но каждую ночь бывает по-разному. Например, в полнолуние здесь много осьминогов. Они ведь хищники и выходят на охоту, потому что лучше видят в лунном свете. Однако лобстеры в это время предпочитают оставаться в норах. Здесь также можно увидеть огромных крабов. И гигантских кальмаров. А еще острохвостых угрей, очень похожих на змей. Их много на рифовом склоне.
Мы встречаемся на поверхности у кормы катера и опускаемся на дно все вместе. Используйте фонарь. Когда подаете сигналы рукой, направляйте свет на руку. А когда всплывете на поверхность, направляйте его на голову, чтобы вас увидели с катера. У меня оранжевый фонарь и зеленый сигнальный. Если увидите их, значит, это я. Итак, вперед!
У каждого из нас с собой два источника света: фонарик и светящаяся палочка на спине. Я ныряю сразу за Робом. Памятуя о моих неурядицах прошлой ночью, он предложил на протяжении всего погружения держать меня за руку. Мы медленно погружаемся на метр, и я продуваю уши. Чувствую сильное давление. Я повторяю это раз за разом. На трех метрах я не выдерживаю и сигнализирую Робу, что у меня «проблемы с ушами». Мы вместе поднимаемся на метр, я делаю маневр Френцеля, потом маневр Вальсальвы, наклоняю голову к одному плечу, потом к другому. Становится чуть лучше. Я освещаю левую руку, сигналю «все хорошо» и начинаю опускаться ниже. Боль в ушах усиливается. Но я решаю продолжать, пока она не станет невыносимой.
Наконец-то мы с Робом присоединяемся к остальным. В темноте мы следуем вдоль рифа. Я рада, что он держит меня за руку, потому что мне трудно делать несколько дел одновременно: регулировать баланс, плавучесть, контролировать глубинометр, освещая его фонариком, продувать уши, периодически очищать маску и разглядывать животных в небольшом диске света от фонарика. У меня ощущение, будто я путешествую в маленькой капсуле в космическом пространстве. Вокруг меня тяжелая и обволакивающая темнота. Мое восприятие сужено и сосредоточено на этом маленьком кружке света. Вот в нем появляется огромный краб, высокая пурпурная ветка кораллов и ярко-синяя рыба-ангел! Под кораллом собралась стайка луцианов. Лангуст шевелит усами. Впереди белеют вспышки света от фотоаппаратов моих друзей и светлые следы от их жилетов-компенсаторов. И вдруг — осьминог! Я сжимаю руку Роба, но он увидел, как тот просачивается из своей норы, раньше меня. Он светло-коричневый с белыми полосами, но светлеет прямо на глазах. Сначала снаружи появляется три руки, потом голова. Он поворачивается, смотрит прямо на нас, становится зеленым, потом интенсивно-коричневым и исчезает в норе.
Желтые коралловые полипы расправляют свои кормовые щупальца. Перед нами настоящий ковер из фиолетовых и оранжевых губок. Второй осьминог! Его выпуклые глаза смотрят вверх, потом вниз. Область вокруг глаз кажется желтой, зрачок — узкая щель. На несколько мгновений его кожа покрывается мерцающими крапинками — маскировка «звездное небо», — и он проворно ныряет обратно в логово.
В свете фонарика я вижу, как Франциско играет с иглобрюхом, который почему-то позволяет ему нежно трогать ладонью свой живот. Но Роб снова машет фонариком. Прямо под нами третий осьминог. Я опускаюсь головой вниз, чтобы хорошенько его рассмотреть. Этот осьминог крупнее, чем два предыдущих, и вовсе не выглядит напуганным. Он медленно приближается ко мне, но его воронка направлена в обратную сторону. Его кожа покрывается то полосками, то пятнами. Он похож на ученого-биолога, который осторожно проверяет, что будет делать дальше это странное существо. Я хотела бы остаться с ним, но течение неумолимо тянет меня прочь. Роб тоже тянет меня за руку — нам нельзя отставать от других. Я чувствую себя прямо как доктор Живаго, который только нашел свою давно потерянную любовь в шумном городе. Но я в тисках океана, и его течение уносит меня вперед.
В свете моего фонарика океан демонстрирует мне всё новые чудеса: похожий на змею острохвостый угорь с плоским, как лопатка, хвостом. Полосатые ворчуны, которые издают зубами громкие скрежещущие звуки. Ярко-синие рыбы-ангелы. Огромный краб. Но давление в моих ушах нарастает. Мне все труднее фокусировать внимание. Я постоянно продуваю нос, пытаясь выровнять давление, отчего шипящее дыхание Дарта Вейдера, которое я слышу где-то внутри черепной коробки, дополняется интенсивным бульканьем пузырьков и каким-то писком. Если бы Роб не держал меня за руку, я была бы полностью дезориентирована.
И вдруг — четвертый осьминог, на этот раз на рифовой стене! Он довольно маленький и застенчивый; я вижу только глаза и белые присоски, проглядывающие через дыру в кораллах. Боль в ушах становится почти невыносимой, когда Роб подает сигнал к всплытию. Я медленно поднимаюсь на поверхность, как душа, которая не хочет покидать умирающее тело. Я опускаю голову вниз и смотрю на оставшийся после меня след из серебристых пузырьков, мерцающий в темной толще воды, как Млечный Путь.
Глава шестая. Исход
Когда я возвращаюсь, старушка Октавия все еще полна сил. Она активно шевелит руками, поворачивается ртом в сторону витрины, зависает на потолке вниз головой. Она делает «глазную полосу», покрывается пятнами, обхватывает голову щупальцами. Широко открыв жаберное отверстие, она засовывает туда руку, а ее кончик высовывает из воронки и машет им, как человек, вызывающий такси на улице. Затем она проделывает то же самое другой рукой. Октавия стала намного бледнее; ее мантия широко раздувается с каждым вдохом, и видно, что она с усилием выдыхает через воронку. Ее зрачок расширен, что делает глаза очень выразительными. Она вращает воронкой — более гибкой, чем язык, и продолжает менять окраску: теперь вместо полоски она изобразила «звездное небо». Ее пятнистый узор так же богат и разнообразен, как на дорогом персидском ковре. Одной рукой она ворошит гроздья яиц, подталкивая их в глубь логова. Когда она поворачивается, я вижу, что гроздья уходят на полметра внутрь — там не тысячи, а десятки тысяч яиц. Я показываю эти сокровища двум детям и их мамам, стоящим перед витриной, и те ахают от удивления.
Наверху Уилсон открывает крышку аквариума и протягивает Октавии кальмара на конце длинных щипцов. Дети замирают. Октавия охотно съедает одного кальмара, потом второго. Я наблюдаю за этим внизу, как и восхищенные дети. Почуяв еду, морская звезда-подсолнух протягивает один луч в сторону Уилсона. «Она тоже просит рыбы, — говорю я детям. — У нее нет мозгов, но она вовсе не глупая. Смотрите!» Уилсон услужливо подает ей мойву, и морская звезда, прилепившаяся к стеклу на уровне глаз детей, начинает передавать еду ко рту своими трубчатыми ножками-стебельками. Как только путь по импровизированному 20-сантиметровому конвейеру пройден, она выворачивает через рот свой желудок и начинает есть. «Морская звезда выпускает из желудка кислоту и таким образом растворяет еду», — объясняю я. Раскрыв рты от удивления, дети наблюдают за тем, как рыба тает буквально на глазах.
Кали по размерам почти догнала Октавию, и проблема с ее жильем давит на нас еще больше. На прошлой неделе во время кормления, рассказывают мне Криста и Уилсон, она решительно начала вылезать из бочки. Она с такой неистовой силой цеплялась руками за края, что они с трудом оторвали ее щупальца от стенок и предотвратили побег. «Казалось, она отчаянно пыталась выбраться на свободу», — говорит мне Криста. Но сегодня Кали спокойна и дружелюбна, и е