Наконец, последнюю и важную черту в православии нужно видеть в его сознании эсхатологичности. В недрах православия более сохранилась первохристианская эсхатологичность, ожидание второго пришествия Христа и грядущего Воскресения. Эсхатологичность православия означает меньшую привязанность к миру и земной жизни и большую обращенность к небу и вечности, то есть к Царству Божьему. В христианстве западном актуализация христианства в путях истории, обращенность к земной устроенности и земной организации заслонила собою тайну эсхатологии, тайну второго пришествия Христова. В православии, именно вследствие его меньшей исторической активности, сохранилось великое эсхатологическое ожидание. Апокалиптическая сторона христианства осталась наименее выраженной в западных формах христианства. На Востоке же, на православной почве, особенно на почве русского православия, возникли течения апокалиптические, ожидание новых излияний Духа Святого. Православие наиболее традиционная, наиболее консервативная форма христианства, ибо охраняло древнюю истину, но в нем же заложена возможность наибольшей религиозной новизны, не новизны человеческой мысли и культуры, которая так велика на Западе, но новизны религиозного преображения жизни. Примат всей целостной жизни над дифференцированной культурой был всегда особенно характерен для православия. На почве православия не создалось той великой культуры, которая создана на почве католичества и протестантизма. И быть может, поэтому это так было, что православие устремлено к Царству Божьему, которое должно явиться не в результате последствий исторической эволюции, а в результате таинственного преображения мира. Не эволюция, а преображение характерно для православия.
Православие нельзя узнать по оставшимся теологическим трактатам; оно узнается в жизни Церкви и всего церковного народа, оно менее всего выражается в понятии. Но православие должно выйти из состояния замкнутости и изолированности, должно актуализировать свои сокровенные духовные богатства. Тогда только оно и приобретет мировое значение. Признание исключительного духовного значения православия, как наиболее чистой формы христианства, не должно порождать в нем самодовольства и вести к отрицанию значения западного христианства. Наоборот, мы должны узнать западное христианство и многому учиться у него. Мы должны стремиться к христианскому единению. Православие благоприятно для христианского единения. Но православное христианство наименее подвергалось секуляризации, и поэтому оно может безмерно много дать для христианизации мира. Христианизация мира не должна означать обмирщения христианства. Христианство не может быть изолировано от мира, и оно продолжает в нем движение, не отделяясь и оставаясь в мире, должно быть победителем мира, а не быть побежденным.
О достоинстве христианства и недостоинстве христиан
I
У Боккаччо есть рассказ о еврее, которого друг его христианин хотел обратить в христианство. Еврей склонялся к принятию христианства, но для окончательного решения хотел съездить в Рим и там посмотреть на поведение папы и кардиналов, увидеть жизнь людей, стоящих во главе Церкви. Христианин, обращавший еврея в христианство, испугался и решил, что все его старания пропали даром, так как еврей, конечно, не пожелает креститься после того, как увидит все безобразия, которые совершаются в Риме. Еврей поехал и увидел лицемерие, растление, обжорство, корыстолюбие, которые в те времена господствовали при папском дворе среди римского духовенства. И вот результат этого испытания получился неожиданный. Еврей вернулся, и друг его христианин со страхом спрашивает о впечатлении от Рима. Ответ получился самый неожиданный и очень глубокий по своему смыслу. Если христианская вера могла выдержать все безобразия и мерзости, которые он видел в Риме, если, несмотря на все это, она укрепилась и распространилась, то, значит, это истинная вера. Еврей окончательно стал христианином.
Что бы ни имел в виду сам Боккаччо, но в рассказе этом указуется настоящий путь к защите христианства. Самое большее возражение против христианства – сами христиане. Христиане соблазняют тех, которые хотят вернуться к христианской вере. Этим аргументом против христианства особенно злоупотребляют в наше время. О христианстве судят по христианам в наш маловерный век, век широко распространенного неверия. В прежние века, в века веры, о христианстве судили прежде всего по его вечной истине, по его учению, по его заветам. Но наш век слишком поглощен человеком и человеческим. Плохие христиане заслонили собой христианство. Дурные дела христиан, их искажение христианства, их насилия более интересуют, чем само христианство, более бросаются в глаза, чем великая истина христианства. И о самом христианстве многие люди нашего века начинают судить по христианам, и христианам ненастоящим, внешним, выродившимся. Христианство есть религия любви, но судят о ней по злобе и ненависти христиан. Христианство есть религия свободы, но судят о ней по насилиям, которые совершали христиане в истории. Христиане компрометируют христианство, соблазняют малых сих.
Нередко указывают на то, что представители других религий – буддисты, магометане, евреи – лучше христиан, лучше исполняют заветы своей религии. Указывают и на совсем неверующих, даже атеистов и материалистов, которые часто бывают лучше христиан, бо́льшими идеалистами в жизни, более способными на жертвы. Но ведь все недостоинство, вся низость многих христиан в том и заключается, что они не исполняют заветов христианства, изменяют им и извращают их. О низости христиан судят по высоте христианства, по несоответствию этой высоте. Как же можно осуждать христианство из-за недостоинства христиан, когда самих христиан осуждают за несоответствие достоинству христианства! Это есть явное противоречие в такого рода суждениях. Если последователи других религий нередко бывают лучше христиан, лучше исполняют заветы своей религии, то именно потому, что заветы других религий легче исполнить, вследствие исключительной высоты христианства. Легче быть магометанином, чем христианином. И если христианин будет таким, как магометанин, которого ставят в пример христианину, то он будет очень плохим христианином, не исполняющим заветов Христа. Труднее всего осуществить в жизни религию любви, но от этого сама религия любви не менее высока и истинна.
Христианство не виновато в том, что правду его не исполняют и не осуществляют в жизни. Христос не виноват в том, что заветы Его попирают. Верующие евреи, преданные своей вере, любят указывать на то, что огромное преимущество еврейской религии – в исполнимости ее заветов. Еврейская религия более приспособлена к человеческой природе, более осуществима, более соответствует целям земной жизни и требует меньших жертв. Христианская религия – самая трудная, самая неосуществимая, наиболее противодействующая человеческой природе и требующая жертв непосильных. Представители еврейской религии считают христианство религией мечтательной, для жизни непригодной и потому вредной. Мы часто измеряем нравственные достоинства людей по их вере и по их идеалу. Если материалист по своему миросозерцанию оказывается хорошим человеком, преданным своей идее, способным для нее приносить жертвы, то он уже поражает своей высотой и его ставят в пример. Но христианину безмерно трудно стоять на высоте своей веры, своего идеала, ибо он должен любить врагов своих, нести крест свой, должен героически сопротивляться соблазнам мира, чего не должен делать ни верующий еврей, ни магометанин, ни материалист. Христианство направляет жизнь нашу по линии наибольшего сопротивления, жизнь христианина есть самораспятие.
II
Часто говорят, что христианство не удалось, не осуществилось в исторической жизни. И это считают аргументом против христианства. Не только христиане компрометируют христианство, его компрометирует история христианства, история Церкви. И нужно правду сказать, что чтение книг по истории Церкви может быть очень соблазнительным для маловерных, книги эти говорят о борьбе человеческих страстей и интересов в христианском мире, об извращении и искажении христианской правды в сознании грешного человечества, они нередко изображают историю церковной жизни очень похожей на историю государств, дипломатических отношений, войн и т. п. Внешняя история церковной жизни бросается нам в глаза и легко поддается изложению, о ней можно рассказывать в доступной для всех форме. Внутренняя же духовная жизнь Церкви, обращение людей к Богу, достижение святости, не так бросается в глаза, и о ней труднее рассказать, она остается как бы скрытой за внешней историей, задавленной ею. Люди легче замечают дурное, чем хорошее, более восприимчивы к внешней стороне жизни, чем к жизни внутренней. Мы легко узнаем о людях с внешней стороны – как они занимаются торговлей или политикой, как ведут себя в жизни семейной или общественной. Но много ли мы думаем о том, как люди молятся Богу, как протекает их внутренняя духовная жизнь, их духовная борьба со своей греховной природой, как обращены они к миру божественному? Часто мы об этом ничего не знаем и даже не подозреваем о существовании духовной жизни у людей, с которыми встречаемся, или знаем только о людях близких нам, которых мы любим и к которым особенно внимательны. Во внешней жизни, раскрытой для всех, мы легко обнаруживаем действие греховных страстей. А какие за этой внешней жизнью скрыты борения духа, взлеты к Богу, мучительные усилия осуществить Христову правду, мы не знаем или не хотим знать. Нам заповедано не осуждать ближних, но мы постоянно осуждаем их по их внешним делам, по выражению лиц, не вникая в их внутреннюю жизнь.
И об истории христианского человечества нельзя судить по внешним делам, по человеческим грехам и страстям, искажающим образ христианства. Мы всегда должны помнить, что пришлось преодолевать христианским народам в их истории, с каким мучительным трудом нужно было им побеждать свою ветхую греховную природу, свое исконное язычество, свое древнее варварс