Криста и Брендан ждут, когда мы с Уилсоном открутим крышку. Октавия, свернув руки в змеиные кольца, спокойно сидит на дне. Она окрашена в коричневато-бордовый цвет. Мы не видим ее опухшего левого глаза, а правый чудесным образом кажется совершенно нормальным, и его широкий зрачок внимательно смотрит на нас. Уилсон начинает водить по воде кальмаром, пытаясь соблазнить Октавию его вкусом и ароматом. Через двадцать секунд она всплывает, зависает недалеко от поверхности и переворачивается головой вниз, показывая нам свои перламутровые присоски. Уилсон погружает руку в холодную воду и кладет кальмара на крупные присоски возле ее рта. Она принимает подношение. Мы все опускаем руки в воду, предлагая Октавии поздороваться с нами. Вспомнит ли она нас?
Октавия всплывает выше, и на поверхности появляются сотни ее присосок. Осторожно, сначала несколькими из них, она трогает руку Уилсона; потом охватывает ее смелее. Она медленно высовывает из воды вторую руку и обвивает его запястье, как бордовая виноградная лоза. Кончик щупальца взбирается по его руке все выше и выше, достигая предплечья.
— Она узнала вас! — восклицает Криста. — Уилсон, она вас помнит!
Затем, продолжая держать руку Уилсона двумя щупальцами, Октавия обхватывает одним щупальцем мою правую руку и еще двумя — левую. Я чувствую себя так, будто оказалась в объятиях старого друга; нежное прикосновение ее присосок похоже на поцелуй.
— Когда я услышал, что она узнала Билла, я с трудом в это поверил, — говорит Уилсон. — Но сейчас у меня нет никаких сомнений… она нас помнит!
Октавия обхватывает руку Кристы. Она держит нас, ощупывает, пробует на вкус, вспоминает, и все это продолжается минут пять.
— Интересно, что она чувствует? — шепчу я.
— Она настоящая старая леди, — ласково говорит Уилсон, словно эти слова содержат ответ на мой вопрос.
Уилсон вырос в традиционной культуре, где, в отличие от нашей, почитают старость. В своей книге «Старый путь» моя подруга Лиз рассказывает, что бушмены при приближении льва обращаются к нему почтительным словом n!a, что означает «старый», — это же слово они используют, когда говорят о богах. Слово «леди» также несет в себе глубокий смысл, хотя и нечасто применяется в отношении осьминогов: Октавия ведет себя как истинная леди — воспитанно и тактично. Несмотря на то что каждое движение дается ей с трудом, она поднимается на поверхность приветствовать своих старых друзей.
В благоговейной тишине она держит нас за руки пять минут или, может быть, десять. Кто знает? Мы вступили в Реку времени осьминогов. Повиснув вниз головой и продолжая держать наши руки, Октавия позволяет нам гладить себя по белоснежным присоскам. Она осторожно выдувает струю воды из воронки, так что на поверхности видна только легкая рябь. Это совсем не похоже на те яростные поливания ледяной водой, к которым мы привыкли.
Ее руки настолько расслаблены, что мы можем видеть кончик ее клюва, как черный пестик в середине раскрытого цветка.
— Она такая спокойная и нежная, — негромко говорит Уилсон.
И потом он делает то, чего я никогда не видела раньше. Он осторожно, но совершенно умышленно протягивает палец к ее рту.
— Я бы не стал этого делать! — предупреждает Брендан, который был с нами в тот день, когда Кали укусила Анну. Он также был рядом, когда меня укусила арована, и помог мне перевязать рану. Хотя сам Брендан крепкий парень и не боится боли, он не любит смотреть, как страдают другие люди. Но Уилсон не относится к числу искателей острых ощущений, как наши интерны и волонтеры, добровольно засовывающие руку в аквариум к электрическому угрю.
— Она не укусит, — успокаивает он Брендана.
Подушечкой указательного пальца он мягко гладит клюв Октавии — такой уровень интимности и доверия между человеком и осьминогом кажется просто невероятным.
Наконец Октавия опускается на дно, продолжая смотреть на нас здоровым глазом. Как, наверное, она устала за свою насыщенную событиями жизнь — жизнь между двумя мирами. Она познала хватку дикой природы с ее борьбой и выживанием; она постигла все тонкости маскировки, научилась общаться с людьми, узнавать вкус нашей кожи и отличать наши лица одно от другого; она инстинктивно вспомнила, как ее предки сплетали яйца в шнуры. Она служила послом всего осьминожьего рода в человеческом мире, помогая десяткам тысяч посетителей океанариума преодолеть отвращение к головоногим и проникнуться к ним искренним восхищением. Ее жизнь была настоящей одиссеей.
Я наклоняюсь над бочкой и смотрю на нее с трепетом и благодарностью. Из моих глаз текут слезы и капают в воду. Человеческие слезы, вызванные сильными эмоциями, по своему химическому составу отличаются от слез, вызванных раздражением глаз; слезы радости и печали содержат гормон пролактин, который вырабатывается у мужчин и женщин во время секса, припадков и сновидений, а также у женщин во время беременности и кормления грудью. Рыбы также вырабатывают пролактин. И осьминоги тоже. Как знать, может, Октавия ощутит вкус моих эмоций.
Когда она отдыхает, ее коричневая кожа покрывается бледными мраморными полосами.
— Какая она красивая, — благоговейно вздыхает Брендан.
Прежде он никогда не видел ее так близко, только через стекло аквариума. Даже в конце своей жизни Октавия остается прекрасной, и, если бы не ее раздувшийся левый глаз и белые пятна, предвещающие скорый конец, она выглядела бы совершенно здоровой.
— Да, она красивая старая леди, — подтверждаю я.
Мы, люди и осьминог, смотрим друг на друга еще несколько долгих минут. А потом, к нашему удивлению, она снова всплывает к нам. На дне бочки мы замечаем брошенного кальмара, которого дал ей Уилсон. Оказывается, вовсе не голод заставил ее подняться к нам на поверхность и в первый, и во второй раз.
Почему она это сделала? По-моему, это очевидно: она хотела поприветствовать нас, увидеть вблизи наши лица, снова ощутить нашу кожу, чего она не делала десять долгих месяцев. Она знала, что она больна и слаба. Меньше чем через четыре недели, субботним майским утром Билл найдет ее мертвой на дне бочки — бледную, худую и неподвижную. Но в тот день, вопреки всему, Октавия дала нам понять, что она не только узнала и помнит нас, но и хочет приобщиться к нашему миру снова.
Когда Гигантский Океанский аквариум впервые наполнили морской водой из гавани, он превратился в огромную нефритовую колонну, мерцающую таинственным зеленоватым светом. Включили освещение — и его воды засверкали драгоценными переливами новых коралловых скульптур и яркими нарядами сотен новых рыб. Первыми в аквариум поселили самых маленьких рыб, чтобы те могли спокойно найти себе безопасные жилища и освоиться на новом месте, прежде чем у них появятся более крупные и хищные соседи, которым, впрочем, до них никогда не было дела. Императрица Миртл снова воцарилась на троне. Вернувшись на свою экспозицию, пингвины заняли точно те же места, что они отвоевали себе одиннадцать месяцев назад, и наполнили первый этаж океанариума оживленным гомоном.
Публичное открытие преображенного Гигантского Океанского океанариума состоялось 1 июля и стало настоящим праздником — как и свадьба Марион и Дейва. В своем напутствии новобрачным Скотт так много говорил о работе Марион с анакондами, что один из гостей в шутку заметил: «Это лучшая змеиная свадьба, на которой мне доводилось бывать». Уилсон устроил для своей жены праздник: ее отпустили из дома престарелых, чтобы она могла посетить вечеринку по случаю дня рождения их внучки Софи. Хотя Дебби была в инвалидной коляске, она всех узнала и наслаждалась праздником. В конце лета в просветительском отделе океанариума освободилась постоянная должность, и Криста успешно прошла отбор из пятидесяти кандидатов. В июле и августе Аквариум Новой Англии посетило 430 тысяч человек, что стало рекордом за 44-летнюю историю его существования.
В одну из сентябрьских сред я приезжаю в океанариум и застаю Карму за развлечением публики. Она энергично ползает по витринному стеклу, демонстрируя людям свои большие белоснежные присоски, и краем глаза наблюдает за их реакцией.
— О-о-о! Осьмино-о-о-г! — кричит маленькая девочка с двумя светлыми косичками и огромными розовыми бантами.
— Вот это да! Круто! — восклицает подросток в кожаной куртке.
— Дети, смотрите! — громко говорит учительница своему классу, прибывшему на экскурсию. — Какой гигант!
Я мчусь наверх, чтобы присоединиться к Уилсону, и мы вместе открываем крышку аквариума. Раскрасневшись, Карма мгновенно поднимается на поверхность, чтобы нас поприветствовать. В зале видны вспышки фотоаппаратов. Она переворачивается вниз головой и охотно принимает шесть мойв. Собрав все шесть рыбешек в кучку, она начинает глотать их одну за другой — что, впрочем, не мешает ей с нами играть. Она вытягивает из воды щупальца и присасывается к нашим рукам с такой силой, что на коже остаются красноватые засосы.
Нам интересно, неужели она действительно съела все шесть мойв? Мы спускаемся в зал, чтобы посмотреть, не упало ли у нее что-то на дно.
— Это вы только что были там, с осьминогом? — с трепетом спрашивает маленький мальчик, будто мы были замечены на обеде с президентом. Мы с гордостью киваем.
— А он вас знает? — недоверчиво спрашивает мужчина средних лет с усами.
— Конечно, — отвечаем мы. — Возможно, осьминог знает нас лучше, чем мы его.
Меня по-прежнему мучает масса вопросов. Что происходит в голове у Кармы — или в скоплениях нейронов на ее руках — когда она нас видит? Начинают ли три ее сердца биться быстрее, когда она замечает Билла, Уилсона, Кристу, Анну или меня? Скучает ли она по нам? Грустит без нас? Что такое грусть для осьминога — или для любого другого живого существа, если на то пошло? Что Карма чувствует, когда втискивает свое большое тело в крошечное логово? Каков для нее вкус мойвы?
Я не знаю ответов на эти вопросы и не знаю, что я значу для Кармы. Но я знаю, что она, Октавия и Кали значат для меня. Они раз и навсегда изменили мою жизнь. Я полюбила их, и моя любовь будет длиться вечно, потому что они сделали мне драгоценный подарок: помогли мне глубже понять, что значит мыслить, чувствовать, знать.