— Вы предполагаете, что мне следует это надеть на голое тело? — уточнил Герман, хотя ответ и так прекрасно знал.
— Несомненно, несомненно! — всплеснул руками Фуже. — Не сомневаюсь, что у вас мускулатура истинного гладиатора, и впечатление на дам в ходе вечера вы произведете самое благоприятное! Может статься, что и не только на дам!
Он подмигнул и снова исчез, а Герман поднял странную кожаную конструкцию, попытался к ней мысленно как-то привыкнуть, спросил, что думает Внутренний Дворецкий.
— Это, барин, полный п… как тот магазинщик сказал? Пердюмонокль? Вот он самый и есть, — растерянно произнес Внутренний Дворецкий.
Герман, мысленно согласившись с ним, покачал головой и взглянул на начальницу просительно.
— Нет, серьезно?.. — спросил он шепотом.
— Брагинский, не возражайте, — прошептала она в ответ и в свою очередь приподняла двумя пальцами тунику. — Думаете, мне очень нравится идея появиться в обществе вот в этом? Но дело есть дело. Не забывайте, на маскараде может произойти трагедия, и мы единственные, кто может ее предотвратить.
— А вам, кстати, очень пойдет, — произнес Герман, невольно представив себе начальницу в этом наряде. Она, впрочем, наградила его за комплемент таким взглядом, что он решил эту тему не развивать во избежание перевода на Чукотку.
— Вот и недостающие детали! — воскликнул мсье Фуже, выкатившись из-за занавески и едва не разорвав ее трезубцем, который и в самом деле притащил с собой. — Обращайтесь с ним аккуратно, молодой человек, он в самом деле островат для бутафорского. Хотелось бы увидеть вас в образах, господа! Это награда для мастера — знать наверняка, что наряд в полной мере подошел! В особенности, конечно, вас, молодой человек, ведь здесь образ должен быть просто божественный!
Он одарил Германа улыбкой, от которой тот слегка поежился.
— Мы в полной мере доверяем вашему глазомеру, мсье Фуже, — вмешалась Ермолова. — Ни секунды не сомневаюсь, что вы подобрали наряды по размеру, а примеркой я предпочту заняться у себя дома.
— Жаль, очень жаль, — вздохнул Фуже и кончики его усов как будто слегка поникли. — Ну, что же, желаю вам восхитительно провести время на маскараде. Мой поклон госпоже Урусовой, надеюсь, ее семейные неурядицы счастливо разрешаться. Ну, и тысяча моих поклонов баронессе, конечно же!
Глава тринадцатая, в которой Герман производит фурор
Карета заехала за Германом ровно в девять вечера, когда поздние июньские сумерки еще только начинали опускаться на город. Он сбежал по лестнице, хоронясь, словно вор, и изо всех сил стараясь не попасться на глаза Матрене, потому что если бы она увидела его в подобном виде, то разговоров достало бы на целый год. Пожалуй, он произвел бы фурор прямо здесь, не дожидаясь прибытия на маскарад, и даже затмив в воображении кухарки давешнюю историю с Верой Сосновской. На следующий день вся улица знала бы, что студент Брагинский сошел с ума, вообразил себя чертом и бегал по дому голышом с вилами в руках. Стоит ли говорить, что римскую историю Матрена не изучала?
Однако же кухарка в этот час была чем-то занята, и Герману удалось проскочить незамеченным. На крыльцо он тоже вышел только после того, как убедился, что не станет посмешищем для всей улицы, а затем быстро юркнул в приоткрытую дверцу кареты.
Там его уже ждала майор Ермолова, облаченная в черно-золотую тунику с волосами, взбитыми в локоны и уложенными в сложную высокую прическу, напоминающую кокошник. Подол туники не доходил ей и до колен, и она постоянно норовила потянуть его ниже. Сидеть напротив Германа в таком положении ей явно было неловко, но она старалась не подавать виду.
— Мы должны успеть к самому началу, к съезду гостей, — сообщила она. — Вот карта поместья, мне удалось достать, ознакомьтесь. Во время маскарада мы будем перемещаться по парку, кланяться, вести непринужденные разговоры с гостями. Присматривайтесь — не ведет ли кто-то себя подозрительно, нет ли у кого оружия. Оно может быть замаскировано под бутафорское — будьте внимательнее. Сразу же сообщайте мне, если приметите что-то, я же буду держать в курсе вас. Нам лучше не разлучаться — по крайней мере, надолго. Вероятно, будут подавать спиртное — не пейте много. Можно взять бокал шампанского и тянуть его по возможности дольше.
Далее она стала показывать, какие сигналы подавать в случае необходимости. Вот этот жест значит «предельное внимание», вот этот — «необходимо срочно поговорить», этот — «приготовиться к схватке», и так далее. Все их надлежало запомнить, и Ермолова не успокоилась, пока Герман не повторил их все по несколько раз.
К тому моменту, как карета остановилась, Герман успел устать от ее инструкций, но едва открылась дверца, как все они едва не вылетели у него из головы. Уже стемнело, и перед ним была аллея, освещенная факелами, некоторые из которых горели в руках у мраморных статуй или лакеев, наряженных полуголыми античными рабами. Прямо в воздухе между кронами деревьев то и дело проплывали глиняные плошки с разноцветным пламенем: зеленым, синим, пурпурным.
Людей было немного, но одеты все были экстравагантнее некуда. Дамы щеголяли в туниках, из которых надетая на майоре была в самом деле одной из самых скромных. Одна же, изображавшая рабыню-варварку, и вовсе была одета лишь в набедренную повязку и какой-то лоскут, с трудом прикрывающий крупную грудь.
Из мужчин некоторые, особенно те, кто постарше, были облачены в разноцветные тоги, оставлявшие, однако, открытыми ноги в сандалиях, что тоже было отчасти скандально. Но вот один молодой человек, немного постарше Германа, изображал сатира: пристроил длинную козлиную бородку, торчащие уши, но главное — каким-то образом, совершенно преобразил свои ноги в козлиные. Была ли это магия или просто искусно сшитый костюм, понять было трудно, но дамы, кажется, проявляли к козлоногому недвусмысленное внимание.
— Пойдемте, нечего глазеть, — шепнула Ермолова и взяла своего провожатого под руку.
Подскочившему дворецкому — наряженному кем-то вроде египетского евнуха — она церемонным жестом протянула записку Урусовой вместе с ее приглашением. Тот прочел, бросил на гостей оценивающий взгляд, ничего подозрительного, видимо, в них не обнаружил и сделал приглашающий жест.
Но едва они двинулись под руку дальше, как тот же дворецкий подскочил и погрозил им толстым, похожим на сосиску пальцем.
— Ни-ни-ни! — проговорил он. — Второе главное правило, разве вам не сообщили? Пришедшие вместе развлекаются по отдельности. Оставьте вашего кавалера, мадам. Он будет в надежных руках, несомненно.
Евнух хихикнул тонким голоском. Герману ужасно хотелось спросить, что же тогда за первое главное правило, а главное, сколько их всего, но он не стал. С Ермоловой они решили по возможности вести себя, как ни в чем не бывало.
Доселе Герману доводилось бывать лишь на публичных маскарадах, даваемых в Нескучном саду по случаю праздников, куда каждый мог явиться по трехрублевому билету. Но то, что происходило здесь, отличалось от них в той же мере, в какой торжественный обед у предводителя дворянства по случаю государева тезоименитства отличается от трапезы в трактире.
От здешней роскоши кружилась голова, и непонятно было, куда смотреть: не то на летающие плошки с пламенем, не то на вальяжно плавающих в мелком пруду разноцветных рыб, не то на низкие столы, изысканно сервированные чашами с вином и закусками, не то на вышколенных слуг, снующих тут и там, и в то же время умудряющихся оставаться почти что невидимками.
Но умом Герман понимал: больше всего внимания следует уделять гостям. Где-то там, среди них притаилась опасность. Не явится ли сюда под чужим именем его старая знакомая, Надя? Или, быть может, ее хахаль-вампир, которого он видал только со спины? Или, все-таки, майор права, и настоящая опасность исходит не от гостей, а от хозяйки?
— Первый раз здесь, молодой человек? — услышал он возле своего уха низкий мужской голос с покровительственной интонацией.
Герман обернулся и увидел высокого дородного мужчину с сединой в волосах, одетого римским сенатором, в тоге и со свитком в руке. Герман неуверенно кивнул ему.
— Не тушуйтесь, будьте поразвязнее, они это любят, — сенатор хлопнул Германа о обнаженному плечу. — Самое сладкое, конечно, не сейчас еще будет, покуда еще гости съедутся, покуда все выпьют… А вам-то, поди, уж не терпится? Эх, где моя молодость…
Он причмокнул алыми полными губами.
— Я ведь в лейб-кирасирах служил в молодости, — продолжил его собеседник. — Тоже кое-чего повидал да поиспытал. Балов-то уж точно повидал всяких, но таких, какие баронесса устраивает, все-таки, не было. Тогда, во-первых, и нравы были построже, это ведь в нынешнее время все как-то разболталось… Однако же и тогда, знаете ли, случались препикантные события. Если угодно, я расскажу. Однажды, к примеру, нашего эскадрона поручик Васильчиков вознамерился непременно, знаете ли, овладеть княгиней Загряжской, а это, между прочим, была дама строгих правил, даже по тогдашним временам, так он что выдумал…
Герман слушал историю падения княгиня Загряжской в бездну разврата вполуха, поглядывая по сторонам, блюдя заветы Ермоловой. Ничего подозрительного как будто вокруг не наблюдалось. Впрочем, съезд гостей был еще в самом разгаре и новые и новые пары появлялись в воротах, чтобы сразу же разделиться.
— Когда же именно все обычно начинается? — спросил он, едва в рассказе сенатора возникла пауза.
— Это уж как решит баронесса, — сенатор развел руками. — Но обычно она является около полуночи. О, ее явление — это всегда целая мистерия, вы будете в восторге!
Осматриваясь по сторонам, Герман заметил, что с него не сводит глаз пожилая, чрезвычайно полная дама с тремя подбородками, наряд которой должен был, вероятно, изображать достопочтенную римскую матрону, вот только Герман сильно сомневался, что римские матроны носили туники с таким рискованным вырезом на груди, в особенности, если грудь их была не в лучшей форме.