Папа остановил его жестом. Я догадалась, что речь шла о письме. Что же за всемогущая бумага, тьма бы ее?..
- Ладно, доченька. Так или иначе, нам нужен ответ Уилласа. Без его слова мы не примем мир Рейса и не отвергнем. Но сам факт уступок уже радостен! Сделали шаг навстречу - сделают и второй, верно?
- Еще бы! - истово закивал лорд Косс.
- Хочешь чего-нибудь, доченька?
Я хотела. Кроме того, чтобы они забыли свое торгашество, хотела еще другого.
- Папа, сколько у тебя людей здесь и в столице?
- Воинов?
- Да.
- Человек полста.
- Можешь дать мне половину из них на месяц?
- Что ты! - папа засмеялся. - Хочешь взять штурмом Алеридан?
И вдруг сообразил, что я не шучу.
- Глория Нортвуд в беде, ей нужна моя помощь. Она в монастыре Ульяны Печальной, не знаю, в каком именно. А их в Империи двадцать четыре.
- Она не нуждается в помощи, - отрезал отец. - Я читал ее письмо.
- Нуждается, - сказала я. - Глория пишет: "вспоминаю мгновения, проведенные вместе, особенно - бал и прогулку в лесу". Это те случаи, когда я очень помогла ей. Намек на то, что и теперь нужна помощь.
- Намек?.. Хочешь сказать, что Глория писала письмо тайком от матери?
Я именно это и сказала. Отец ответил:
- Если ты еще раз упомянешь это письмо, я отберу и сожгу его. Глория - дочь и вассал графини Нортвуд. По любым законам любой земли мы не в праве влезать в их отношения. Тебе это ясно?
- Мне также ясно, что она в беде.
- Я ей сочувствую, - сказал отец. - И ничего больше.
* * *
Меня выпустили на свободу и даже пригласили за общий стол с послами Рейса. Порадовалась бы этому, если б не двойное дно. Подвох вот в чем: я - не я, а живой намек, послание. Пока дикари упирались, меня не было в трапезной. Одни мужчины за столом, это значило: Литленд готов показать зубы. А теперь послы уступили - и вот, как символ оттепели, я снова сижу рядом с ними. Поощрительное яблочко для лошади...
Западники держались странно: как-то скованно. Нет, говорили они громко, как прежде, если смешно - хохотали, если хотели посмотреть - глядели прямо в глаза. Но чего-то им недоставало, я ощущала. Позже поняла, чего именно: послы не знали, что им чувствовать. Унижение ли от того, что уступили врагу? Радость ли от будущего мира и успешного противостояния Северу? Злобу ли к отцу и лорду Коссу, что все тянут с ответом?.. Тем, кто жил при дворе, привычно испытывать много чувств одновременно, и какие-то из них скрывать, другие - показывать, а о третьих - говорить. Но западники были сбиты с толку. Мне стало их жаль.
После обеда я прогуливалась во дворе, и меня позвали:
- На несколько слов, красавица.
Синеглазый Моран был не один, с ним вместе - граф, грозный Дамир Рейс. Заговорил именно граф:
- Моран сказал, ты - достойная девушка.
- А до его слов вы имели причины сомневаться?
- Ты - дочь Литлендов.
Граф не дал мне времени ответить на выпад и сразу продолжил:
- В день нашего приезда твой отец получил письмо из Фаунтерры. Мы видели, как прискакал курьер. Скажи нам, о чем письмо?
Конечно, я рассмеялась ему в лицо. Дамир Рейс оскалился, обнажив гнилые зубы.
- Твой отец и этот шакал Косс скрывают письмо, но ведут себя так, будто держат отравленный кинжал за спиной. Подают правую руку, а в левой сжимают клинок. Скажи мне, благородная, ты бы говорила с человеком, который так поступает?
"Благородную" он выцедил сквозь зубы, с презрительной насмешкой. Но и надежда промелькнула в голосе. Я растерялась.
- Мы не просим о подлости, - добавил Степной Огонь. - Хотим поговорить честно. А здесь никто, кроме тебя, на это не способен.
- Не знаю, что было в письме, - честно ответила я.
Говорят, голуби влюбляются на всю жизнь, никогда не меняют пары. Я бы так не смогла. Есть чудовищная несвобода в том, чтобы принадлежать кому-то накрепко, пожизненно, как родовое владение или лошадь, или хуже: как рука или нога. Но есть в этом также величие жертвы. Лишь сильная душа способна на такое самоотречение... и тем больше тяжесть утраты.
Перед закатом две птицы прилетели в Лейси; шурша крыльями, уселись на жердь голубятни. В иное время я бы думала о любви и о себе, о странном и страшном времени, когда стану чьей-то пожизненной голубкой. Но сейчас и птицы имели двойное дно. Герцог Уиллас прислал ответ. Паук в центре паутины подергал за нити, передавая свою волю.
Позже, когда в небе стояла луна, новые птицы вспорхнули к небу. В чем был их смысл? ...Боги, как можно так думать! Каков подтекст любви, в чем смысл птиц... Что со мною? Кем я стала?! Однако я думала именно так и понимала: смысл голубей - в их числе. Восемь.
Герцогство Литленд отделяет от Рейса священная река Холливел. На ней имеются четыре брода - я рассказывала тебе о них. При каждом броде - наша крепость. Когда хотят, чтобы известие было доставлено надежно, шлют двух голубей, а не одного. Отец отправил весть во все пограничные форты.
Мы готовимся к войне.
* * *
Что-то я делала в следующий день...
Все стерлось из памяти. Все, кроме ужина. О нем расскажу.
Граф Дамир не вытерпел, когда Косс поднял здравицу. Косс начал речь:
- Осушим чаши за наше будущее, озаренное теплом дружбы и крепкого...
Тогда граф поднялся и грохнул кулаком:
- Тьма тебя, хитрый змей! Девке своей льсти, а мне скажи прямо: принимаете союз или нет? Ни глотка с тобой не выпью, пока не ответишь.
Косс дернулся, но остался спокоен. Они с отцом, похоже, предвидели подобное. Поставил чашу, опустил руки на колени, и негромко произнес:
- Великий Дом Литленд обдумал ваше предложение, граф. Мы находим, что оно не выказывает ваших дружеских намерений в достаточной степени. Мы полагаем, будь вы достаточно заинтересованы в союзе, выдвинули бы иное, более щедрое предложение. То же, которое заявлено сейчас, видится нам всего лишь формальной уступкой.
Граф посмотрел так, что даже меня пробрал мороз.
- И какой щедрости ты хочешь, шакалья душа?
- Ваши оскорбления...
- Тьма! Говори прямо, или мы уходим!
- Что ж... Мы желаем в свое безраздельное распоряжение половину Пастушьих Лугов.
На столе был огромный казан с гуляшом - горячий, только с огня. Если бы Косс опрокинул его на голову Рейсу, облил обжигающим жирным варевом - это было бы лучше, чем сказанные слова. Пастушьи Луга - общее владение. Со времен Юлианы Великой это - столь же святая истина, как то, что мир создали боги!
Дамир Рейс стал подниматься, упершись ладонями в стол... Вдруг Моран схватил его за руку и крикнул:
- Ребекка!
Отрывисто - щелчок кнута. Стол замер, окрик парализовал всех. Лишь Моран и я сохранили способность двигаться.
- Ребекка, что было в письме?!
- Я не знаю...
И осеклась. На этот раз я лгала. Теперь - в этот миг - я знала. Что в письме. Чем северяне купили дядю-герцога. Зачем Косс потребовал условий, которые - как плевок в лицо Западу. Почему за столом сегодня целая дюжина наших воинов. Что произойдет в следующую минуту. Теперь я знала все.
Я молчала, но слов и не требовалось. Моран все прочел на моем лице. Я видела, что он понял.
- Бегите!.. - заорала во все горло.
Тогда время ожило.
На нижней стороне столешницы около места лорда Косса имеется хитрое крепление. В него зажимается взведенный арбалет и весьма удобно поворачивается на вертикальной оси. Можно нацелить под столом в брюшину любому гостю - незаметно для него.
Когда я крикнула, граф Рейс рванулся с места, выхватывая кинжал... и тут же упал лицом вниз на скатерть. Потрясенные, его шаваны потеряли секунду. А люди отца были готовы: все уже на ногах, с обнаженными клинками.
Я вскочила, отпрыгнула, зажалась в угол. Сбежать не могла: дверь - со стороны гостей. Я смотрела. Семеро шаванов и дюжина рыцарей налетели друг на друга. О, боги... Я никогда не видела настоящей схватки. Турниры, игры - сказки. В жизни - иначе.
Было быстро и страшно. Так страшно, что не могла отвести глаз. Так быстро, что ничего не поняла. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Пятнадцать человек хрипят в крови. На полу, на столе, на скамьях. Это кладбище. Это лавка мясника. Я стою в углу у окна и все еще не верю, и пытаюсь выдохнуть.
В живых остались четверо наших. Отец сжимает искровую шпагу, Косс тянет из-под стола арбалет, рыцарь с клинками в обеих руках прикрывает их. Еще один рыцарь - Гейдж - стоит передо мною, заслонив грудью. Из послов на ногах лишь один - Моран.
Идет по столу ко мне, спрыгивает. Гейдж шагает навстречу, делает выпад... охает и валится на пол. Моран стоит в паре шагов передо мною, на обоих ножах - кровь. Позади него лорд Косс скрипит тетивой. Отец кричит что-то - слишком громко, я не слышу ни слова.
- Беги, - шепчу я, - беги.
Беги, пока шакал не взвел свой проклятый арбалет... Моран ступает мимо меня - к окну. Плечом вперед кидается в стекло.
Отец бросается ко мне, я все еще не могу разобрать его слов. Пытается обнять меня, ощупать, я рвусь из его рук. Подбегаю к окну, чтобы увидеть, как синеглазый опрометью несется к конюшне.
- Не уйдет, - говорит Косс у меня над ухом и наводит арбалет.
За миг до выстрела я луплю снизу по ложу. Болт уносится высоко в небо.
- Дура!.. - зло бросает Косс.
На мне хорошие башмаки. Твердая, прочная подошва. Прицеливаюсь и, что есть силы, бью его в колено. Хруст...
* * *
Гейдж умер тем же вечером.
Граф Дамир - спустя два дня. Болт пробил живот, лекари не могли ничего, кроме как смотреть.
Моран ушел. Наши не догнали его. Я смогла бы, но остальные хуже меня. Они очень старались. Погоня длилась несколько суток, а отец все слал голубей куда-то - чтобы перехватили. Но синеглазый ушел.
Говорят, в той схватке Моран убил пятерых наших. Если бы граф Дамир не получил болт, мы бы проиграли. Отец был бы мертв... возможно, и я. Выходит, что мы обязаны жизнью шакалу Коссу с его выстрелом. От этого на душе еще гаже.